Перед нужной дверью парни пропускают нас вперёд, но мы с сестрой, словно застывшие статуи: не можем даже шевельнуть пальцами, чтобы дотянуться до звонка или постучать по лакированной поверхности. Яна приходит в себя первой; костяшки её пальцев правой руки — она левша, но её левая рука сжата в моей ладони — гулко соприкасаются с деревянной дверью. Мы вчетвером замираем и прислушиваемся к звукам по ту сторону; сначала слышна только тишина, но через пару секунд раздаются чьи-то шаги, и вот в двери проворачивается замок. Словно в замедленной съёмке я наблюдаю, как распахивается дверь, и предо мной предстаёт… Ну, это как если бы я посмотрела на Яну — абсолютно идентичная девушка. И всё-таки мои глаза пытались отыскать хоть какое-то отличие, отказываясь признавать, что всё это время нас было трое. Но нет, в ней не было ничего, чего не было бы у меня или у Яны — даже маленькая родинка у левого виска на своём месте.

Олеся стояла в домашних тёмно-синих шортах и безразмерном сером нечто, напоминающем футболку; её волосы завязаны в высокий хвост, а выражение лица говорило о том, что она как минимум в шоке. Хотя сложно было сказать, кто из нас был удивлён больше: она, я или Яна.

Казалось, что мы вполне себе можем говорить и без слов — просто достаточно посмотреть в глаза, чтобы понять, о чём думает каждая из нас.

Наконец, Олеся часто моргает и прокашливается.

— Зайдёте? — Ага, вот оно — хоть тембр голоса не тот! Хотя, у нас с Яной он ведь тоже не одинаковый… — Я так понимаю, это надолго…

Не могу сказать, с какой интонацией она это говорила: была ли она по-прежнему зла на нас за что-то, не была рада нас видеть или просто скрывала за безразличием свою боль и одиночество? Интересно, Василиса тоже здесь, или они живут отдельно друг от друга?

Мы прошли в светлую гостиную, которой явно не помешал бы ремонт, как, впрочем, и всей квартире; Олеся плюхнулась в кресло, жестом разрешив нам сесть на старенький диван, и опустила глаза в пол.

— Так, ладно, я уже совершенно не понимаю, что происходит, — подаёт голос Андрей, вырывая меня из раздумий. — Вы — трое близняшек, которые почему-то оказались разделены или что?

Хм, а мне казалось, что Яна ему всё по телефону объяснила…

— Что случилось с Василисой? — спрашиваю я.

Олеся фыркает.

— Тебе так сложно назвать её мамой?

— Нас воспитывали другие люди, если ты не забыла, — едко вставляет Яна, отчего Олеся кривится и отворачивается.

— Конечно, с глаз долой, из сердца вон, — копируя её тон, отвечает она.

— Не мы выбрали себе такую участь! — резонно замечаю. — Тебе не в чем нас обвинять!

— А как насчёт забрать меня к себе после смерти мамы?! — истерично взвизгивает Олеся.

Наши с Яной рты широко распахиваются от неожиданности: мы готовы были ко всему, но точно не к такому. Я надеялась поговорить с женщиной, которая дала нам жизнь, возможно, узнать что-то о своих корнях — в конце концов, мы были бы не первой семьёй, в которой несколько родителей.

— Она умерла? — тихо каркаю я.

Олеся окидывает меня недоверчивым взглядом, но, очевидно, искреннее удивление на наших лицах говорит красноречивее слов.

— Так вы не знали? — обескураженно спрашивает она.

— Что случилось? — вместо ответа спрашивает близняшка.

Глаза Олеси подозрительно блестят, когда она поворачивается к Яне.

— Мне было три; мама в то время работала на двух работах, чтобы мы могли свести концы с концами. Я часто оставалась под присмотром соседок, пока она работала. Если честно, я плохо помню то время — была слишком маленькой, но те старушки, что присматривали за мной, рассказали об этом, когда я вернулась на нашу старую квартиру после выхода из детского дома. По их словам, мать тянула меня, как могла, и никогда никому не жаловалась; правда, однажды сказала, что ей очень жаль, что она не в состоянии обеспечивать и двух других своих дочерей самостоятельно. — Олеся перевела дух, а я тем временем попыталась избавиться от мурашек, что заставляли волосы на затылке вставать дыбом. — Она часто брала меня куда-то с собой и пропадала на полдня; кто-то говорил, что у неё появилась третья работа, и ей приходилось брать меня с собой, а кто-то считал, что она просто просит на улице милостыню — с детьми ведь получают больше — но я не могла в это поверить.

— Она приводила тебя к нам, — тихо вставляет Яна. — Родители рассказали, что Василиса первые три года после нашего рождения очень часто приходила к нам и приводила тебя, чтобы мы хоть немного были вместе.

Олеся всхлипывает, и я подавляю в себе желание подскочить к ней и обнять, потому что она, скорее всего, к такому ещё не готова.

