ХАРАКИРИ

«Честь — знамя, честь — оружие, честь — цель жизни рыцарей-самураев искони веков. Сабля — душа самурая».

Так когда-то говорил знаменитый Шогун Еяс в «Завещании Гогензамы», а его слова вспомнил молодой доблестный капитан Таки Зензабуро, когда остался наконец один в большом зале, отделенном от главного нефа храма тяжелым шелковым занавесом, расшитым золотом. Он осмотрел внимательно весь зал, даже поднял глаза к своду и только тогда на его лице отразилось удовлетворение и спокойствие.

Пол был устлан новыми белыми «татами» (матами) из рисовой соломы, на стенах между окнами висели длинные, широкие полотнища белой материи, и белые же ленты почти совсем закрывали свод зала. На окнах стояли гладкие цветочные горшки, покрытые красным лаком, с большими букетами из траурных веток кипариса.

Два простых деревянных подсвечника стояли по углам южной стены.

Таки Зензабуро нигде не увидал приготовленной постели, усмехнулся и прошептал:

— Конничи… яроси! Сегодня… хорошо!

Он прошелся по залу и хлопнул в ладоши. Занавес сейчас раздвинулся, вошел в полном вооружении офицер и с вежливым поклоном спросил:

— Что угодно благородному самураю? Мой властелин — князь Хиого приказал мне исполнять все желания достойного узника.

Зензабуро кивнул головой и скалах:

— Принесите мне, пожалуйста, мою «тоо» (саблю) и устав харакири.

Сказав это, он начал ходить вдоль зала, а офицер, поклонившись еще раз, вышел.

Таки Зензабуро принялся вспоминать, что произошло за последние дни. Он воскресил в своей памяти все с величайшей точностью.

— Микадо воевал с Шогуном — не наше дело нам, рыцарям, мешаться в их дела! Мм должны повиноваться приказаниям. Наш вождь Шогун. Он приказал мне напасть на территорию чужеземцев в Кобэ, потому что, как рассказывают люди, чужеземцы подбили Микадо на войну с Шогуном, чтобы иметь возможность безнаказанно проникнуть в Дай-Ниппон. Он исполнил приказание вождя, но даймиот Хиого, защитник Микадо, приказал схватить Зензабуро и предать ею суду даймиотов. Его приговорили к смерти. Тогда он подал прошение судьям о разрешении ему лишить себя жизни по древнему рыцарскому обычаю посредством харакири. Микадо выразил согласие, и тогда сейчас же Зензабуро был препровожден в храм Икута.

Из осмотра зала он вывел заключение, что пребывание его здесь не продлится до восхода солнца. До вечера оставалось еще несколько часов.

Капитан сел на подушку перед маленьким столиком с пачкой тонкой папиросной бумаги и письменными принадлежностями. Взяв кисточку, он быстро написал письмо и опять хлопнул в ладоши. Вошел другой офицер, повторил то же, что его предшественник и, узнав, что узник просит отослать его письмо, взял конверт и ушел.

Облокотясь на подоконник, Зензабуро посмотрел в окно. Он увидел бирюзовое ясное небо без единой тучки; а там в отдалении, на горизонте, как выгнутый хребет ужа, тянулась цепь покрытых лесом холмов. Над ними возносилась вершина высокой горы.

— Это Мая-Сан! — вздохнул капитан. И вспомнилось ему, как еще недавно он избирался на эту вершину вместе с Кинсукэ Изоно и его сестрой. Он, как теперь, видел цветное кимоно маленькой кокетливой мусмэ, ее маленькие ножки и горящие глазки, смотревшие на него. Они отдыхали в храме луны, где стояли старинные статуи богов и тихо, бесшумно двигались фигуры степенных и серьезных монахов.

Там, перед храмом, сидя под деревьями, сквозь которые пробивались лучи месяца, они смотрели на сверкающее в его сиянии море. Тогда у капитана вырвались слова любви и признаний, а мусмэ ответила тихим вздохом и положила головку ему на плечо.

«Все это прошло… навсегда, — подумал Зензабуро, — не стоит об этом и думать!»

Опять он начал осматривать зал. Он знал, что за занавесом скрывается неф храма с позолоченным алтарем и статуей Будды из зеленой бронзы.

«Храм Икута, — вспомнил капитан, — построила храбрая царица Джинго, которая во главе войск в золотых доспехах воевала с корейцами. Заступницей царицы была мудрая богиня Вака-Хирумено-Микото, и она-то дала ей победу… Давно это было…»

Вошел офицер и подал ему саблю и книжку в белом переплете с единственным черным иероглифом. Зензабуро указал офицеру на свободную подушку, и тот сейчас же сел.

— Боевой товарищ! Отдаю в твои руки это благородное оружие. Мой знаменитый предок шесть веков тому назад нашел эту саблю в пне чиноки, расколотом молнией. С того времени блеск этой стали видели разные страны и моря и никогда она не выходила из рук нашего рода. Отдай ее Тенби Зензабуро, моему младшему брату, вместе с моим обетом, что до последнего издыхания я не посрамлю чести рода и рыцарской чести. И конец!

— Исполню все, что ты сказал, благородный самурай! — ответил офицер и ушел, унося саблю на вытянутых вперед руках. Капитан провожал его взглядом, пока он не скрылся за занавесом. Тогда он начал перелистывать страницы книжки. Он знал ее, как военный устав, как азбуку: читал ее уж сотни раз. Это было описание, история и ритуал харакири.

