Детская литература
Литература, адресованная «будущим строителям коммунизма», была объектом особенно пристального и настороженного внимания. Пастырей, наблюдавших за ней, становилось год от года все больше и больше. Помимо «главлитовской», «общей» цензуры, за ней наблюдали различные учреждения: Главполитпросвет, руководимый Н. К. Крупской, так называемый ГУС — Государственный ученый совет, созданный при Наркомпросе в 1919 г., Главсоцвос — Главное управление по социальному воспитанию при том же наркомате и т. д. Особенно зловещую роль сыграл в судьбах детской литературы ГУС, первым председателем которого был заместитель наркома, ведущий марксистский историк того времени М. Н. Покровский. В положении о ГУСе он определялся как орган, «осуществляющий общее и методическое руководство научным и художественным образованием и специальным воспитание». Выше уже говорилось, что без его ведома не могла выйти ни одна учебная книга. Но в дальнейшем сфера его действий была расширена: все рукописи книг, предназначенных детям, должны были еще до Главлита пройти предварительную «экспертизу» в нем, получить соответствующие рецензии, и только в благоприятном случае рукопись поступала в органы цензуры. Согласно одному из циркуляров Главлита, разосланному «на основании постановления Совета Народных Комиссаров за № 40 от 20 июня 1927 г., установлен следующий порядок издания детских книг. Детская (художественная и научно-популярная) книга будет Гублитами приниматься в просмотр только при наличии у издательства разрешения Гос. Ученого Совета, куда предварительно и должны представляться материалы, предназначенные к печати самими издателями. К разряду детской следует относить литературу, обслуживающую детей в возрасте до 16 лет включительно». В дополнение к нему указывалось, что «за нарушение вышеуказанного постановления частные лица подлежат ответственности по ст. 185 Уголовного кодекса РСФСР… а книги, изданные с нарушением настоящего постановления, подлежат конфискации в судебном порядке» (I — ф. 31, оп. 2, д. 54, л. 52, 60).
Большевики, надо сказать, и здесь не были изобретателями: они, как и в других случаях, взяли все самое худшее из цензурной практики старого режима. Еще в 1869 г. был создан Особый отдел Ученого комитета министерства народного просвещения — специально для борьбы с «развращающим» влиянием литературы «на умы подрастающего поколения». Почти полувековая деятельность Особого отдела привела к тому, что из круга детского и народного чтения были изгнаны многие шедевры русской литературы. Итог опустошающей деятельности «педагогической» цензуры — пусть в несколько заостренно-публицистической форме — подвела известная деятельница в области народного образования и библиографии А. В. Мезьер: «Школьно-народная библиотека — это библиотека без русских знаменитейших и известнейших писателей»1. Л. Н. Толстой, хорошо знакомый с этим учреждением (многие его детские и «народные» рассказы подверглись изгнанию из общедоступных библиотек), однажды сказал поэту И. А. Белоусову, который пожаловался на запрещение Особым отделом изданного им сборника для детей «Утро». «Так, значит, ваша книга прошла сквозь цедилку!»2. Особый отдел действительно занимался «процеживанием», фильтрацией литературы. Осуществляя патерналистский подход к художественным произведениям, заботясь о «духовном здоровье народа», педагоги-охранители зачастую предлагали и навязывали взамен достижений русской классики морализаторские, сюсюкающие рассказы, написанные в псевдонародном стиле, но зато вполне «благонадежные». Сохранившийся архив Особого отдела, фронтально обследованный в свое время автором этих строк, дает этому немало доказательств3.
Но здесь нужно указать на одно принципиальное отличие: если Особый отдел Ученого комитета, выпуская особые «министерские каталоги» книг, допущенных в ученические и бесплатные народные библиотеки-читальни, ограничивал допуск тех или иных изданий лишь в означенные библиотеки, то советская цензура «творчески» развила и ужесточила контроль за выпуском детских книг. Если до революции такие книги все-таки можно было выпустить в обычном порядке — они могли открыто продаваться, несмотря на отрицательный отзыв Особого отдела, храниться в библиотеках «повышенного типа» и т. д., то в новых условиях без визы ГУСа вообще ни одна книга не могла выйти в свет. Создана была многоярусная машина подавления: пробиться через эти фильтры стало практически невозможно.
«Очень важный момент на нашем фронте, — наставлял своих подчиненных Лебедев-Полянский на упоминавшемся уже закрытом совещании руководителей Облкрайлитов, — это детская книга. Скажут: «Как это так — генеральная линия партии и вдруг — детская книга». Да, это именно должно быть так, мы должны добиться полного соответствия с генеральной линией… Нужно уметь перенести ее на материал, на изображение, на красочный образ, который бы воспитывал детей, который бы подготовлял их способными для строительства социализма. В детской книжке мы часто видим еще бабушку с чулком и котика. Зачем нам это нужно? Нам это совершенно не нужно. Сплошь и рядом наша детская литература бесклассова… есть лишь приказы слушаться папу и маму. Пора от этого отказаться (!)… Наша детская литература хуже, чем какая-нибудь другая способствует политическому воспитанию. Тут мы, конечно, должны быть особенно жестоки, несмотря на то, что детской книги у нас мало» (V — ф. 597, оп. 3, д. 17, л. 32).
