Его глаза начинают полыхать так сильно, что ещё чуть-чуть — и в них останется один чистый огонь.

— Знаешь что, я не куплюсь на всю эту херню с потерей памяти, — качает он головой. — Ещё скажи, что ты ничего не делала!

Пытаюсь взять себя в руки, пока тянусь за одеялом, чтобы спрятать хоть какую-то часть себя от его ледяного взгляда.

— И что же, по-твоему, я сделала?

Корсаков фыркает, но просьбу мою выполняет; и после того, как он рассказывает мне о том, что «я» сделала, я чувствую себя такой грязной, словно мне на голову вылили столько дерьма, сколько я не видела за всю свою жизнь. Но даже после того, как я узнаю такую деталь его жизни, для меня всё равно не проясняется ровным счётом ничего хотя бы потому, что я ни разу в жизни не была в клубе.

— Хорошо, и когда это случилось? — спрашиваю тихо, но твёрдо, хотя челюсть свело от напряжения.

— Восемнадцатого марта, — морщится парень. — Ну что, вспомнила, Оля Измайлова?

На его зов откликаюсь лишь потому, что в инициалах моё имя.

А вот фамилия — абсолютно мимо.

Сознание словно обжигает огнём, а с губ-таки срывается истеричный смех, и я с ужасом осознаю, что не могу остановиться.

— То есть, в тот момент, когда ты трахался со мной в клубе, — выдаю я между приступами смеха, — я на самом деле умирала в больнице от острой кишечной инфекции. И если у меня не раздвоение личности, и нет клона, то это была не я!

Замираю посреди вдоха, осознав, что клон у меня как раз-таки есть…

Мозг начинает работать со скоростью калькулятора, когда я вспоминаю те жуткие две недели, когда мне каждый день казалось, что следующие сутки я не переживу; Яна не появлялась целую неделю, и я думала, что ей просто слишком больно видеть меня в таком состоянии, но возможно, здесь было другое обстоятельство. Особенно если учесть её нервное и подавленное состояние, причина которого теперь была мне кристально ясна. Да и сны — не более чем видение того, что происходило с близняшкой, пока я практически боролась за собственную жизнь.

— Знаешь, я бы поверила в свою непорядочность, если бы не одно «но»: моя фамилия Озарковская, а не Измайлова! — уже в открытую кричу я, потому что сердце рвётся на куски от осознания того, что меня всё это время просто использовали, чтобы удовлетворить свою месть.

Приваливаюсь боком к стене, пытаясь заново вспомнить, как дышать, потому что грудную клетку сжимает в стальных тисках. Правда, от вида недоумения и растерянности на лице Егора мне становится чуточку легче, но не настолько, чтобы я просто забыла о том, что только что случилось.

— Уходи, — слышу чей-то голос и с удивлением осознаю, что говорю я сама — просто собственный голос кажется сейчас совершенно чужим.

Егор делает шаг в мою сторону с явным намерением что-то сказать, но я не хочу его слушать: если он сейчас начнёт извиняться, я просто не выдержу и ударю его.

— Оля…

— Проваливай! — снова кричу я, отскакивая от него подальше — практически в угол комнаты. — Катись к чёрту, грёбаный сукин сын! Отомстил? Так чего ты теперь от меня хочешь? Кто из нас двуличная сволочь?! Как ты мог прикидываться, что я тебе нравлюсь и спать со мной, когда у тебя внутри столько ненависти?! Я влюбилась в тебя, а ты просто искал склянку, в которую можно было сцедить всю свою желчь!

— Я не прикидывался… — устало отвечает парень, но это лишь ещё больше подливает масла в огонь.

— О нет, ты именно прикидывался! — не соглашаюсь. — Когда по-настоящему любят, скорее лягут под поезд и сделают больно себе, чем тому, кого любят! А ты не знаешь, что это такое — любить кого-то, ты просто на это не способен… Поэтому прошу тебя, если в тебя ещё осталось хоть что-то человечное — уходи.

Егор пару минут мнётся на месте, а после медленно идёт к двери.

— Мне жаль, что так вышло.

Сцепляю намертво зубы, из последних сил удерживая бесконтрольный поток слёз внутри себя.

— Спасибо, мне страшно полегчало, — шиплю в ответ и отворачиваюсь.

Чувствую лёгкое прикосновение кончиков его пальцев к моим волосам — а может, это просто ветер. Егор выходит в коридор, где ещё пару мину шелестит одеждой, а после слышу тихий хлопок входной двери, вместе с которым моё сердце словно вырывают из груди и швыряют мне под ноги, заставляя топтать, не жалея сил. Рыдания душат меня, когда я сползаю по стене до самого пола, и я уже не сдерживаю их, потому что если не освобожусь от них сейчас — меня просто разорвёт на части.

Если любить настолько больно, то к чёрту это «высокое» чувство…

Буквально через пару минут после ухода Егора мой телефон начал разрываться от бесконечного потока звонков, но мне было слишком плохо, чтобы я могла нормально разговаривать с кем-то. Пусть думают, что я крепко спала и не слышала, как гаджет разрывается голосом Артёма Качера.

