6

Тетка разбудила Женю рано и, накормив, как бывало в детстве, жареной картошкой, послала в магазин — за свежим хлебом для Эдика.

По пути в булочную Женя забежал в только что открывшийся гастроном и, с трудом уломав продавщицу, купил большую бутылку вина, тяжелую, как гантель. Он знал, что тетка поворчит для приличия, но выпьет с удовольствием. Еще он купил крем-соду — для Эдика.

Когда Женя, возвращаясь, перебегал шоссе, медленно ползшая вдоль обочины поливальная машина обдала его снопом мелких брызг. Женя вытер лицо рукавом и засмеялся. У шофера поливальной машины было удивительно знакомое лицо. Он весело прокричал что-то, высунувшись из кабины почти до пояса, но за ревом промчавшегося мимо мотоцикла Женя не разобрал, что именно.

Тетка помяла хлеб пальцем, проверяя, свеж ли он, а потом понюхала его. «Как Борис Аркадьич после стопки», — вспомнил Женя. Увидев вино, тетка повела бровью, но ничего не сказала. Прочтя этикетку, она завернула бутылку в бумагу и положила в сумку, под старые номера журнала «Огонек». Журналы тетка везла Эдику. Он, как трехлетний пацан, любил рассматривать картинки. Водя по надписям пальцем, он воображал, что читает.

— А вот это ты зря, — сказала тетка про крем-соду. — Не пьет он ее, колючая, говорит, водичка… Я ему какао везу, — она показала большой китайский термос, разрисованный цветами.

До автостанции племянник и тетка добрались на трамвае. Тетка молча зевала, прикрывая рот ладошкой, а Женя, чтобы не скучать, листал старый «Огонек».

У ветхого павильона автостанции, уткнувшись в него носами, стояли пыльнозадые автобусы. Вокруг сновали озабоченные люди, готовые, стоит только распахнуться дверцам, ринуться, застревая в них, занимать места. «Хуже, чем на железной дороге», — подумал Женя, оглядевшись и заскучав.

— Поедем на такси, а, теть Наташ? А что такого? Деньги есть, — похвастался он.

— Сумку бы лучше взял, тяжелая, — ответила тетка, с сомнением глядя на него.

— Значит, поедем! — обрадовался Женя и, подхватив сумку, которая и на самом деле оказалась не легка, побежал к помятой «Волге» мышиного цвета, с шашечками на боку, готовый и упрашивать, и ругаться.

— Куда? — лениво спросил шофер.

— В Фомичевку, — стесняясь, ответил Женя. — Ну, в больницу, — пояснил он, заранее теряя надежду.

— Сколько вас?

— Двое, — ответил Женя. Ему вдруг показалось, что шофер спит и сквозь сон задает вопросы.

— Садись, — разрешил шофер, вылез из машины, хлопнув дверцей, и пошел искать попутчиков.

— Теть Наташ, сюда! — закричал Женя, впихивая сумку на заднее сиденье, и, сев на место рядом с водителем, опустил стекло.

Попутчиков не нашлось. Выехали за город. Шофер каменно молчал. Часы у него были «Полет», особо плоские. Косясь на них, молчал и Женя. Тетка, сидя сзади, рылась в сумке.

До места домчались быстро, лихо развернулись. Шофер, темный, как грозовая туча, взял пятирублевку, протянутую Женей, хрустнул ею и, кряхтя, полез в карман за сдачей.

— Не надо, — сказал Женя.

Шофер, забыв поблагодарить, захлопнул дверцу. «Волга» охнула и сорвалась с места, оставив за собой голубой дымок. «С похмелья мужик, — глядя ей вслед, подумал Женя, — или с женой поругался…»

Долго шли по посыпанной песком, хрустевшей под ногами дорожке, мимо буйных клумб, серых скамеек и беседок, уединенно стоящих под деревьями. Двухэтажные, белые и какие-то пузатые корпуса с маленькими, слепыми оконцами стояли поодаль друг от друга. Кто-то невидимый жалобно играл на баяне.

— Здесь, — сказала тетка.

Одна дверь была заперта, другая тоже. Женя долго стучал, но отпирать никто не спешил, хотя со второго этажа на них молча глазели разнообразно одетые мужчины, одинаково стриженные «под нуль».

— Чего колотишь? Кого надо? — сердито спросил мордастый дядька в велюровой шляпе с обвисшими полями, соскакивая с велосипеда.

Женя растерянно отступил в сторону. Вперед выступила тетка. Мордастый узнал ее:

— Ах, вам Эдика! Здрасте! У нас карантин, никаких свиданий, — сообщил он, — но для вас…

И мордастый исчез, прислонив к стене велосипед.

— Пойдем, — сказала тетка, поднимая сумку, — пойдем в беседку, они не скоро, я-то знаю…

Посередине многоугольной беседки был врыт грубо сколоченный круглый стол. Тетка застелила его газетой и принялась вынимать свертки со снедью. Сумка казалась бездонной — столько в ней всего помещалось.

— А это пока спрячь, — приказала тетка, вынимая вино.

Женя взял бутылку, почему-то липкую, из теткиных рук, поставил ее между ногами и стал рассматривать велосипед санитара, давя тоскливую зевоту.

Велосипед был старенький, чиненый-перечиненый, но с фарой, ручным тормозом, багажником, обмотанным веревкой, насосом и инструментальной сумкой на раме. На блестящем от постоянных ерзаний седле болтался желтенький жестяной номер, измятый, как клок бумаги.

— Эдик! — вдруг крикнула тетка. — Эдик! — уже тише повторила она и тяжело заспешила к двери, которая со скрипом распахнулась.

