Потом вышел военврач, то ли Борис Маркович, то ли Марк Борисович, специалист, по отзывам, от бога, стянул перчатки, постоял рядом, повздыхал. Все было ясно по его душевному семитскому лицу, но Капитан тем не менее не верил. Потому что и это было насквозь неправильно. Люди так не умирают.

– Ну что, голубчик, – сказал врач, задушевно кивая. – Такой вот случай… Летальный. Называется это – гемофилия. Если подробно…

– Я знаю, – сказал Капитан, комкая окурок.

Он и в самом деле прекрасно знал из книг, что такое гемофилия. Неудержимое, патологическое кровотечение из любой, самой пустячной царапины, то есть – верная смерть. Но в том-то и дело, что не было у Ютты никакой гемофилии и быть не могло. Будь у нее гемофилия, она бы истекла кровью в тот, прошлый раз…

– Вы… уверены? – только и сумел он спросить.

– Молодой человек, – сказал то ли Марк Борисович, то ли Борис Маркович с явственной обидой, прорывавшейся через профессиональную участливость. – Что вы скажете про человека, который закладывает взрывчатку под рельсы?

– Что он диверсант, – вяло ответил, как на экзамене, Капитан.

– Это непреложно, правда? Человек, который так поступает, зовется не иначе как диверсантом. Вот… Так и я. Когда я вижу классическую гемофилию, то именно ее и вижу. Такие дела… Вы, быть может, хотите… посмотреть?

Капитан мотнул головой. Не хотел он ни смотреть на мертвую, ни прощаться мысленно. Все было неправильно, абсолютно все… И это тоже.

Он вернулся к «виллису», и Павлюк без приказа завел мотор, тронул с места. Не глядя на начальство, осторожно спросил:

– Умерла?

Капитан ничего не ответил. Прошло довольно много времени, прежде чем Павлюк осторожненько спросил:

– А вот как насчет, товарищ капитан… С вами, значит, тоже было?

Капитан опять промолчал.

– Молодые вы еще, – сказал Павлюк. – Не сталкивались. А это бывает. Оно бывает. Понятно…

Он молчал до самого дома. Когда загнал «виллис» во двор и выключил мотор, Капитан так и остался сидеть в машине, весь перемазанный кровью. Ему никуда не хотелось идти и ничего не хотелось делать, ему было все равно.

Павлюк ушел в дом. И там почти сразу же раздались выстрелы – раз, два, три! Громкие хлопки пистолета «ТТ», особенно оглушительные в тесном помещении.

Капитан пошел в дом – вяло, без особого интереса, смутные догадки все же вертелись у него в голове…

Лакея он нигде не увидел. Одессит и Студент, явно только что бегом спустившиеся со второго этаже, стояли с непонятным выражением на лицах, а посреди холла лежала чертова фройляйн Лизелотта, мертвее мертвого, и над ней стоял Павлюк с пистолетом в недрогнувшей руке. Завидев Капитана, он переложил пистолет в левую руку, зачем-то отдал честь и старательно отрапортовал, кривя рот в подобии напряженной улыбки:

– Разрешите доложить, товарищ капитан… Данная немецкая гражданка, во всеуслышание вопя «Хайль Гитлер!» средь бела дня пыталась в меня выпалить из данного пистолетика. Верфольф сплошной, я так прикидываю. Скрытая нацистка или, полагаю, пособница. Пришлось принять неотложные меры…

И он пошевелил носком сапога валявшийся тут же никелированный дамский пистолетик калибра примерно шесть тридцать пять. Этими трофеями у любого были полны карманы, что Капитан прекрасно знал. Но ничего не сказал, только покивал, плохо представляя, что он этим жестом хочет выразить. Убрав «ТТ» в кобуру, Павлюк добавил уж не столь уставным тоном:

– Проще надо жить, товарищ капитан… С этими надо проще. Без никаких.

– Напишешь рапорт, – сказал Капитан. – По всей форме.