— Об этом я не знала, — качает она головой. — Некому было рассказать. В общем, в один из вечеров после работы мама вернулась домой не одна — один из её бывших ухажёров увязался за ней до самого дома. Что он ей предлагал — не знаю, но соседка сказала, что из нашей квартиры были слышны крики, и это наталкивает на мысль, что мама была не рада визитёру. Скандал закончился глухим ударом чего тяжёлого об пол и спешным исчезновением маминого ухажёра — никто точно не знает, что случилось; ходили слухи, что этот урод толкнул маму, она потеряла равновесие и ударилась головой об угол стола, когда падала, и от этого скончалась. Полиция увезла тело, а меня отдали в руки органам попечения, так как других родственников у нас с мамой не оказалось. Пятнадцать лет я провела в детском доме, потому что никто не хотел брать взрослого ребёнка — все предпочитали малышей, которые ещё толком сидеть не умеют. После я вернулась в квартиру мамы, которая после её смерти досталась мне, но жить там было невмоготу — всё напоминало о ней. Поэтому я продала её и купила поменьше и подальше — чтобы даже мимо двора того не проезжать. А через пару лет встретила вас двоих, — Олеся обвела взглядом нас с Яной, а мы с сестрой удивлённо переглянулись. — Вы проходили плановый медосмотр в той же больнице, где и я. Сначала я подумала, что у меня просто глюки, ведь не может же быть, чтобы я встретила двух своих клонов. А потом в голове что щёлкнуло — ведь соседка говорила про «ещё двух дочерей». И мне стало обидно: оказывается, всё это время у меня была семья, и всё же я большую часть жизни провела в заведении, больше похожем на тюрьму. Вы выглядели такими дружными, когда разговаривали между собой, и я почувствовала укол зависти. Да и одеты вы были лучше меня — в общем, ваш внешний вид буквально кричал о том, что я неудачница.

— Но отчего же ты не подошла к нам тогда? — всплеснула я руками, неосознанно повышая голос, и чьи-то сильные пальцы сжали мои плечи.

Егор.

Нажимает вместо меня на тормоз, как и обещал.

Олеся недоумённо посмотрела на меня, а после перевела взгляд в пол.

— Тогда не это пришло мне в голову; я думала, что вы знаете обо мне, но вам плевать на меня, иначе я бы не росла в приюте.

— Поэтому ты подставила её? — кивает Яна в мою сторону.

Лицо Олеси краснеет, когда она смотрит куда-то за мою спину.

В сторону Корсакова, я полагаю.

— Это вышло случайно, — качает она головой. — В тот вечер мы с моим парнем поссорились, и я не придумала ничего лучше, как пойти в клуб и утопить горе в стакане чего-нибудь покрепче. Там я встретила его, — она кивнула на Егора. — С тобой было приятно общаться; на мгновение я даже пожалела, что не встретила тебя раньше Сергея. Ты хотел развлечься, а в мою больную голову пришла «гениальная» идея отомстить парню, который изменял мне направо и налево. Вот только он будто следил за мной, и когда застукал нас в туалете, я солгала ему, сказав, что ты приставал ко мне. Я не могла сказать ему правду, потому что Сергей, помимо всего прочего, не брезговал поднять на меня руку, особенно когда не совсем трезв. В общем, утром он заставил меня написать заявление об изнасиловании — ему как раз были нужны деньги, потому что он проиграл крупную сумму в карты. Не умею я выбирать мужчин, одним словом. Я пыталась сопротивляться, но он пригрозил «заставить меня пожалеть», а я боялась его до смерти, поэтому сделала, как он сказал. И я прошу за это прощения.

— Но ведь ты назвалась Олей, — непонимающе нахмурился Егор, подавшись вперёд. — Когда я спросил в коридоре, как тебя зовут, ты представилась Олей Измайловой.

Олеся кивнула.

— Измайлова — это фамилия мамы, а Олей меня называют друзья — сокращённо от Олеси. Я уже привыкла к этому и всегда представляюсь Олей. Когда ты заявился ко мне несколько дней назад и стал спрашивать, знала ли я, что подставляю сестру, когда назвалась её именем, я поняла, что попала пальцем в небо, и что таким способом хоть немного сделаю больно тем, кому было на меня наплевать, потому и кивнула. Но повторюсь: тогда, четыре года назад, я сделала это не специально. А теперь, когда мне стало ясно, что вы ничего не знали обо мне, я прошу у вас троих прощение за то, что так всё вышло.

Если честно, после её последних слов мне стало глубоко плевать, как она отнесётся к тому, что я собиралась сделать; поэтому вскакиваю на ноги и накидываюсь на Олесю, повиснув на её шее и прижав к себе что было сил. Она на несколько секунд застывает, а потом несмело обнимает меня в ответ. Буквально тут же я слышу всхлип Яны, и вот её руки стискивают нас обеих, наверняка до побелевших костяшек. Просто не передать те ощущения наполненности, которые я испытала, будучи рядом одновременно с двумя своими близняшками. Это вроде как поставить на место давно потерянный пазл, отсутствие которого ты не замечал до тех пор, пока тебе не ткнули пальцем на пустующий квадратик.

Мы отлепляемся друг от друга, вдоволь наплакавшись и, кажется, дружно решив больше не рыдать, потому что поводов для слёз не осталось.

— А где сейчас твой Сергей? — вдруг спрашивает Яна, осматриваясь по сторонам. Олеся шмыгает носом и переводит взгляд на меня.

— Его посадили за кражу через месяц после того, как он заставил меня написать заявление на твоего парня. Правда, там было всё намного сложнее — хозяин квартиры, в которую он влез, неожиданно вернулся, они схватились, и в итоге Сергею приплюсовали ещё часть первую статьи сто девятой. А потом — не знаю, должно быть от страха — я написала на него заявление, сняла побои, и ему приписали ещё и часть первую статьи сто семнадцатой. В общем, на свободу он выйдет ещё только через два года, но я надеюсь, что к тому времени в его голове хоть что-то станет на место, и он не будет меня искать.