– Ну что ты мне вкручиваешь, парень? Что ты там строил? Храм Диониса, скажите пожалуйста, страсти-то какие, от почтения к тебе, молокососу, умереть можно… Нет, я не спорю – храм вы неплохой отгрохали, большой и красивый, согласен.

Только ты с нами себя не равняй. Потому что мы – мы и есть, лучше не скажешь. Вот мы однажды строили, двадцать лет назад… Лабиринт я строил этими руками, понял? Камни клал и стены выводил. И нет другого такого здания во всем мире, даже у атлантов в Посейдонии нет. Пирамиды, говоришь? Тоже мне достижение – натесал кучу камня и громозди до небес. Нет, не то, не то… Не вытягивает, клянусь священным дельфином, священным быком и священным петухом! Тройной нашей клятвой клянусь!

Вот Лабиринт, братцы вы мои, собутыльнички тупые! Лабиринт, шантрапа вы кносская! Год по этим ходам бродить можно, поседеешь, а дороги не отыщешь. Знал свое дело великий мастер Дедал, его здоровье! Что? А, ну конечно, те, кому следует, дорогу всегда найдут, а уж как это делается, мне думать не полагалось и не полагается. Мы этого не знаем, потому и живы, потому и платят нам до сих пор заботами царя Миноса, его здоровье! Десять лет, как я работу бросил, – к чему, коли денежки и так плывут? Зачем мне работать, если я тот, кто Лабиринт строил? Уяснили, шантрапа? Прониклись?

Что? А наплевать мне на Минотавра, Аид его забери, и слушать о нем не хочу. Его дело, кого он там жрет. Кого нужно, того и чавкает, Миносу виднее. Мне не за то платят, чтобы я думал, для чего и кому строил. Лабиринт я строил, понятно, молокососы? И все. Проживи вы еще по сто лет, не построить вам такого!

– Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре… Так и идет – секиру на плечо, четыре шага туда, четыре обратно. Солдатское дело, оно известное – стой, где поставили, сторожи, что поручено, пропускай тех, про кого ведено, а всех прочих хватай и представляй, куда положено. Об остальном начальство думает, у него бляхи золотые, а наше дело десятое. Правда, судари мои, вы уж нас не равняйте со всякой серой пехтурой! Клянусь священным петухом, мы хоть и простые солдаты, морда булыжником, да охраняем-то мы что? Мы – особая стража, охраняем Лабиринт и подчиняемся только нашему Горгию, а он – только царю нашему, высокому Миносу, внуку бога Солнца. Так-то вот. А на остальных начальников чихал я со стены, будь он хоть тысячник. Сто раз нам было говорено, что мы вроде как совсем особые – больно уж важное дело нам поручено, и чтоб мы прониклись и осознали. Говорил это сам Горгий, а уж за него мы в огонь и в воду, потому как помним его по разным прошлым войнам. Исключительной храбрости человек, нашего брата всегда понимал и в обиду не давал.

Вовнутрь я ни разу не ходил. На то другие есть – наши же ребята, из стражи. Они туда еду чудищу, Минотавру то есть, носят, а мое дело – стоять у главного входа и смотреть, чтобы никто чужой поблизости не отирался, а подозрительных хватать, и занимается такими сам Горгий.

Так что служба нетрудная: ходи себе да ходи, а надоест – сядь. У входа скамейка есть, и сидеть не возбраняется, лишь бы смотрел зорко. Вот так времечко и бежит – походишь да постоишь, посидишь да подумаешь. У солдата, известно, мыслей особых не водится – что на ужин дадут, да не будет ли вино кислое, как на прошлой неделе ключник утворил (ну, да мы его головой в тот кувшин макнули и держали, пока половину не выхлебал), да как оно будет, когда сменишься и к девкам пойдешь. Нам-то с девками всегда везет, любая привечает, узнают ведь по одежде, где мы служим, и каждая добивается – расскажи да расскажи про Минотавра. А как расскажешь? Если бы что и знал, за длинный язык голову снимут. Да и не знаю я ничего, если честно – откуда? Ребята, бывает, наврут девкам с три короба по пьяному делу. А я молчу. Это даже сильнее действует, когда молчишь многозначительно так.

Болтают про Минотавра все, что на ум взбредет. Оно и понятно, коли никто ничего толком не знает, только и остается, что болтать. А правда… Вы что же думаете – мы тут совсем ничего не знаем? Рев я, к примеру, по десять раз в день слышу – жуть, который год слышу, а привыкнуть до сих пор не могу. И то, что никто из тех, кто драться с ним ходил, не вернулся, – святая правда, доподлинная истина. Сорок три их было, мы считали. Идут они туда по-разному. Кто прет грудь колесом, будто не то что людей, богов и тех не боится, – молодежь больше. Кто идет сторожко, как охотник на зверя, сразу чувствуется, что бывалый, – те посолиднее, мужики битые и хваткие. А иной идет, будто сам себя за шиворот тащит, сразу видно, что ему, бедолаге, до смерти хочется драпануть отсюда, да уж отступать поздно, стыдно трусом домой вернуться. Да что там, по-всякому они туда входили, да только ни одного мы больше не видели. Сорок три их было…

А вот про дань эту самую живую – совсем наоборот дело обстоит. Ну да, присылают нам другие страны регулярно по семь девушек и семь юношей Минотавру на съедение. Только никто из них в Лабиринт так и не попал – всех их при дворе оставляют, это точно известно, да разглашать запрещено. Слугами делают. Или там на скотный двор, кого куда. Я сам с одной девчонкой из Коринфа второй год знаком, женюсь, наверное, уж больно ладная, да и надоело по девкам шататься, правду говоря. Мужчине в мои годы дом нужен, семья, хозяйство.

Говорят про Минотавра всякое, и потому, как знаешь, что этим сплетням никакой веры нет – уж если мы не в курсе, откуда эти городские болтуны знают? – поневоле же сам начнешь задумываться. Оно солдату вроде бы и ни к чему, да ведь скучно на посту. С одной стороны, Минотавр, конечно, чудище и людоед, – и рев все слышим, и те сорок три в Лабиринте сгинули. А с другой стороны – эта самая живая дань, про которую говорят, что она для него, получается, и не для него вовсе. Ну, тут какое-то хитрое государственное дело, не по нашему уму…

А вчера я снова злодея изловил. Стою себе, вдруг подходит скользкий такой человечишка, одет неприметно, глазками блудливыми по сторонам юркает. И давай мне шепотом: я, мол, знаю, что в деньгах у тебя нехватка вечная, у тебя, служба, в них нуждишка, так я тебе дам столько, что внукам останется, а ты меня за это так пустяково отблагодаришь, что говорить совестно. Когда ваши Минотавру еду понесут, когда они засовы отпирать станут и отвернутся, ты же свой – подкинь в корзину вот это яблочко, его совсем незаметно будет. И показывает мне, гнусь, яблоко – такое, что и у статуи слюнки потекут. Ну, как в таких случаях поступать, давно приказ есть, этот тип у нас и не двадцатый даже. Свищу в два пальца ребят, наши его сгребают и волокут в подвал, а там уже все приготовлено, чтобы он говорил не запинаясь.