Шторы были не задернуты, и происходящее на постели представало во всей красе. Ситуация была немудрящей, конечно, больше всего напоминая известные парижские карточки с участием двух индивидуумов, принадлежащих к разным полам. На миг прекратив свои нехитрые телодвижения, не обремененный одеждою Петрусь повернул к вошедшему раскрасневшуюся физиономию, уставился зло, как любой на его месте. Возлежавшая с запрокинутой головой мадемуазель Катенька, напротив, таращилась на Сабинина затуманенным взглядом, не выражавшим особых эмоций.

– Ах, пардон… – произнес он, ухмыляясь про себя, и осторожненько отступил, прикрыв за собой дверь по возможности бесшумно.

Оказавшись у себя в номере, крохотном, но по-европейски чистом, присел за стол, придвинул письменные принадлежности и четким почерком вывел: «Дорогая тетушка Лотта…»

Через десять минут он вышел в коридор, держа в руке заклеенный и надписанный конверт. Аккурат в тот самый миг, когда молодые прелюбодеи покидали номер. Петрусь, кое-как причесанный, зыркнул на Сабинина насквозь неприязненно (у них с самого начала как-то не складывались отношения, а уж теперь…) и, нарочито громко топая, удалился. Катенька, наоборот, враждебности не выказывала, стояла перед Сабининым, аккуратно причесанная, безукоризненно одетая и выглядевшая столь юной и невинной, что трудно было даже и поверить, будто совсем недавно Сабинин собственными глазами лицезрел ее в позе и при обстоятельствах, более приличествующих каким-нибудь вакханкам. Или героиням парижских карточек.

Сабинин молча смотрел на нее. Симпатичная была девица, умевшая одеваться со вкусом и держать себя в обществе (как-никак дочь якутского вице-губернатора), вот только этот ее сведенный взгляд, некоторая нервность в движениях Сабинину откровенно не нравились, заставляя предполагать, что доктор Багрецов ищет себе пациентов отнюдь не там, где следовало бы при вдумчивом размышлении. Впрочем, Багрецов не специализируется в психиатрии, а здесь, полное впечатление, надобен кто-то вроде Бехтерева или Шарко…

Она легонько топнула ножкой:

– Отчего у вас столь филистерская физиономия, Николай? Неужели и вы заражены этими глупыми предрассудками? Все естественное позволительно и допустимо…

– Господь с вами, Катенька, – развел он руки. – Я и не пытаюсь следовать каким-то там предрассудкам… Быть может, я и шел-то к вам, влекомый естественными побуждениями, теми же, что руководят кое-кем другим…

– Вы правду говорите?

– Ну, разумеется, – кивнул он, внутренне удивляясь той циничной легкости, с которой это говорил.

– Не вижу никаких препятствий, – сказала девушка просто. – Вы мне нравитесь, Николай, к тому же товарищи дают о вас самые благоприятные отзывы… Какие могут быть церемонии между соратниками по борьбе? Я вас жду вечером, договорились?

– Почту за честь.

Она поморщилась:

– Николай, отвыкайте все же от прежних оборотов речи. Какая пошлость… Вам следует быть естественнее. Понятно?

«Ах ты…» – потерянно подумал Сабинин, а вслух сказал:

– Вы очаровательны, Катенька. И желания во мне кипят, честно признаюсь…

– Вот это – другое дело. Постучитесь ко мне часов в десять вечера, я буду ждать.

Мечтательно улыбнулась и пошла по коридору, чуть помахивая дамским ридикюльчиком, довольно тяжело мотавшимся в руке оттого, что там покоился предмет, слабо гармонировавший с обычными дамскими ридикюлями, – вороненый английский револьвер серьезного калибра. Каковым эта девица, очаровательное, юное, зефирное создание, умела пользоваться, быть может, лишь немногим хуже Сабинина. Как же иначе, если именно Катенька, нимфа из хорошего семейства, не далее как этим апрелем жахнула градоначальника в одной из центральных губерний – четырьмя пулями, практически в упор, да еще ухитрилась потом тяжело ранить двух нижних чинов жандармской команды и благополучно скрыться с места покушения…

