– А пошел ты…

И вышел на крыльцо в вечерний сумрак. Человек с платком посторонился с таким видом, словно они стояли не на огромной площади, а в тесном коридоре, где двоим ни за что не разойтись. Мазур строевым шагом прошел мимо него. Парламентер наддал, догнал, зашагал рядом.

В окружающей тишине звук шагов разносился далеко. Люди, к которым Мазур все более приближался, стояли неподвижно. Никто в него специально не целился. На буйную ватагу это никак не походило – скорее уж на спаянную железной дисциплиной воинскую часть. Едва Мазур приблизился, перед ним расступились – без всякой спешки, с достоинством хозяев. И никто не пошел за ним следом.

– Сюда, прошу вас, – показал провожатый на боковую улочку.

Мазур сговорчиво свернул. За углом стоял небольшой броневичок с пушкой – английский, времен второй мировой. На борту у него была та же эмблема – Зульфикар на зелено-красном фоне. Точно, Джараб, подумал Мазур. Не позволил бы чертов владетельный герцог использовать свою символику кому ни попадя…

Парламентер распахнул перед ним дверь, и Мазур вошел в большую прохладную комнату, ярко освещенную электрическим светом, с крутившимся под потолком вентилятором. Прямо перед ним оказалось высокое резное кресло, сущий трон, в котором восседал опиравшийся на высокую саблю человек, а сзади полукругом стояли еще несколько. Мазур остановился, не доходя, подумав, козырнул – не почтительно, но и не небрежно. Просто вежливо.

Человеку в кресле было лет пятьдесят. Спокойное лицо с резкими чертами, аккуратная борода, пронизанная серебряными нитями. Отглаженный френч английского образца, белоснежная рубашка, черный галстук с золотой заколкой в виде Зульфикара. Руки опираются на саблю дивной красоты, покрытую разноцветной эмалью, самоцветами, золотыми узорами.

Фельдмаршальская сабля, право слово, даже не генеральская… Точно, Джараб. Мазур видел фотографии у особистов, так что ошибки быть не может.

Свита за спиной ворона здешних мест выглядела довольно пестро – трое в форме с новехонькими автоматами Калашникова, блондинка европейского вида в белых шортах и синей блузке, с глупеньким кукольным личиком мелкой шлюшки. Двое пожилых типов в гражданском, при галстуках и в золотых очках, толстяк в национальной джаббе, широком белом бурнусе.

– С кем имею честь? – спросил Джараб-паша на безукоризненном английском.

– Капитан-лейтенант Мазур, – сказал Мазур. – Советский военно-морской спецназ. Выполняю задание командования.

– А конкретнее? Так, чтобы это не затрагивало военную тайну…

Мазур сказал без выражения:

– Сопровождаю советского представителя на открытие школы в Эль-Зурейду.

– Там есть необходимость в школе?

Мазур пожал плечами:

– Если есть город, почему бы не быть и школе?

– Логично… – сказал Джараб-паша. – Гранату вы в кармане забыли или специально прихватили?

– У меня такая привычка, – сказал Мазур. – Когда иду в незнакомое место, всегда гранату с собой беру…

– Не верите моему слову?

– А откуда я знал, что здесь именно вы, а не кто-то, прикрывшийся вашим именем?

– Моим именем уже давно никто не пробует прикрываться, – сказал Джараб. – Чревато…

– Я здесь недавно и не знаю многих тонкостей, – сказал Мазур.

Джараб поиграл густыми бровями. Руки на эфесе драгоценной сабли лежали спокойно. Он произнес фразу на арабском и тут же вновь перешел на английский:

– Я попросил принести кресло уважаемому гостю, а посторонних – удалиться…

Кто-то подошел сзади на цыпочках, чуть стукнув, опустилось на пол кресло. Мазур сел. Тут же в руках у него оказалась чашечка кофе. Свита, не поворачиваясь к хозяину спиной, начала покидать комнату.

– Внушительно… – сказал Джараб, прикоснувшись губами к краю своей чашечки. – Спецназ – это внушительно… Честно признаться, я не ожидал здесь встретиться с советскими…

– Что здесь произошло? – спросил Мазур.

