-Эни-бени, моко-фоко, торбо-орбо, мус-мас-моко, теус-теус, корна-теус, тикус- бакус, ты- дуракус!

Мы заучивали эту чепуху, запоминали, и запомнили, как теперь выяснилось, на всю жизнь. На полу и на подоконниках мы сидели недолго, вскоре мы с Колей уселись за одну парту и просидели рядом до окончания школы. За эти четыре года, равно как и в следующие, студенческие, проведенные уже в Ленинграде, мы с Колей( а затем и с его младшим братом Борей )чрезвычайно подружились, хотя наши характеры были прямо противоположные. Коля всего на полгода старше меня, но его хладнокровие, выдержанность, чувство меры, дисциплинированность всегда делали его заметно взрослее так что я с полным основанием могу приобщить его к «взрослым моего детства»

Теперь все наши старшие взрослые умерли- как мои родители, так и Карловы; умер от скоротечной чахотки и Боря, студент третьего курса медицинского института, робкий, застенчивый юноша; умерли переехавшие в Котельнич карловские родственники, жившие до Великой Отечественной войны в Белоруссии; утонули в реке Вятке приехавшие погостить родственники из Латвии. Трагичнее всех погиб сам Николай Иванович. Глубокий старик, уже глуховатый и перенесший инсульт, но еще сравнительно бодрый и словоохотливый, он пошел на вокзал, чтобы что-то купить, а вернее, чтобы просто прогуляться- он любил все, что связано с железной дорогой. Возвращаясь домой, он сбился, пошел не по запасному пути, где зимой поезда не ходят, а по главному, и за поворотом на него налетел тяжелый товарный состав. Хоронил Николая Николаевича весь город- столько лет он отдал больнице и врачебному делу. У меня есть фотография, где можно с трудом разглядеть многолюдную похоронную процессию: когда его везли на кладбище валил снег, крутила метель, но горожане провожали его до самой могилы. Мог ли он думать полвека назад, скитаясь по фронтовым дорогам,что в мирной жизни его подстерегает такой конец? И что это такое- судьба? Дикий случай?

Да, Николая Ивановича все почитали в Котельниче, разумеется, я тоже, но я любил его сыновей, Надежду Алексеевну несравнимо больше. В чем дело? Мне чудилось, что еще с моих детских лет Николай Иванович относился ко мне слегка неприязненно- дети это всегда замечают.

Когда в следующие годы я приезжал домой на каникулы и приходил к Карловым, Надежда Алексеевна встречала меня как родного, Николай же Иванович не проявлял ко мне ни малейшего интереса. Может, действительно, я ему чем-то не нравился- скажем, излишней живостью, резвостью, и на его взгляд, вздорными увлечениями… Словом, тем, чего не желал бы он своим сыновьям. Впрочем, это сегодняшние догадки( или тогдашняя моя мнительность) и все обстояло как-нибудь проще. Но у кого теперь спросишь?

За столом Николай Иванович был превосходным рассказчиком- повидал на своем веку вдоволь, и я, как все, с удовольствием его слушал. Серебряный бобрик его волос, белоснежный китель и добродушный смех украшали любое застолье, а благодушие, оптимизм невольно всех заражали.

К сожалению, эти превосходные качества не могут порой предотвратить несчастье…

Когда старший сын в 1933 году окончил институт и уехал врачом на Дальний Восток, младший, учившийся в том же вузе, остался в Ленинграде один. Если волевой и спокойно-настойчивый Коля умел заставить скупых стариков-хозяев регулярно топить в комнате печь, то робкий, уступчивый Боря мирился с холодом, сыростью, и, заболев плевритом, покорно молчал и терпел. Когда Боря приехал на зимние каникулы, он кашлял, ночью потел, словом, явно был нездоров; несмотря на это, отец, многоопытный врач, позволил ему вернуться в институт, в Ленинград. Весной болезнь Бори зашла так далеко, что ленинградские родственники известили о ней родителей. Николай Иванович приехал и увез сына домой умирать- лечить было уже поздно.

Я часто думал об этой грустной истории, пытаясь понять, как она могла произойти. Разве что на Николая Ивановича все еще действовало его военное прошлое… Помню его в шинели, в фуражке (даже морозной зимой), а в более поздние годы- в штатском пальто, которое сидело на нем всегда по-военному, хотя Николай Иванович был невелик ростом и полноват.Помню его на лыжных и конькобежных соревнованиях н а реке: в легких сапожках стоял он на льду, на снегу, на ветру, с живым интересом наблюдая за ходом многочасовых состязаний. Измеряя спортсменам пульс, когда они один за другим финишировали.

Наверное, в те решающие судьбу Бори рождественские каникулы Николай Иванович счел болезнь несерьезной: кашель- пустяк, мальчик справится, пусть закаляется; а про свой ночной пот Боря дома ничего не сказал, об этом узнали позже…

Не знаю, кто прислал в наш дом санитарку, когда Боря умер. В ту осень я гостил у родителей, был поздний вечер, мы наспех оделись и побежали. Мы провели у Карловых почти всю ночь. Мой отец сам вымыл Борино исхудавшее тело, помог одеть его. Никому не хотелось видеть в эти часы чужих людей, слышать ненужные утешения, соболезнования- все это неизбежно придет завтра.

А завтра, в погожий осенний день, мы с Колей пошли на кладбище- выбирать место для Бориной могилы; впрочем, оно само выбралось, рядом с покойной бабушкой,- тогда еще только одна она выбыла из карловской семьи. Шли по высокому берегу Вятки, вспоминали, как мы втроем проводили на реке и за рекой целые дни, загорали, купались,, а то, угнав лодку как можно дальше от города и раскачав ее так, чтобы она зачерпнула бортами воду опускались с ней вместе на неглубокое песчаное дно; затем вытаскивали лодку на отмель и, вылив из нее воду, пускались в обратный путь, чаще греб я (или Коля),а Боря сидел на средней скамейке, лицом ко мне, и я шутя ему говорил, когда Борины коленки мешали грести:

-Боря, протяни ноги!

Разве мы могли подумать, что через несколько лет эта дурацкая шутка приобретет прямой страшный смысл? Борю шокировало тогда совсем другое: остановив лодку под крутым глинистым берегом, я грозился, что вырежу на откосе ножом ернические стихи, которые в свое время Есенин написал углем на стене Страстного монастыря.

Я нарочно дразнил Борину скромность- он с трудом. Я бы сказал, со страдальческой улыбкой принимал даже малую долю цинизма. И вот, через десять лет, когда мы, уже без Бори, шли над рекой по краю глинистого обрыва, я со стыдом вспомнил своё озорство, задевшее этого милого, доброго, чистого, ласкового и безответного парня; из-за своей безответственности и несмелости он скорее всего и погиб…Несмелости? Нет, неверно: сделал же он полостную операцию- кесарево сечение роженице, находясь на студенческой практике в деревенской глуши.

Да. Недолго Боря погостил среди нас…