Когда я уже начала думать, что хуже быть просто не может, память снова и снова начала подсовывать мне лицо близняшки. Сейчас мне было понятно, почему она тогда была такой измученной — дело было вовсе не в моём состоянии, а в том, что она подставила меня. Как она могла так поступить со мной? Мы ведь самые близкие друг другу люди — ближе, чем кто бы то ни было, а она всадила тупой нож в мою спину. Осознание этого разрывало грудную клетку, выкручивая рёбра, растягивая мышцы, вызывая жгучее желание выпрыгнуть из собственной кожи; очень хотелось вырвать кровоточащее сердце из груди, сделать что угодно, лишь бы не чувствовать этой ноющей боли под кожей.

Кое-как поднявшись на ноги, заползаю на кровать, зарывшись лицом в подушку, на которой совсем недавно лежал Егор, и которая теперь пропахла его духами. Запах дорогого парфюма душил меня, заставляя с новой силой захлёбываться слезами. Как можно было быть такой слепой дурой, чтобы не заметить истинного отношения парня к себе? Ведь он практически не скрывал своего состояния, вот только я оказалась настолько глупой, что совершенно не видела, что те боль, отчаяние и гнев вызывала именно я. Господи, даже Влад сейчас казался мне человечнее, потому он, по крайней мере, никогда не скрывал, чего именно хочет и какие цели преследует. Он не говорил красивых слов, заставляя влюбляться в него, чтобы потом разорвать мою душу на части, швырнуть её на пол и станцевать на ней ламбаду.

Почему Яна ничего не сказала мне тогда? Да и как она могла изменить Андрею с Егором, ведь она так его любила? Выходит, она всё это время обманывала не только меня… И не только в моей спине четыре года торчал этот чёртов нож, просто Андрей об этом пока не знает.

Как же хочется, чтобы эта изощрённая болевая пытка прекратилась… Я так гордилась собственной семьёй, в которой всегда были кристально чистые доверительные отношения, а оказалось, что доверчивой и открытой здесь была только я. Маленькая наивная дурочка, верящая людям на слово просто потому, что они убедительно говорят. Не удивлюсь, если выяснится, что и родители всю мою жизнь мне в чём-то безбожно лгали.

К концу ночи я уже начала упиваться собственной болью, которая не позволяла забыть, что на самом деле представляют из себя те, кого я любила, превратив её в некое извращённое подобие щита, за которым спрячусь ото всех. Мне ещё предстоял разговор с лицемеркой-сестрой, хотя мне меньше всего хотелось видеть её; ещё меня напрягал тот факт, что мы с Егором учимся в одном учебном заведении. Первым желанием было закрыться в комнате хотя бы на сутки, но я быстро отмела эту мысль: я не для того переводилась в этот ВУЗ, чтобы после отправить коту под хвост все свои старания. В конце концов, я вытерпела преследования Влада в течение двух с половиной лет; неужели не выдержу присутствие Корсакова, который учится даже не на моём факультете? Меня ведь никто не заставляет каждый день улыбаться ему сквозь сведённые судорогой зубы и разговаривать как с лучшим другом.

Я сильная, я справлюсь.

К утру у меня попросту закончились слёзы, и после боли пришли обида и гнев, которых я собираюсь сделать своими друзьями на ближайшие несколько недель, а может и до конца жизни. Уж пусть лучше они раскалённой лавой перекатываются по венам, чем сердце и душу выворачивает наизнанку от боли.

Пронзительно заверещал бесполезный сегодня будильник; я встала и направилась приводить себя в порядок, хотя все движения выходили какими-то неестественными, механическими. Сжав зубы, я постаралась избавиться ото всех ненужных мыслей и нацепила на лицо безэмоциональное выражение, насколько позволяли покрасневшие от слёз глаза.

После того, как двое людей, которых я искренне любила, не сговариваясь, но невероятно дружно плюнули мне в душу, внутри меня грациозно потянулась проснувшаяся бунтарка. Осмотрев скептическим взглядом содержимое шкафа, я выудила оттуда чёрный драные джинсы и белый свитер крупной вязки. Джинсы принадлежали Яне, которая обожала этот дурацкий стиль; я раньше никогда не надевала ничего подобного, потому что когда вижу такие вещи на людях, мне кажется, что они просто живут в неблагополучных семьях, в которых не хватает денег на нормальную одежду. Но раз уж я сегодня собираюсь выйти из своей зоны комфорта, эти джинсы — именно то, что мне нужно; своеобразная форма протеста, что ли.

Уже в коридоре, когда надевала утеплённую кожаную куртку и зимние белые сникерсы, взяла в руки телефон и увидела двадцать три пропущенных от Яны, которая, безусловно, прочувствовала на себе моё состояние. Заблокировав телефон, предварительно отключив на нём звук, забросила его в сумку: никакого желания общаться с сестрой не было от слова совсем.

Усевшись в салон своей любимой машинки, я включила максимально громко магнитолу и позволила песне «Andro — Инопланетянин» оглушить меня настолько, что мне попросту было нереально сосредоточится на какой-либо конкретной мысли. Пару раз глубоко вдохнув, я вырулила со двора и направилась в универ.