Органы Главлита и коммунистическая Партия

Выше уже говорилось, что самая идея создания Главлита и его местных органов исходила из высших сфер идеологического руководства, непосредственно — из ЦК партии. Работой цензурных инстанций руководил вначале Агитпроп ЦК, затем Культпроп; впоследствии были созданы идеологические отделы, в состав которых входили секторы печати. Ни одно сколько-нибудь важное решение «литовских» органов не принималось без ведома отделов пропаганды партии; более того, сама инициатива запрещения той или иной рукописи или напечатанной книги исходила именно оттуда. Переписка цензуры с партийными инстанциями огромна. Ежемесячно им отсылались отчеты обл. и горлитов, запрашивались «компетентные мнения» об авторах. Нередко объявлялись выговоры по партийной инстанции руководителям, допустившим те или иные огрехи в работе, в основном — «за притупление бдительности». Строгую грань в деятельности партийных и цензурных органов провести невозможно: они были переплетены между собой самым тесным образом.

Существовал, однако, и раздел сфер влияния. Во-первых, в идеологических отделах вырабатывалась «общая линия», «установка»: детализация и конкретное воплощение их поручалось уже органам цензурного контроля. Во-вторых, последние имели дело уже с написанными произведениями, и от «классового чутья» и понимания обстановки зависела дальнейшая судьба книг. Ясно, что устранялось все, что не соотвествовало видам и намерениям партийного руководства. В-третьих, в отделах пропаганды формировалась «позитивная» установка: всю печатную продукцию подчинить служению целям коммунистической диктатуры, вернее — услужению ей. В руках этих отделов находился мощнейший рычаг влияния на весь процесс и характер книжного дела, а именно подбор и назначение «надежных» руководителей издательств и главных редакторов, неизменно выступавших креатурой партии. Они в первую очередь и должны были выполнять все партийные директивы и инструкции. В этом мы видим еще одно коренное отличие новой практики от дореволюционной. В большинстве случаев до революции автор и редактор выступали единым фронтом, вместе думая, как обойти цензурные рогатки и препоны. «Теперь же, — как точно заметил в свое время Роман Гуль, — картина резко изменилась: редактор-коммунист и цензор-коммунист вместе борются с писателем, они сотрудники-чиновники в общем деле использования творчества в интересах диктатуры»⁷. Позднее, в эпоху наступившего единомыслия, все большую роль стал играть такой фактор и такой феномен как самоцензура окончательно запуганных и терроризированных режимов авторов.

Вполне естественно и логично, что кандидатуры самих надсмотрщиков-цензоров проходили строжайшую партийную проверку.

Согласно установке Оргбюро ЦК, от политредактора «требовалось, чтобы он был твердый партиец с большой теоретической марксистской подготовкой». По данным 1926 г. в Русском отделе Главлита работало 19 человек, из них лишь двое беспартийных, «которые строго проверены, взяты из аппарата ГПУ и имеют рекомендации ответственных коммунистов (V — ф. 597, оп. 3, д. 10, л. 45). Но и они должны были как можно быстрее подать заявления о приеме в партию. На местах же шли еще дальше. Ленинградский Гублит получил, например, такое указание сверху: «Гублиту в срочном порядке пересмотреть списки уполномоченных и снять с работы всех беспартийных» (I — ф. 31, оп. 2, д. 38, л. 16, 1925 г.).

Всем гублитам поручено было еще в 1923 г. строго проконтролировать циркулярное указание № 9 ЦК РКП (б): «Проверить состав заведующих издательствами и редакторов. Установить общее правило, чтобы во главе издательства и в качестве ответственных редакторов периодических изданий были коммунисты с необходимым стажем» (Там же, д. 9, л. 170).

Созданные в 1925 г. отделы печати ЦК и местных партийных органов должны были, согласно директиве Оргбюро ЦК, «наблюдать за правильным проведением печатью политики партии, осуществлять контроль, обеспечивать идеологическую выдержанность печати, проверять выполнение решений партии в этой области». Кроме того, на них возлагалась задача «координирования производства и распространения печати с задачами партии (рассмотрение редакционно-издательских планов, вопросы о создании новых издательств и периодических изданий)» (V — ф. 597, оп. 3, д. 10, л. 7), Это распоряжение неукоснительно выполнялось. Так, например, Агитотдел Севзапбюро ЦК и Петрогубком постановили: «Предложить Гублиту впредь посылаемые в Москву заключения об открывающихся периодических изданиях согласовывать с политотделом печати Губкома» (I — ф. 31, оп. 2, д. 9, л. 169).

