13
Клава жила на третьем этаже, в одной квартире с тихим обрубщиком из литейки. Она занимала одну комнату из трех.
Несмотря на ранний воскресный час, она уже не спала, дверь отперла сразу, как только Женя позвонил — два коротких. Даже не опросила: «Кто там?»
— Господи, испугал! — сказала она, отступая на шаг от порога и держась за дверь. — Я уж подумала — телеграмма! Ты как, совсем чокнулся? — спросила она, хмуря брови. — Окончательно?
— Я тебя приветствую! — улыбаясь во весь рот, ответил Женя. — Пустишь или через порог поговорим?
Клава посторонилась, пропуская его в квартиру, и стукнула его кулачком по спине.
— Молчи уж, — сказала она. — Выбрал время разговоры разговаривать! Соседей разбудил! А мятый-то, мятый! Тебя что, корова жевала?
Все в ее комнате было беленькое, даже страшно прикоснуться. Все чистенькое, под салфеточками. На задвинутом в угол круглом столе, рядом с блестящим электрическим утюгом, который Жене уже довелось чинить, и фарфоровым оленем, рога которого сливались со спиной и отличались от нее только цветом, стояла черная «Спидола». Женя преподнес ее Клаве ко дню Восьмого марта, отчаявшись выбрать другой подарок. «Спидола» тоже была накрыта салфеточкой, а на салфеточке, словно капля крови, алела вышитая земляничка.
— Слушай, Клав, а где город Бургас? — спросил Женя, усевшись верхом на стул и укладывая голову на локти.
— Такие вещи, между прочим, надо знать! — отозвалась Клава. — Если Бургас, то это в Болгарии, наши ездили туда в позапрошлом году. По туристической. Очень всем понравилось! А еще есть Бургос — в Испании, где фашисты патриотов судили. Надо, между прочим, газеты читать! А зачем он тебе, этот Бургас? — спросила она, не сумев побороть любопытство.
— Так, к слову пришлось, — ответил Женя. — То-то я чуял, что название знакомое. Но, думаю, в Болгарии не может такого города быть — название какое-то не болгарское, — улыбнулся он. — Да, насчет добрых дел! Ты меня в пятницу вразумляла, так я парочку сделал. Как в аптеке!
— Неужели? — удивилась Клава. Она подняла вверх свои самую чуточку подбритые бровки. — А я, между прочим, думала, что ты опять с Соломатиным со своим! Собрались — два сапога…
— Ну-у, ты скажешь… — возмутился Женя. — Я Вовку с пятницы в глаза не видел. Я к тетке ездил. Порадовал родственницу, сделал доброе дело. Как учили! Самая близкая, надо сказать, родственница! А Вовка парень неплохой, зря ты на него…
— А второе? Второе дело какое? — нетерпеливо потребовала Клава.
О Вовке Соломатине она говорить не хотела. Разговоры о нем всегда кончались спорами. А сейчас Клава спорить не хотела. Она обрадовалась, узнав, что Женя не бил баклуши в общежитии, совершенно о ней забыв, а вел себя благопристойно — вот к тетке съездил, молодец! Однако внешне свою радость Клава не выдала ничем.
— Какое, какое… — проворчал Женя. — Уехал побыстрей, вот какое! Тетка еще сильней обрадовалась.
О поездке в Фомичевку, брате Эдике, мордастом санитаре, больном на клумбе, который бывал в Болгарии, надо полагать, не по туристической путевке, и о приключениях в милиции Женя благоразумно умолчал.
— Еще бы твоей тетке не радоваться! — рассудила Клава. — Небось все стрескал, что в доме было, все подмел. И бутылок на вас не напасешься, разорение одно.
— А ты как думала? — Женя погладил свой тощий живот. — Мы такие…
— И сейчас голодный? — спросила Клава.
— Ага, — признался Женя и потрогал свою небритую щеку. — Сейчас бы колбасы граммов триста, сырку и кефирчику — запить все это дело. А лучше пива.
— Сейчас приготовлю, прорва, — вздохнула Клава и, завязав сзади фартучек, пошла на кухню. — А пива не будет, не надейся, — сказала она, заглянув в дверь.
— Нет, я же пошутил, — торопливо ответил Женя. — Какое пиво в такую рань?..
Поерзав на стуле, он хотел было отправиться за Клавой на кухню, но тут где-то зашумела, забулькала вода, и за приоткрытой дверью, как бледная тень, промелькнул Клавин сосед в одном белье. Женя остался сидеть на месте.
«Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным», — вспомнил он еще одно присловье цехового снабженца, который, наверное, уже добрался до вокзала и вот-вот снова тронется в путь. Женя почувствовал себя невероятно богатым: ведь у него есть главное — здоровье — и какой-никакой, а ум, самый лучший инструмент на свете.
Потом он вспомнил, что инструменты без употребления ржавеют и приходят в негодность, и застыдился. Надо было что-то делать, свершать, а что свершишь ранним воскресным утром?
— Клав! Слышь, Клав? — позвал он, вертя в руках почти пустой флакончик духов «Быть может». — Как ты насчет того, чтобы пойти за меня замуж?
Женя спросил об этом намеренно тихо, и Клава не отвечала и не шла. Женя отвернул пробочку. У духов был горьковатый запах. Женя вытряс из флакончика остатки себе на ладонь, понюхал и вытер ладонь о пиджак.
— Звал или мне показалось? — спросила Клава, появляясь на пороге. — Чего тебе, Женька?
— Звал, — подтвердил Женя. — Замуж звал… Туфли надень, — скороговоркой, опережая недоуменные вопросы, попросил он. — Ну, те, красные, в которых ты тогда на вечере была.
— Тебе прямо сейчас надо? — спросила Клава, розовея. — Я, между прочим, без чулок.
— Так идешь за меня замуж или как?
— Что? — растерялась Клава.
В цветастом фартучке, со сковородкой в руке, она стояла в дверном проеме, как в раме. Вид у нее был милый и потешный. Женя потер небритые щеки и радостно улыбнулся.
— Я тут письмо тебе писал, — сказал он, шаря в кармане, и вытащил затрепавшуюся открытку. — Про любовь хотел… Не дописал, правда, но это ничего. Приходи быстрей, про техникум расскажешь. Да что техникум! Академию б какую-нибудь, всех наук. Чтоб аж кровь из носу…