До чего же стало жаль всего, что было!

Даже не себя, брошенную, жаль, а того пылкого горения чувств, которое я испытывала так часто тогда, когда мысленно молилась: пусть я погибну, пусть умру очень быстро, лишь бы он был жив…

Зачем? Зачем все это? К чему эта одержимость, томительные часы ожиданий, бурное счастье долгожданных встреч, умиротворенный, тихий покой, когда он был рядом, когда ничего не хотелось, только бы ощущать его поблизости, вот здесь, на расстоянии вытянутой руки…

Что это? Суета сует и ничего больше?

Так думала я, стоя в залитой ярким светом комнате, глядя на розовые цветы «декабриста», предвещавшие, по словам Игоря, исполнение желаний…

…— Я скучал по тебе, — сказал Игорь. — Особенно первое время.

Я подняла кверху руку, словно защищаясь от его слов или пытаясь оттолкнуть их от себя.

— Очень тебя прошу, не надо!

— Что не надо? — спросил он.

— Не надо так говорить.

— Но это же правда, поверь. Помню, как я ходил возле твоего дома, думал, вдруг встречу тебя? Стоял под окнами, все глядел наверх. Как-то ты подошла к окну, постояла с минуту, мне показалось, что ты меня увидела.

— Нет, — сказала я, — никого я не видела.

— Я и сам после понял, что ты никак не могла меня видеть.

Он помолчал немного.

— Знаешь, что я понял? Что все мы, люди, зависим от самых простых, обычных явлений, которые сплошь и рядом происходят с нами.

— Америку открыл, — усмехнулась я.

— Нет, в самом деле, ты только пойми меня! Все случилось, если хочешь, как-то против моей воли…

— Я тебя очень прошу, — сказала я. — Не надо об этом.

Он воскликнул:

— Дружик, ты никогда не была деспотичной, что с тобой стало? Начинаешь диктовать мне условия?

— Ничего я не диктую, просто прошу, давай говорить о чем-нибудь другом.

— О чем же? О репертуаре театра? Или о новой роли нашего современника, о которой я мечтаю? Или еще о какой бодяге?

Я помолчала, он сказал:

— Пойдем, посидим в ресторане, позавтракаем вместе? Ты еще не завтракала?

— Нет, не успела еще.

— Вот и прекрасно, посидим за столиком, потолкуем. Согласна, дружик?

— При одном условии, — сказала я.

— Что за условие?

— Пожалуйста, не называй меня дружиком…

— Хорошо, — внезапно покорно отозвался Игорь. — Не буду.

Впервые он назвал меня дружиком после Богородского.

Мы ездили на лыжах в Богородском большой веселой компанией. На следующий день собирались все вместе встречать старый Новый год.

И вдруг, когда мы съезжали с горы, у Игоря подвернулась нога и он упал вместе со своими лыжами.

И — не сумел встать, как ни пытался. Мы бросились к нему, он лежит, хочет встать на ноги и не может. Болит нога.

Мы упросили какого-то дяденьку, ехавшего в «эмке» по направлению к Сокольникам, довезти Игоря и меня. Он нехотя, но все же согласился.

Я поехала вместе с Игорем к нему домой. Всю дорогу он держал меня за руку и говорил:

— Только смотри не убегай сразу, договорились?

— Договорились, — отвечала я.

Тогда я впервые познакомилась с его матерью. Она открыла нам дверь. Игорь, солнечно улыбаясь, сказал:

— Мама, все в порядке, честное слово!

Она была очень худая, даже тощая, видно, что нервная, издерганная, беспокойные глаза, трагически искривленный рот.

— Что? — закричала она. — Говори правду, что случилось?

— Все в порядке, — весело ответил Игорь, с моей помощью доковылял к дивану. — Все очень хорошо…

Но она металась, словно раненая птица, заламывая тонкие жилистые руки, губы ее дрожали, — должно быть, если бы не я, она бы разразилась слезами…

Я сказала:

— Не беспокойтесь, прошу вас. Просто немного растянул связки…

— Где? — закричала мать и бросилась к Игорю. — Покажи немедленно, Игорек, радость моя, где растянул?..

Ему было немного совестно, что все это происходит при мне, он сказал нетерпеливо, почти сердито:

— Перестань, мама, немедленно прекрати, прошу тебя…

Я впервые была у него дома. Комната, в которой он жил со своей матерью, была довольно большой, сильно захламленной, повсюду раскиданы длинные куски шелка различных цветов, на столе стояли какие-то бутылки с разноцветной жидкостью.

— Мама разрисовывает шелк батиком, — пояснил мне Игорь, заметив, как я разглядываю все то, что находится в комнате. — Она у нас художница-надомница…

Он погладил ее по худой ладони.

— Верно, мама?

Она обернулась ко мне:

— Нет, это правда? Ничего серьезного? Скажи мне ты, я вижу, ты — девочка серьезная, на него я не могу надеяться, он все равно правды мне не скажет. Все в порядке? Да?

— Да, да, — ответила я. — Не волнуйтесь, уверяю вас, немного растянул связки, это бывает сплошь и рядом, у меня в прошлом году…

— Может быть, доктора позвать? — она бесцеремонно прервала меня. — Или «скорую», как думаешь?

— Лучше отряд пожарных, — сказал Игорь и снова сердито заметил: — Хватит, мам, слышишь? Я, наконец, уже требую, чтобы ты перестала…

И она затихла. Поставила чайник, принесла на подносе две чашки с чаем, сушки и повидло. Игорь лежал на диване, я сидела рядом, на стуле, мы пили чай и поглядывали друг на друга.

— Значит, завтра ты не пойдешь на встречу Нового года? — сказала я.