Мало чем отличались — и по тональности, и по лексике — от приведенной цензурной рекомендации и «установки» в отношении детской книги, исходившие от руководителя Главполитпросвета Н. К. Крупской и ее сподвижниц на «педагогическом» поприще — главным образом, жен ряда членов Политбюро. Это была их безраздельная «епархия». Достаточно привести лишь некоторые пассажи из статьи Крупской с таким установочным заглавием — «Детская книга — могущественное оружие коммунистического воспитания»:
«Совершенно ясно, что необходима непримиримая борьба с детскими книжками, проникнутыми чуждой идеологией… Классовый враг использует художественность в своих целях. Художественность не уменьшает, а увеличивает вред такой книги» и т. п.4.
Крайне подозрительно относился ГУС к русской классике. Даже ряд произведений Пушкина и Лермонтова показался ему нежелательным в детской книге. Так, например, рукопись учебной книги «Земля», адресованной «крестьянской молодежи и деревенским школам 11-й ступени», вызвала ряд замечаний рецензента. Среди них — включение в хрестоматию отрывка из «Капитанской дочки»: «Если уж давать его, то надо сопроводить комментариями: взятый в отрывочном виде, он с особенной резкостью выдвигает дворянскую идеологию рассказчика («бунтовщики», ангельское спокойствие Марьи Ивановны и т. п.» (III — ф. 298, оп. 1, д. 91, д. 40). Цензоры ГУСа были единодушны со своими дореволюнионными коллегами из Особого отдела Ученого комитета. Было и существенное отличие: на первый план выдвигалась обойма произведений, звавших к активной борьбе. Пока еще не самых худших авторов: в дальнейшем они черпались у третьеразрядных писателей, искупавших недостаток «художественность» своей «идейностью» и «революционностью».
С плоско-примитивных «классовых» позиций рассматривалось творчество замечательных русских авторов, писавших для детей. Так, сама Крупская решила выступить в роли рецензента ГУСа, дав отзыв на «Сказки» Д. Н. Мамина-Сибиряка, которые собирался выпустить известный частный издатель Г. Ф. Мириманов в 1928 г. Ей не понравились сказки «Про козла упрямого» и «Про воробушку — черную головушку». «Надо сказать, — пишет она в своем отзыве, — что в них проглядывает архимелкособственническая идеология». В сказке «Не мое дело» — она нашла прославление «эгоизма». «Вообще, — замечает она, — в сказках Мамина-Сибиряка изображаются под видом зверей люди-одиночки, думающие только о себе, люди эгоистические и глупые холодные резонеры. Многое будет чуждо современному ребенку…» (III — ф. 298, оп. 1, д. 90, л. 50). Еще более строга была некая Шулытина. Присоединившись к Н. К. Крупской в опенке сказок Мамина-Сибиряка, она проявляет еще большую классовую бдительность, набросившись с особой яростью на прелестную «Сказку о Комаре Комаровиче». Основная идея сказки, по ее мнению, та, «что надо во что бы то ни стало выжить того, «кто в наше болото пришел». «Наша ли это мысль о болоте?»— строго вопрошает рецензент, и, конечно, приходит к выводу, что «не наша» (Там же, л. 52).
В результате Мириманову, как можно полагать, так и не разрешили издание «Сказок» Мамина-Сибиряка, хотя до этого и позднее они выходили множество раз.
Помимо «строгих теть» из ГУСа, за детской книгой наблюдали не менее «строгие дяди», работавшие в политической цензуре. Так, один из них — некий Лев Жмудский, политредактор ГИЗа, очень серьезно и, конечно, с классовых позиций, отнесся к такой классике, как «Конек-Горбунок» П. П. Ершова. Вот его отзыв:
«Фабула — православный (это всюду автором подчеркивается Иван-дурак наперекор своим умным собратьям становится царем — нельзя лучше сатира на дореволюционную Россию. Но беда в том, что услужливый автор, как националист — ненавистник «басурман» и мечтающий о «святом кресте даже на Луне» (конечно в образе сказочных достижений), глубоко верует в звезду Ивана-дурака. Не в пример сказкам Пушкина, сказка Ершова лишь лубочная карикатура на них. По части воспитательной для детей в ней все от реакционного и непедагогического, — здесь все по царю мерится и по боярам. Восхваляется «Царь-надежа», которого, конечно, народ встречает восторженным «ура». На с. 42 — даже порнография — царь, «старый хрен», жениться хочет: «Вишь, что старый хрен затеял: хочет жать там, где не сеял! Полно! Лаком больно стал!» На основании вышеизложенного считаю «Конек-Горбунок» к выпуску весьма нежелательным, если не недопустимым. 1 декабря 1922 г.» (III — ф. 395, оп. 9, д. 40, л. 304).