Все было, повторяю, хорошо. Гости веселились напропалую, сперва отплясывали свои дикие танцы, подобные ритуальным пляскам какого-нибудь африканского племени, проживающего в глубине непроходимых джунглей, потом устроили, как выразилась Таня, гала-представление.

Мы все уселись, кто на стульях, кто на диване, а кто и просто на полу. Таня и еще два мальчика вышли на середину комнаты, стали показывать пародии на телевизионные передачи «А ну-ка, девушки!», «Алло, мы ищем таланты», «Шире круг» и, разумеется, на «Голубой огонек».

Это все было по-настоящему смешно и остроумно.

Ардик наклонился ко мне, спросил:

— Как считаешь, Танька вроде бы у нас талантливая?

— Еще как талантлива, — ответила я.

Я и в самом деле считала Таню одаренной. На ее бы месте я после школы во что бы то ни стало подала заявление в театральное училище — в Щукинское, в Щепкинское, в училище при МХАТе — и везде держала бы экзамены, куда примут…

Но она решила — биофак, ничего другого. А как она решила, так и будет. Она умеет настоять на своем…

Ардик вел себя безукоризненно. Ни одного прокола, ни одного необдуманно сказанного слова. И в самом деле, комар носу бы не сумел подточить, таким он казался озабоченным, домовитым семьянином, готовил плов, вносил чистую посуду и уносил со стола грязную, произносил тосты и даже танцевал с некоторыми, наиболее непривлекательными девочками, причем, по общему признанию, у него совсем неплохо получался шейк, хотя, конечно, его конек не шейк, а все-таки танго или, в крайнем случае, медленный вальс…

В конце вечера он нащелкал множество снимков, снимал всех подряд, и вместе и по отдельности, и почти на всех снимках была Таня, или в центре, или хотя бы стороной, как говорится, по периферии…

Разошлись поздно. Мы с Мариной поставили чисто вымытую посуду в сервант, Таня подмела пол, Ардик закурил вторую за весь вечер сигарету.

— Всё, — в один голос сказали Марина и я, поставив последний бокал и последнюю тарелку на положенное место. — Теперь полный порядок!

— Порядок, — отозвалась Таня, кончив подметать пол.

Ардик глянул на часы, перевел взгляд на меня.

— Однако в метро мы с тобой, старуха, уже опоздали, придется, видно, поехать на шашечках с зеленым огоньком…

— Ну и что ж? — спросила я. — Будто мы не выдержим этот непредвиденный расход?

— Расход не расход, а в трешку встанет, — сказал Ардик и добавил великодушно: — Ладно, так и быть, беру весь расход на себя…

— За что я тебя ценю, — сказала Марина, — так это за неподдельную широту натуры…

— А как же, и цени, — ответил Ардик, в простоте душевной приняв ее слова за чистую монету. Мы с Мариной переглянулись: Ардика отличал один недостаток, с которым он не всегда боролся в нужную силу: был немного прижимист…

Таня вышла в прихожую нас проводить.

— Ну как, Настена, — спросила она, — все вроде бы ничего?

— Больше чем ничего, превосходно, — ответила я.

Таня подошла к Ардику, обняла, поцеловала не то в висок, не то в глаз.

— Спасибо, па…

— За что? — не понял Ардик. — За плов, что ли?

— Будет тебе, будто сам не знаешь.

Была уже глубокая ночь. Быстрые осенние облака мчались по небу. Улица казалась пустынной.

Ардик взял меня под руку.

— Пошли, старуха, будем надеяться, что где-нибудь все-таки мелькнет в ночном тумане заветный зеленый огонек…

Я сказала:

— А ты, в общем, молодец!

Он усмехнулся:

— Что? Не подвел, как считаешь?

— Считаю, что молодец, — повторила я.

— Надеюсь, что никто из ребят не видел, как мы вышли из дома, — сказал он.

— Конечно, нет, они нас опередили на добрых сорок минут.

— Сорок семь с половиной, — сказал Ардик. — Я специально засек время.

Мы прибавили шагу.

— Тебе понравился ее кабальеро по имени Сережа? — спросил Ардик.

— Ничего, — ответила я. — А тебе?

— Кто его знает? Вроде с виду действительно ничего.

Глаза Ардика оживились.

— Знаешь, о чем я подумал сейчас? А вдруг этот самый Сережа решил, как и подобает истинному влюбленному, всю ночь напролет простоять под Танькиными окнами?

— Зачем? — спросила я.

— Видно, что ты давно не влюблялась, так делают всегда все влюбленные.

— Но не в такую погоду и не современные акселераты, — сказала я. — Они боятся прежде всего за свои фирменные джинсы.

— Взяла и все разом опошлила, — сказал Ардик. — Забыла небось, как сама, бывало, простаивала у какого-нибудь дома в каком-нибудь переулке, вдруг удастся увидеть его, того самого…

— Это было давно, — сказала я. — Давно и, скорее всего, неправда…

— Не хочу, чтобы он нас увидел, — озабоченно проговорил Ардик. — Мы бы тогда здорово подвели бы Таньку…

— Успокойся, — заверила я Ардика. — Он уже давно спит крепким сном и не подозревает, что Танин отец, автор изумительного плова, умеющий носить дамские передники и отплясывать шейк, в сущности, существо эфемерное, так называемый амбулаторный отец…

Я не докончила. Навстречу неслось несколько машин с зелеными огоньками. Ардик бросился наперерез.

Он всегда храбро бросался ловить машины. Однажды, боюсь, его сшибет какой-нибудь лихач.

Он сел с шофером, я сзади. Он довез меня до моего дома, вышел из машины, подождал, пока лифтерша откроет подъезд.

Спросил скорее печально, чем мечтательно:

— А хороша у нас Танька, верно?

— Еще бы, — рассеянно ответила я, ища в сумочке ключи от квартиры.

— Сегодня я вдруг ощутил себя отцом, старым, добрым, снисходительным папой, — продолжал Ардик.

— Только сегодня? — спросила я.

— Представь себе, только сегодня. Когда я увидел, как Танька говорит с этим своим избранником, как обращается к нему, как, наконец, глядит на него, у меня вдруг сжалось сердце.

— Перестань, — сказала я, — у нее еще будет столько всякого в жизни, одни увлечения начнут сменяться другими, по себе небось знаешь…

— Знаю, — согласился Ардик. — Но за себя, поверь, никогда не было страшно. А вот за нее…

Он помолчал немного, пока лифтерша, бренча задвижками, открывала дверь, потом сказал на прощанье:

— А тут еще ты так своеобразно выразилась…

— Как же?

— Амбулаторный отец, звучит страшненько, разве не так?

— Перестань, — сказала я. — Не грызи себя…

— Ладно, — покорно ответил Ардик. — Не буду. Во всяком случае, постараюсь…

Отвернулся, пошел к машине, ожидавшей его, снова сел рядом с шофером.

А я побежала к себе; наверху, заслышав мои шаги, громко, радостно залаяла Клуша.

Не раздеваясь, я нацепила поводок к ее ошейнику и вышла пройтись с нею возле подъезда.

Ходила по темной, совершенно пустой улице, думала об Ардике, о словах, сказанных им напоследок, и все время мне виделись его понурые, опущенные плечи, когда он шел к машине.

Что за необычно грустные были у него плечи…

Почему мы живем не так, как следовало бы? Почему так неэкономно, расточительно тратим драгоценные, немногие дни, отпущенные нам?! Почему Ардик, хороший, добрый, отзывчивый, живет не в семье с дочерью? Он же любит, любит ее, и она его любит, а все получается как-то не так, совсем не так.

Кто может сказать — почему? Кто?..