Он уже кончил читать, когда стоящий на страже офицер доложил о приходе «благородного Широ Шиба».

Немного погодя, занавес раздвинулся и вошел высокий, широкоплечий мужчина в дорогом шелковом кимоно. Войдя, он остановился и отвесил земной поклон.

Долго продолжалась церемония приветствий, пока наконец капитан не заговорил:

— Широ Шиба! Мы принадлежим к родственным родам одного и того же клана. Отцы наши вместе ходили на войну, клялись на мечах и огне в вечной дружбе. Я писал тебе, дружище, потому что хочу попросить оказать мне последнюю услугу.

— К твоим услугам, Таки! — воскликнул, кланяясь, гость.

— Прошу тебя быть моим «каншаку»[20], — продолжал капитан. Я знаю, что твоя сабля одним ударом отсекает конскую голову, поэтому я спокоен, что мою ты отсечешь прежде, чем свидетели успеют моргнуть глазом. В этом я уверен! Но я прошу тебя, не торопись рубить мою голову, а позволь мне сначала самому нанести себе смертельный удар, как полагается по традиции.

— Таки Зензабуро… — начал было Шиба, но капитан прервал его словами:

— Не противься просьбе того, кто сегодня еще отойдет в царство теней, Широ, и помни, что я не дрогну, не струшу, даже не побледнею и не причиню стыда и бесчестия роду, клану и касте самураев.

— Знаю, — прошептал гость. — Я согласен быть твоим «каншаку»…

— Аригато! Благодарю! — сказал обрадованный капитан. — Пусть посмотрят эти чужеземные вороны, как умирает самурай!

— Я возьму меч знаменитого Гото Арида, который воевал рядом с великим Иоритомой! — сказал Широ Шиба.

— Аригато! — повторил Таки Зензабуро и поклонился гостю до земли в знак того, что он может уйти. — Будь же готов!

Капитан остался в одиночестве. Он стал прислушиваться, и до его слуха дошел визг пилы, стук молотка и шаги нескольких человек.

«Да! несомненно, сегодня…» — подумал он и вперил свой взор в небесную лазурь.

Уж сумрак спускался на землю, и Зензабуро, предавшись грезам, следил за золотисто-багряными полосами последних лучей заходящего солнца. Красные отблески вдруг зажигались на изгибах карнизов под лепным потолком и на острых краях колонн. Громкие шаги множества людей вывели его из задумчивости. Раздвинулся занавес, и в зал вошел князь Хиого в окружении вооруженных самураев. Капитан Зензабуро встал и низко поклонился князю. Даймиот почтительно наклонил голову, рыцари же преклонили колени, положив, в знак привета, руки на эфесы мечей.

— Я пришел. — сказал даймиот Хиого, — чтобы узнать желания благородного самурая, которого с великой радостью принимаю в храме Икута, стоящем на моей земле.

Таки Зензабуро низко поклонился и отвечал тихим и взволнованным голосом:

— Ваша светлость! Приношу благодарность светлейшему князю за его любезность, но у меня нет никаких желаний. Премного благодарен князю за его милости, оказанные мне с той минуты, что я был отдан под его высокую руку. Прошу, чтобы князь соблаговолил передать мое глубокое почтение и обожание нашему владыке Микадо — и благодарность дворянам своею клана за доброжелательное отношение ко мне.

— Все ли распоряжения сделал, благородный самурай? — спросил церемониймейстер.

— Моя «тоо» уже в руках моего брата Генби, который сумеет сохранить ее в нашем роде. Мой «каншаку» — самурай Широ Шиба; он готов и ждет твоего приказания, могущественный господин.

Зензабуро поклонился и сел, неподвижный и серьезный. С этого момента он имел право произнести только несколько слов, требуемых этикетом.

Даймиот и его рыцари почтительно поклонились ему, как какому-то владыке, и ушли. Зензабуро сидел неподвижно, как бы всматриваясь в неведомый мир, уже видимый его очами. Он не обращал внимания на двигавшихся по залу людей, которые зажигали светильники, бросавшие во мрак большого зала кровавые и проворные тени, устилали пол новыми матами, стараясь, чтобы между их краями не осталось непокрытого пола, кидали в кадила благовонную смолу и лепестки цветов.

Капитан Зензабуро сидел, как изваяние, ничего не видя и не слыша, хотя вокруг началось большое движение. Поставили деревянную панну из нового белого дерева и начали топить печечку. Дым поднимался узкой лентой и носился под сводами зала, улетучиваясь в окно, невидимое в темноте. Капитан не пошевелился даже тогда, когда перед ним поставили столик с завернутым в белую бумагу кимоно и длинным мягким полотенцем.

Только когда в зале и храме воцарилась абсолютная тишина, Таки Зензабуро вышел из своего оцепенения. Он встал, осмотрел все перемены, совершившиеся вокруг него, раздвинул занавес и заглянул внутрь храма, едва освещенного несколькими масляными лампочками, которые свешивались с потолка. Посреди, перед алтарем, устроено было невысокое возвышение, покрытое красным сукном. На полу разостлана была широкая полоса белой ткани до самого возвышения, на котором должен был покончить с жизнью он — капитан Зензабуро. Это была последняя дорога, ведущая в Нирвану, страну блаженных теней. Капитан задвинул занавес, быстро разделся и вошел в ванну. Потом надел принесенное кимоно, старательно причесался и сел, ни о чем больше не думая.