Придется навестить ее вечером, ничего не поделаешь. Со всеми проистекающими отсюда последствиями. На душе чуточку мерзко от предстоящего – унизительно и противно чувствовать себя одним из череды, уж он-то успел за эти дни изучить Катенькины нравы, но ничего не попишешь, есть секреты, к которым можно подобраться только через нее… Секреты Кудеяра нужно знать во всех тонкостях, поскольку они отнюдь не в равном положении: Сабинин перед ним, как на ладони, следовательно, нужно добиться паритета, как выражаются дипломаты…

Бросив письмо в ящик, он свернул налево и быстрым шагом достиг кафе пана Ксаверия, где по летнему времени с дюжину столиков вынесли на мостовую, под полосатую бело-желтую маркизу. Кудеяр уже ждал его, попивая кофе с ромом по-польски.

– То же самое, – кратко распорядился Сабинин, кивнув расторопному официанту. Пригубил из своей чашки, дождался, когда официант удалится, понизил голос: – Что-нибудь случилось?

– Да как вам сказать… – неопределенно ответил Кудеяр, вовсе не выглядевший встревоженным. – Что там у вас вышло с Петрусем? Он мне попался по дороге, прямо-таки кипит, в ваш адрес выражается вовсе уж нецензурно…

– Катенька, – пожал плечами Сабинин.

– Примерно так я и подумал… Николай, постарайтесь не создавать излишних… коллизий. У нас все-таки серьезное… заведение, а не петербургская «Вилла Родэ».

– Специально я ни с кем не ссорюсь, – насупился Сабинин. – Не моя вина, если иные юные хамы глядят на меня волками.

– Эти юные хамы – опытные подпольщики, которым многое в жизни пришлось перенести, – твердо сказал Кудеяр. – Учитывайте это и впредь постарайтесь ни с кем здесь не ссориться, вы же старше любого из них, можете найти линию поведения…

– Слушаюсь, – мрачно сказал Сабинин.

– Николай… – с мягкой укоризной произнес Кудеяр. – Я вам не батальонный командир, а вы – не унтер… Я всего лишь хочу остаться вашим доверенным наставником, и только… Как-никак я за многое здесь отвечаю.

– Я понимаю, – кивнул Сабинин. – И коли уж вы все же выступаете в роли батальонного командира… в хорошем смысле, я имею в виду, вам следовало бы обратить пристальное внимание отнюдь не на меня. На ту же мадемуазель Катеньку. Разумеется, она, если пользоваться вашей терминологией, многократно проверенный на деле боевой товарищ, и все же… Найдите способ как-нибудь ей мягко намекнуть…

– А в чем дело?

– Это, конечно, не входит в мои обязанности, – не без злорадства сказал Сабинин, – но я все же позволю себе заметить: читать здешним дворникам лекции о классовой борьбе – не самое разумное, по-моему…

– Катя?

– А кто же еще? Мне поведал Обердорф, как она пыталась обучить его азам марксизма…

– В самом деле? – легонько нахмурился Кудеяр. – Что поделать, наша Екатерина Алексеевна – своеобразный человечек…

– Давайте уж разовьем эту мысль, – решительно сказал Сабинин. – Я не врач, но у меня уже сложилось впечатление, что девица, боюсь, несколько скорбна головушкой… Я – неопытный подпольщик, в каком-то смысле дебютант, но некоторые ее выходки, простите, настораживают и далекого от медицины человека. Она ведь и здесь не расстается с оружием, давеча признавалась мне, что ее порой так и тянет выстрелить в полицейского на перекрестке, поскольку он ей ужасно напоминает какого-то российского жандарма, крайне, надо полагать, досадившего…

– Да? – серьезно спросил Кудеяр. – С Катенькой, конечно, не все обстоит благополучно, и без ваших откровений замечалось нечто тревожащее… но я постараюсь что-нибудь придумать. Не судите ее слишком строго, бедной девочке многое пришлось вынести… В общем, не забивайте себе этим голову. У меня к вам серьезный разговор, скорее даже просьба… можете с полным на то основанием считать это моей личной просьбой… Но все – в интересах дела.

К своему удивлению, Сабинин подметил, что Кудеяр то ли чуть растерян сейчас, то ли смущен – состояние для лихого бомбиста несвойственное, если судить по прежним наблюдениям.

– Да, вот такая коллизия… – протянул его собеседник. – Моя личная просьба, но – насквозь в интересах дела…