Глава VIII Предпраздничные дни

Пришла осень.

Желтые и красные сухие листья шуршали под ногой. Земля оголялось, оголялись кусты и деревья, только ели большими и яркими пятнами торжествовали в коричневато-золотистой дымке свернувшихся, но еще не опавших листьев, продолжали лето в печальном, осеннем лесу.

Коробицын часто мечтал о будущем. То представлялось ему, как останется он на сверхсрочной, сдаст на командира, и, женившись на Зине, будет работать с ней на границе. То он воображал, как после службы вернется он в Куракино поворачивать жизнь по-новому. Хотелось и того, и другого. Граница, Куракино, Зинина деревня — все теперь окончательно соединилось в мыслях Коробицына. Везде одна борьба.

Он так хорошо понимал теперь все великое значение пограничной работы, что стал одним из первых по всем видам подготовки.

И вот наступило утро, когда он увидел на том берегу нескольких мужчин. Они смотрели на него, обмениваясь замечаниями на незнакомом языке и посмеиваясь. Коробицын понимал, что они насмехаются над ним, но лицо его оставалось неподвижным. Он притворился, однако, что прислушивается к их словам. Но на самом доле он вслушивался в шелесты и шорохи, заглушаемые голосами врагов. Явственно распознав шуршанье, он и виду не подал, что учуял нарушителя. Он даже нарочно повернулся к вышедшим на берег чужакам, словно только ими сейчас и занят. А когда шорох прошел в тыл, он вдруг обернулся в том направлении, преграждая путь нарушителю обратно, и в голосе его была непреклонная решимость, когда он окликнул:

— Стой! Стрелять буду!

Через минуту он сдал Лисиченко бритого человека в косоворотке и высоких мужицких сапогах.

Нарушитель, подняв руки кверху, молча, исподлобья глядел на красноармейца злыми глазами.

Так совершилось первое задержание у Коробицына. И начальник заставы благодарил его.

А через несколько дней Коробицын задержал еще двоих разведчиков Пекконена. Он был послан в секрет, в тот пункт, который еще год тому назад считался непроходимым. Неопытного человека тут, действительно, могла засосать трясина. Коробицын, тщательно замаскировавшись, таился среди болотных кочек. Часов в одиннадцать вечера должна была взойти луна. А пока — темно. Вдруг он почуял плеск, но не шелохнулся, выждал и увидел промелькнувший плащ. Плеск был почти неслышный — легко ступает человек. А потом снова плеснуло, но уже сильней, — значит, идет второй, в тяжелых, должно быть, ботинках. Коробицын пополз за ними, окликнул, испугал, остановил, дал тревогу.

Коробицын окликнул, испугал, остановил нарушителей.

И пес Фриц, огромный, злой, страшный, встал уже над нарушителями. Проводником при Фрице был старый пограничник — Матюшин.

— Это они к юбилейным праздникам готовятся, — говорил Лисиченко. — Мы — по-своему, а они — по-своему. Теперь бдительность надо хранить — во! К Ленинграду по всей границе рваться будут. Ложи наземь всякого. Ври не ври, а ты есть нарушитель, раз границу перешел. Это всегда помнить надо.

При первых заморозках Ленинград уже готовился праздновать десятилетне советской власти. Юбилейная сессия ЦИКа созывалась в городе Ленина, в котором родилась советская власть. Ленинград украшался флагами, строились трибуны, готовилась небывалая иллюминация. Вожди партии и правительства приедут в Ленинград на юбилейные дни. Город жил радостно и возбужденно.

Для границы это означало усиление охраны, бессонные ночи, напряжение и зоркость. Каждый, соревнуясь с товарищами, помнил:

— Границу — на замок.

Из штаба отряда, из управления наезжали чаще обычного, обследуя, проверяя, инструктируя, укрепляя границу. Граница жила в войне, непрестанной и тайной.

Диаграмма на стене в ленинском уголке демонстрировала успехи бойцов. Общие показатели были хорошие.

— А, ведь, знаешь, — сказал Коробицын, — может, на самый опасный пост в самый юбилейный день пошлют?

Бичугин не возразил — не хотел разочаровывать товарища. Этой чести добивались все, но все-таки — думалось Бичугину — опыта для этого надо иметь больше, чем у Коробицина. По трудным пунктам станут старые пограничники. Молодежь — вряд ли.

Целая сеть тайн раскидывалась по лесам и болотам сверх тех, что уже имелись.

Пекконен был в такой тревоге, какой еще не приходилось ему испытывать. Надо было во что бы то ни стало самыми решительными действиями вынудить у советских пограничников тайны охраны тихого советского берега. От этого зависел успех операции, самой ответственной из всех, которые когда-либо поручались ему. Следовало идти на риск. Все уловки, все провокационные выпады провалились. Разведчиков задерживают одного за другим. И Пекконен решил силой перетащить часового к себе и побоями, пытками вызнать все, что нужно было ему. Он не сомневался в том, что если несколько вооруженных людей нападут на одного, то уж победа обеспечена наверняка. Он выбрал троих наиболее верных своих людей, сильных и храбрых, и назначил день вылазки.