1
Тяжкие, черные годы прожил я, страшные муки и обиды вытерпел в жизни. Я родился в Белоградчике. Мать моя была красавица; о ее больших черных глазах, о бровях ее, как две тонкие пиявки, о длинных пышных волосах и белом, румяном лице шла молва и в городе и во всей округе. Я сам не раз слышал, как о ней говорили: «Другой такой красавицы, как жена Николы-кожевника, не найдешь ни в Турции, ни в Румынии, ни в Сербии».
Но мать моя славилась не только красотой и миловидностью: она была ловкая и работящая, умная и смышленая, добрая и хозяйственная. На наш дом все любовались, на него приятно было посмотреть. «Видно, Никола-кожевник в счастливый день родился, что ему столько добра и счастья бог послал», — толковал народ.
Отец мой был человек простой, но умный и хороший работник. Он любил мою мать больше здоровья, больше бога и пресвятой богородицы. Я был еще маленьким, — семь лет мне минуло, — но хорошо помню, как отец ласкал и миловал мать. Бывало, сядем ужинать, — отец поглядит на нее, обнимет и скажет:
— Ах, Куна, другой такой, как ты, нигде нету…
А мать улыбнется в ответ:
— Ты у меня, Никола, тоже хороший!
— Ладно, ладно, Куна, ты меня не хвали, а то сглазишь! — отвечал, смеясь, отец. — Лучше спой мне что-нибудь, мой соловушко.
Мать, подперев щеку рукой, запевала тонким, чистым голосом:
Клич раздался смелый
Удальца Стояна
По Стара-планине:
«Слушайте, юнаки,
Храбрые болгары!
Разве вам не жалко
Матерей любимых,
И отцов-кормильцев,
И любезных братьев,
И сестер печальных,
И невинных деток?
Поглядите только,
Как они страдают,
Слезы проливают,
И обиды терпят,
Да оковы носят,
Горько проклиная
День, когда родились.
Вы берите, братцы,
Ружьеца-бойлии[59],
Восставайте дружно,
Перебейте гнусных
Палачей народа:
Янычар[60] свирепых,
Хитрых и лукавых
Греческих монахов,
Наших чорбаджиев».
— Хорошая песня, — говорил отец.
— Хорошая-то хорошая, но вы должны послушать, да и сделать то, о чем просит «удалец Стоян» со Стара-планины, — отвечала мать.
— Это будет сделано, и очень скоро. У болгар уже терпение лопнуло; им стало невмоготу от обид, чинимых турками. Они восстанут за свою землю, за братьев и сестер.
— Дай бог! — говорила мать и в приливе радости обнимала отца, а потом меня.
— Расти, сынок, — говорила она мне. — Вырастешь большой — станешь добрым юнаком, поможешь отцу прогнать турок и освободить нашу святую болгарскую землю.
— Да, мама, да, — лепетали мои детские губы, а сердце сильно билось от желания поскорей исполнить ее волю. — Ты только купи мне ружье и саблю, мама, а об остальном не беспокойся.
— Хорошо, мой милый сынок! Хорошо, ненаглядное мое дитятко! — говорила мать, нежно меня целуя.