^{Можно привести массу примеров вмешательства партийных инстанций буквально в суть, даже в мелочи печатного дела. Тот же Губком РКП 1 января 1925 г. специально рассматривал следующий вопрос: «Слушали: об издательстве Института по изучению мозга (теперь Психоневрологический институт им. В. М. Бехтерева. — А. Б.). Постановили: издательство не разрешать» (Там же, д. 37, л. 1).}

^{Бывали порой случаи, когда репрессивные меры против книги и пропустившего ее цензора предпринимались по требованию партийного руководства соседних республик. Любопытно в этом отношении дело, возникшее в связи с доносом на книгу Феликса Лушана «Народы. Расы. Языки», выпущенную ленинградским издательством «Сеятель» в 1924 г. в переводе с немецкого. На нее обратили внимание «грузинские товарищи», на месте запретившие распространение книги и потребовавшие от ленинградского Губкома расследования этого дела. Что нашли они в ней крамольного — не очень ясно: никаких «выпадов» против Грузии или грузинского языка в ней не содержится. Тем не менее, Агитотдел Губкома 31 марта 1931 г. постановил: 1). Книгу немедленно конфисковать. 2). Политотделу печати поручить расследование выпуска этой книги. 3). Независимо от расследования (!), политредактора Калепского, давшего разрешение на выпуск этой книги в свет, с работы снять» (Там же, л. 14).}

Вопросы о работе Гублита постоянно ставились на заседаниях Агитотдела (затем из него выделился специальный Отдел печати), не раз предлагалось «Гублиту устранить недочеты», поручалось ему «по-прежнему оставаться боевым и бдительным органом рабочего класса на идеологическом фронте, зорко следя за попытками проникновения в нашу печать буржуазных и полубуржуазных идей» (II — ф. 1000, оп. 10, д. 173, л. 54–55).

Как свидетельствует переписка Ленгублита с Отделом печати Северо-Западного Бюро ЦК РКП (б) (Смольный), любая мелочь обязательно согласовывалась с последним, без его санкции не могло быть разрешено ни одно издательство (и частное, в том числе), ни один журнал. В ежемесячных планах работы Отдела печати обязательно ставился «вопрос о работе Гублита», о «проведении качественного и количественного учета коммунистов-журналистов», «пересмотре качественного состава редакций и издательств» и т. д. (I — ф. 31, оп. 3, д. 28, л. 59 и др.).

Ежемесячно доставлялись в Отдел печати отчеты о работе Гублита, списки запрещенных рукописей и конфискованных книг, согласовывались редакционно-издательские планы издательств «на основе имеющихся на сей счет директив по партийной и ведомственной линиям». Отдел печати брал на себя в это время и функции верховного судьи, хотя формально таковым, в случае недоразумений, должна была быть Коллегия Наркомпроса: «В случае обжалования решений Гублита, — говорилось в одном из документов 1927 г., — вопрос поступает на окончательное рассмотрение в Отдел печати Сев.-Зап. Бюро ЦК РКП».

Было тогда же разработано особое «Положение о форме взаимоотношений и руководства Отдела печати с советскими органами, регулирующими работу печати». Такое руководство осуществлялось «путем обследования деятельности этих органов, присылки отчетов о своей работе, планов, протоколов заседаний» и т. д. В резолюции партийной инстанции, принятой по отчету Ленгублита за 1927 г., отмечены как «положительные стороны» его работы, так и «отдельные недостатки». Указывалось, в частности, на «отсутствие твердой линии в регулировании частных издательств, что привело к произвольному расширению (ими) своих программ» (Там же, д. 81). «Рекомендовано» — конечно, это эвфемизм: на самом деле, приказано, — проводить более «четкую линию» партии в отношении печати. И в дальнейшем, вплоть до конца 80-х годов, партийные отделы печати выступали в роли сверхцензурного органа.