В дверях стоял рослый парень в солдатском мундире с вечным подворотничком из полупрозрачного целлулоида. Он чесал стриженую голову и щурился на яркий свет дня. Санитар в сдвинутой назад шляпе крепко держал его за руку повыше локтя.

Женя, не зная, как ему поступить — бежать ли, как тетка, к Эдику или сидеть на месте, — остался сидеть и, сидя, переступил ногами. Он задел бутылку, и она с тяжелым стуком упала. Пока он, наклонясь, ставил ее, Эдик и тетка подошли к беседке.

— Кто это, Эдик? — спросила тетка, показывая на Женю пальцем. — Брат… — подсказала она.

— …Женя, — закончил, засмеявшись, Эдик.

Борода у него не росла совсем, ее заменял какой-то зеленоватый пух. Только под носом чернели усики из длинных и редких волосков.

— Поцелуй, Эдик, брата Женю! — скомандовала тетка.

Эдик с готовностью подчинился: подышал носом у Жениной щеки и коснулся ее мокрыми губами. Вытереть после этого поцелуя щеку Женя постеснялся.

А санитар почему-то не уходил. Он с нарочитой скромностью стоял в сторонке, потупившись, как дитя. Толстые его пальцы мяли полу старого пиджака.

— Милости просим с нами посидеть, — покосившись на него, пригласила тетка.

— Спасибочки, — ответил санитар. Он быстро, не ломаясь, сел и снял шляпу, мокрую от пота изнутри.

— Наливай, Женька, — приказала тетка, пододвинув к нему две кружки, эмалированную и пластмассовую, и первая молча выпила, как только он налил.

— Ну, дай вам бог не в последний раз! — пожелал санитар, без стука чокаясь с Женей.

— Закусывайте! — предложила ему тетка.

Эдик уничтожал вареную курицу, пачкая лицо и с хрустом разгрызая хрупкие косточки. Женя поглядел на него и почувствовал, что зябнет.

— И много у вас этих… ну, больных? — поспешно выпив, спросил он у санитара.

— Хватает, — ответил санитар. — Разные… Ваш-то, — кивнул он в сторону Эдика, — тихий! А так всякие есть. От этого дела многие лечатся, — он звучно щелкнул себя по горлу.

— Кушайте, — повторила тетка и пододвинула к санитару бумажку с кучкой вареных яиц на ней.

Крутнув яйцо, санитар осторожно стукнул им по краю лавки, на которой сидел.

— И большие люди есть, — продолжал он, обращаясь к Жене, — инженера… Машины, дачи, оклады тысячные, а лечатся! С этим делом беда…

Тот инженер, с которым собирался драться Вовка Соломатин, встретив как-то Женю в столовой и рассказывая про инженерские заработки, пошутил:

— Давай, старик, меняться! Я тебе свой диплом отдам, а ты мне свой станок и соответственно зарплату. Могу «Спидолу» дать в придачу!

— Нет уж, спасибо, — отшутился тогда Женя. — «Спидола» у меня самого есть. Я ее одной девочке подарил. Отличная девочка, инженер!..

«Какие там тысячи, какие дачи? — подумал он сейчас. — Я больше инженера зарабатываю».

Санитар отколупывал скорлупу. Яйцо ему попалось не совсем удачное, не чистилось, и он, выбрав момент, быстрым движением опустил его в карман пиджака. «Лихо!» — заметив это, подумал Женя.

— Кушайте, — в третий раз предложила тетка и, поджав губы, обняла Эдика за необъятные плечи.

— Спасибо, — ответил санитар. Он взял огурец, потер его между ладонями.

Женя, отвернувшись, заскучал. Санитар, видимо, почувствовал это, да и тетка не повторяла больше свое гостеприимное «кушайте», и санитар встал, промокнув губы тыльной стороной ладони.

— Спасибочки вам еще раз, — сказал он, медленно напяливая шляпу. — Эдика долго не держите, — помявшись, предупредил он, — а то главврач на территории, увидит — скандал…

— Ничего, — ответила тетка, еще крепче обнимая Эдика, — мы его не боимся, вашего главного врача. Я ему диссертацию печатала, — пояснила она, — триста страниц. Специально финскую бумагу доставала…

— Тогда другое дело, — вздохнул санитар. — А посудку-то не выбрасывайте, — просительно улыбнулся он, — лучше вон под тот кусточек! А я завтра подберу. Заработки наши, сами знаете!..

Эдик, как только санитар встал, оставил остатки курицы, поднял плечи вверх-вперед, утопив в них голову, и не мигая следил, как санитар вел по аллее свой велосипед. Велосипед подпрыгивал без всякой видимой причины и тихо дребезжал. Женя во все глаза смотрел на испуганного брата. «Да он же боится его, толстомордого…» — внезапно сообразил он, заглядывая в неподвижные, как у слепого, зрачки Эдика.

— Посуду ему оставляй! — проворчала тетка, вытирая Эдеку губы большим, похожим на полотенце платком. — Так обойдется, без посуды…

— Посуда что! — скривился, как от боли, Женя. — Посуда пустяки! Обижает он тебя? — повернулся он к Эдику. — Обижает? Нет, ты окажи брату Жене: обижает он тебя или как?..

Эдик импульсивно дернулся и, выставив перед собой ладони, как новичок в боксерском зале, заморгал, беззвучно и беспорядочно шевеля губами.

— Отстань от него, Женька! — велела тетка, гладя Эдика по стриженой голове. — Чего пристал? Успокойся, сыночек, — ласково обратилась она к сыну, — брат Женя хороший! Он тебя пожалеет…