На лице Джараба появилась та усмешка, которую принято называть «тонкой»:

– Ничего особенного. Здесь просто установили советскую власть.

– Как это? – спросил Мазур, чуточку оторопев от таких новостей.

– Очень просто. Когда мои люди сюда вошли, я, как и повсюду в моих землях, велел создать совет из уважаемых горожан. Арабское слово «шура» полностью соответствует тому понятию, что англичане вкладывают в слово «совьет» применительно к Советскому Союзу. Вот и получается, что я установил здесь советскую власть…

– Интересно, – сказал Мазур. – А кто это там висит на балконе?

– Начальник местного отделения Шахро Мухорбаррот, – сразу же ответил Джараб. – Это вовсе не мой произвол. Вы обратили внимание, что он висит там в одиночестве? Люди собрались на суд и решили, что его следует повесить. А прочие функционеры разбежались беспрепятственно, к ним не было таких претензий…

– Интересно, – повторил Мазур. – А какое, собственно…

– У меня было право? – понятливо подхватил Джараб. – Да в точности то самое, каким в свое время руководствовались Касем и его друзья. Они увидели несправедливость, пришли и свергли султана. Я увидел несправедливость, пришел и покарал… сам по себе я человек скромный, собственно, не я их карал, я выполнял требования здешних жителей…

– Вот, кстати, о скромности… – сказал Мазур, покосившись в ту сторону, где скрылась свита.

– Ах, вот вы о чем… Что поделать, это Восток. Традиции. Человек моего положения просто обязан появляться в сопровождении телохранителей, наложниц, секретарей, советников, казначеев… Это все – дань традиции. Давайте вернемся к менее отвлеченным вопросам, поговорим о вас. Ваше неожиданное появление не то чтобы спутало мне карты, но оказалось непредвиденным… А впрочем, с вами я не ссорился. Честное слово, я человек не амбициозный – и вовсе не собираюсь вступать в конфликт с целыми странами. Вы можете спокойно уехать… только сначала отдайте мне местных. Очаровательную Лейлу в том числе.

– Зачем она вам?

– Не думайте, не в наложницы… Станцует голой при стечении народа – и может убираться на все четыре стороны.

– Насколько я знаю, от нее этого не дождаться.

– Посмотрим. Любого можно убедить. Нужно только знать, как.

– Что она вам сделала?

Джараб нахмурился:

– Дети должны играть в куклы, а не в человеческие жизни. Вся эта столичная компания – просто дети. И оттого они еще хуже султана. Покойный султан, по крайней мере, не тешился игрой в идеалы. Он пытал и убивал не ради каких-то вслух декларируемых идеалов, а по своей гнусной природе средневекового сатрапа. Он был омерзителен, но напрочь лишен идеалов. А эти… Они за два года нацедили столько крови, сколько султан лил двадцать лет. И конца не видно…

– А вы-то сами какие идеалы защищаете, можно спросить?

– Никаких, – ответил Джараб. – Я просто хочу, чтобы люди спокойно занимались своим делом и не обижали друг друга. Именно такой порядок и устанавливаю на своих землях. Никаких «измов», никаких идей, ни духовных, ни светских. Знаете, у меня были люди от эмигрантов, от двоюродного брата султана. Сначала я хотел их просто отправить восвояси, но они стали угрожать, и я велел отрубить им головы. Приходили люди от американцев, звенели передо мной золотом. Я велел их выпороть и отпустил. Приходили люди аятоллы. Они тоже пугали, и потому лишились голов… У меня один идеал – пусть люди живут спокойно и не обижают друг друга… Вас это не устраивает?

– Я вам не судья, – сказал Мазур. – А что до моего личного мнения… Вас когда-нибудь обязательно убьют. Люди еще склонны терпеть чужую идеологию и ее распространителей, но вот то, что вы декларируете… Так уж на этом свете заведено – если вы ни с кем, то это все равно что против всех. Вас попытаются убить…

– Я постараюсь выжить… Простите, мы, кажется, отвлеклись. Хорошо. Я у вас не требую всех – в конце концов, те местные солдаты, что с вами приехали, здешним горожанам ничем не насолили. А вот Лейлу и ее агитаторов вам придется отдать…

– Не выйдет, – сказал Мазур. – Делайте со мной…