– А как же, – сказал Павлюк без выражения. – Службу понимаем…

Уже назавтра все пришло в движение. Штаб армии, как оказалось, собрался дислоцироваться в другом месте, километрах в двадцати западнее, поближе к отступавшему противнику. Наверняка так было решено еще несколько дней назад, но кто бы о таких вещах тут же ставил в известность капитана и двух старлеев?

Им просто послали шифровку через рацию штаба дивизии – что ситуация, как на войне случается сплошь и рядом, изменилась кардинальнейшим образом, их задание потеряло смысл, и им надлежит немедленно вернуться к месту службы…

Да, между прочим, едва Павлюк с той самой напряженной гримасой доложил о злодейском на него нападении недобитой нацистки, лакей, старый хрен, вылез-таки из своего убежища…

И это было зрелище! Старикашка с удесятерившимися силами пытался угодить по покойнице палкой, которой поправлял шторы, три раза промахивался, на четвертый все же попадал, бился, орал, изо рта у него шла натуральная пена, старый хрен словно с цепи сорвался…

Насколько они поняли из его истерических воплей, эта… (далее следовал длиннющий ряд ругательств, иных молодые офицеры просто не понимали, видимо, оттого, что к сорок пятому году они уже вышли из употребления по причине старомодности) испортила жизнь всей фамилии, и не только ей. Из-за нее некий неведомый «герр Герберт» так и не женился на своей нареченной, а бедный лейтенант Шрекке-как-его-бишь проиграл казенные деньги не по беспутности, а как раз из-за старухиных козней: из-за нее, никаких сомнений, случились несчастья с бедным господином Как-то-там, и еще с… и с… а вот теперь она, сломав жизнь герру гауптману и сведя в могилу его жену, добралась и до молодой хозяйки… Брызгая слезами и соплями, старикан орал Павлюку, что это надо было сделать гораздо раньше, сразу, как только старая ведьма приперлась на порог…

Павлюк, ни словечка не понимая, решил, видимо, что старик его осуждает, и нацелился было сгрести его за шиворот, но Одессит хмуро сказал:

– Не тронь человека. Видишь, у него накипело. Раньше… Что ж ты раньше-то молчал, мухомор долбанный?

И они, все четверо, ушли из холла – а старикашка, судя по звукам и стукам, долго еще отводил душу…

Вот… А потом, как уже говорилось, поступили шифровки, и все пришло в движение, в городишке оставался только тот самый батальон, что ворвался в него первым, а все остальные лихорадочно грузились и уносились на полной скорости: штаб дивизии, и связисты, и броневики, и авторемонтные летучки…

И, разумеется, «виллис» с нашей четверкой. Они никогда больше не вернулись в тот городок – с какой стати?

@@@

Одессит погиб в Праге в первой половине мая сорок пятого – какая-то операция, о сути которой Капитан ни словечком не упомянул даже через сорок лет. Студент, к удивлению многих, кто его знал, в том числе и Капитана, в армии остался насовсем, когда Капитан с ним случайно пересекся осенью пятьдесят девятого, все еще служил в той самой системе, будучи полковником.

Сам Капитан, так уж получилось, в системе не остался. После войны, демобилизовавшись в ноябре сорок шестого, закончил сугубо технический институт (правда, строил объекты чересчур специфические, о которых мы здесь особо распространяться не будем).

Я о нем ничего не слышал лет пятнадцать, представления не имею, жив он или нет. Мужик вообще-то был крепкий. В свое время он мне подарил одну из фотографий Ютты – из прихваченного на память при отъезде семейного альбома.

Ей тогда было лет четырнадцать. Симпатичная лялечка в форменной майке «Гитлерюгенд». Вообще-то это не доказательство. Нет никаких доказательств, что именно эту девочку звали Ютта, что именно с ней все это произошло, что все это произошло на самом деле.

Вот только я прекрасно помню, какое у него было лицо, когда он смотрел в прошлое, сквозь меня, сквозь все окружающее. Черт его знает, конечно, но с такими лицами не травят байки.

Был у Гамлета друг Горацио, и однажды сказал ему Гамлет…