Мы все собирались встретить старый Новый год у Али Орловой, самой красивой девочки из всех десятых классов, обладательницы просторной квартиры — редкости по тем временам.

Все было заранее договорено: являемся к Але ровно в восемь, каждый приносит с собой кто что может. Игорь обещал принести вишневую наливку, я — жареные пирожки с капустой, кто-то грозился раздобыть для праздничного стола гуся и зажарить его с яблоками.

— Да, — ответил Игорь. — Мне не придется идти.

Он, видимо, попробовал было шевельнуть ногой, но тут же вскрикнул от боли.

— Надо полежать, — сказала я.

Он усмехнулся.

— Хорошо, что мама вышла и не слышала, как я заорал. Можешь представить, что бы с нею было!

— Она тебя очень любит, — сказала я.

Он махнул рукой:

— Не в этом дело. Она стала такой после гибели отца. Просто узнать ее нельзя…

Я сказала:

— Хочешь, я почитаю тебе?

— А что именно?

— Что хочешь.

— Давай тогда «Три мушкетера». Прочитай про то, как д’Артаньян впервые встретился с тремя мушкетерами.

Я тоже любила эту книгу. И тоже, подобно Игорю, любила перечитывать некоторые места, особенно павшие на душу.

В ту пору мы с Игорем по многу раз читали эту книгу, и я начала читать главу, в которой д’Артаньян, приехавший в Париж, знакомится с Атосом, Портосом и Арамисом и получает от всех троих вызов на дуэль.

Мать Игоря сказала одобрительно:

— Ты читаешь с выражением…

— А как она танцует, — сказал Игорь. — Лучше всех в нашем классе.

— Ну уж, ты скажешь, — усомнилась я.

— Лучше всех, — убежденно повторил Игорь. — Завтра небось напляшешься вволю?!

— Я не пойду, — сказала я.

— Ну да? Правда? — Игорь приподнялся на диване. — Не пойдешь?

— Нет, — сказала я. — Если хочешь, я приду к тебе, и мы вместе встретим старый Новый год…

— И ты опять будешь читать «Три мушкетера»? — спросил он.

— Хоть пять мушкетеров, сколько хочешь…

Он протянул ко мне руку.

— Ах ты, дружик, — сказал.

С тех пор он называл меня «дружик», когда бывал доволен мной, а это случалось нередко.

Мы сели в ресторане за столик, расположенный в углу, там, где вечерами играл оркестр.

Но сейчас оркестра не было, в ресторане сидели считанные люди, и мы могли беседовать друг с другом в тишине и покое.

— Иногда я читаю твои очерки, — сказал Игорь. — Тогда, когда на глаза попадается твоя газета…

— Мог бы разориться и выписать ее, — сказала я. — Нашу газету многие выписывают, там печатаются иной раз очень интересные и даже полезные вещи.

— Бесспорно, — согласился Игорь. — Но, увы, выписать эту газету я не могу…

Я не стала расспрашивать почему, просто сказала:

— Ну что ж…

Подошел официант, Игорь заказал две яичницы, сыр, два салата и кофе.

— Ты мало изменилась, — сказал он, откровенно оглядев меня. — Право же, очень мало…

— А годы идут все равно, — возразила я.

Он кивнул:

— Что есть, то есть. Идут, да не только идут, а бегут, будь они неладны…

Официант принес завтрак, расставил тарелки на столе, кофейник, чашки, молоко, пожелал нам приятного аппетита и удалился. И мы опять остались одни.

— Я понимаю, — начал Игорь. — Ты хочешь знать, как я жил все эти годы…

— Не скрою, хотелось бы знать, — сказала я.

— Я служу в Московском областном театре, сперва был в другом театре, более престижном, но там не сумел ужиться с главрежем и вот уже лет семь в этом театре.

— Доволен?

Он неопределенно пожал плечами:

— Кто знает. Иногда вроде бы ничего, а иногда кажется, убежать бы на край света от всего этого, от репетиций, интриг, подковырок, подкопов, сплетен, от жены, от забот…

Он замолчал. Я не прерывала его молчания.

— Понимаешь ли, дружик…

Он поймал мой взгляд, засмеялся, как мне показалось, несколько притворно. Впрочем, ему, актеру, привычно было притворно смеяться, как и притворно скорбеть.

— Прости, не буду, только не сердись. Так вот, я хочу сказать абсолютно откровенно, что все оказалось совсем не так. Я всю жизнь несчастлив с нею…

Я нахмурилась. К чему теперь все эти излияния?

Он схватил меня за руку:

— Постой, я хочу, чтобы ты выслушала меня, просто выслушала, ну что тебе стоит?

— Хорошо, — сухо сказала я. — Говори.

— Всю жизнь я несчастлив с нею, — повторил Игорь. — И я это понял очень скоро, вот тогда, когда ходил под окнами, все хотел тебя встретить; нет, ты не думай, мне решительно не в чем упрекнуть ее. У нее был всегда ровный характер, она умела управлять своими чувствами, этого у нее не отнимешь…

Каждое его слово камнем падало на меня, он знал, что я никогда не умела управлять своими чувствами, характер мой никак нельзя было назвать ровным. А он, может быть, понимая, о чем я думаю, все-таки продолжал говорить дальше:

— Одним словом, это была и есть натура достойная во всех отношениях, главное, очень какая-то правильная, без сучка и задоринки. И, несмотря ни на что, я был чудовищно несчастлив с нею. Вообрази себе только: у женщины нет ни одного-единственного недостатка. Хоть целый день ищи — не отыщешь: и умна, и добра, и терпелива, и выдержанна, и хозяйственна, и любит меня, ну чего еще можно желать?