– Да он и есть, ваш Великий Бре!
– Но как же это… – Анастасия понимала, что этот человек не может быть богом. Никак не может.
– Вот так. Вы просто все забыли, ваши предки все забыли. А из тех крохотных обрывочков памяти, что сохранились, вы, исказив их до полной неузнаваемости, создали настоящую религию. С богами, чудесами, приписываемыми им, храмами. Я понятно говорю?
– В общем, понятно, – сказала Анастасия. – Как же так, как же так могло быть… что же теперь…
Ей казалось, что из-под ног у нее выдернули землю, и она повисла в холодной пустоте среди холодных звезд. Неизвестно было, во что же теперь верить, чем заполнить пустоту, пришедшую на место пусть и подточенной еще раньше еретическими сомнениями веры. Мир перевернулся, исчезали все прежние точки опоры, идеалы, уклад жизни, память, исчезали доблести и грехи – потому что доблести могли оказаться бессмысленными, а грехи – отнюдь не грехами. В голове у Анастасии вихрился неописуемый сумбур. Странное дело, она не ощутила горечи от того, что рушились основы ее мира – скорее, тупую усталость. Быть может, ее прежнее якшанье с еретиками, сомнения, терзания, искания и привели к тому, что она перенесла миг крушения основ довольно спокойно. И признала его мигом крушения основ. Слишком много чудес, слишком много необычного обрушилось на нее. Предстояло либо сорваться в рыдания, либо перенести все стойко, с сухими глазами, как и положено рыцарю. Пусть они были беспамятными дикарями, все забывшими и переиначившими, но они оставались рыцарями! У них был свой мир, и он не перестанет существовать оттого, что оказался бледной тенью, беспамятным наследником иного, более могучего, прекрасного и удивительного. Не исчезли добро и зло, жажда знаний, путешествий и подвигов. Что же, разбить теперь голову о стену, броситься на меч? Нет! Как раз теперь она обязана жить! Разве не за Знанием она пустилась в опасные странствия? Разве она не чувствовала, что Знание может оказаться трудным и горьким? Все, кто гадал о существовании Древних и верил в них, в глубине души понимали, что давным-давно не обошлось без страшной катастрофы…
Она подняла голову, встретила липучий взгляд волшебника.
– Вы хорошо держитесь.
– Я рыцарь, – холодно сказала Анастасия. – Как бы там ни было раньше… Что такое Мрак?
– Не знаю, смогу ли объяснить. Вернее, сможете ли вы понять, Анастасия.
– Я постараюсь. – Ее голос не дрожал.
– Видите ли… Прошлое, конечно, может представляться вам великолепным – эти дома, самолеты… В чем-то, конечно, оно было великолепным – так представлялось людям. Но Природа, похоже, оказалась другого мнения…
– Природа – это Бог? – вырвалось у Анастасии.
– Природа – это все живое, кроме человека. Это сложнейший организм, которым мы пытались управлять и разрушали, не понимая его величия и сложности. И Природа отомстила. Все, что обрушилось на наш мир, могли с вескими основаниями назвать божьей карой даже неверующие. Казалось, взбесилось все вокруг, само пространство и время сошли с ума, законы природы то ли вдруг перестали действовать, то ли сменились новыми, о которых мы до того и не подозревали. В разных концах земного шара…
Анастасия вскинула удивленные глаза.
– Да, шара, – повторил он. – В разных концах земного шара происходило то, что хотелось назвать чудесами, это нарастало, как лавина, и целые города проваливались в ничто, звезды плясали на небе, над Эйфелевой башней носились птеродактили, в марсельскую гавань вошел фрегат египетской эскадры Наполеона, у людей вырастали хвосты, дождь изливался с земли в небеса или струился над землей, как река, железо становилось мягким, животные разговаривали… Потом начался подлинный Хаос. И Мрак. Ваши жрецы правы в одном: Хаос и Мрак действительно имели место. Грянуло… Быть может, у Природы есть какой-то свой стоп-кран, предохранитель, средство, которым она при крайней нужде спасает себя – в том числе и от людей. А мы… Мы познали крохотную часть ее законов, ее устройства, но решили, что знаем все, что можем обходиться с ней, как с покорной служанкой. Это, наверное, самое страшное – что перед нами было не разгневанное божество, которому можно упасть в ноги, взмолиться, что-то объяснить, принести жертву, покаяться… Не божество, а сложнейший и непознанный неразумный механизм, с которым невозможно договориться. Как договориться с бурной рекой? С чумой? Нельзя договориться с атмосферой, чтобы она давала больше кислорода. Можно не рубить деревья, которые этот кислород дают, не загрязнять море. А мы рубили и загрязняли… Ты, наверное, ничегошеньки не поняла?
– Отчего же, – медленно сказала Анастасия. – Я не поняла одного – почему после всего происшедшего ты считаешь нас дикарями. А вы, допустившие такое, – высшие существа, светочи разума… Нет, я действительно многого в твоем рассказе не поняла, но главное ухватила. Вы впали в то, что можно назвать грехом гордыни – по отношению к Природе. И она за то вам отплатила… А объяснение разных непонятных слов, которых в твоем рассказе очень много, меня, право же, не столь уж и волнует. Главное я поняла. Впрочем… Как получилось, что ты стал… тем, что ты есть сейчас? Кем ты был раньше? Или ты и раньше был таким, у вас были волшебники?
– Нет. Волшебников у нас не было. Раньше мое занятие называлось младший научный сотрудник.
– Научный? – спросила Анастасия. – Значит – ученый?
– Ну, не совсем… Сидел, писал бумажки… Для ученых.
– Так бы и говорил – писец при ученых. Их и у нас хватает, хоть мы и дикари. Только у нас писцы называют себя писцами.
– Это совсем другое.
– Какая разница? – сказала Анастасия. – Сидел посреди всех этих летающих и сверкающих чудес и писал бумажки для ученых. А потом?
– Это сложно. Я сам все не до конца понимаю, даже сейчас. А многое забыл с перепугу, еще тогда… Когда начался Хаос и мир взбесился, стал дикой фантасмагорией… Ну, словом, так получилось. Так вышло. Я вдруг обнаружил, что могу создавать предметы и управлять ими, и не испугался – решил все это закрепить, удержать, пожелал нового умения, и чтобы оно не исчезало, и чтобы я стал бессмертным… Одним словом, я ухватил в зубы кусочек Хаоса, кусочек чудес и сохранил его, когда минули Хаос с Мраком и остатки человечества начали все заново. Вот так примерно можно объяснить, если совсем коротко.
– Понятно… – сказала Анастасия.
Он рассмеялся:
– Мне самому до конца непонятно… Ну ладно. Не поговорить ли нам о чем-нибудь более приятном? О твоих прекрасных глазах, к примеру. Возьми бокал, не бойся.
Анастасия отпила глоток. Вино и в самом деле было отменное. Она перехватила взгляд волшебника и насторожилась.
Мягкая ладонь легла на ее плечо. Анастасия сбросила его руку.
– А вот так со мной не нужно! – сказала она гневно. – Я…
– Ну да, ты рыцарь, княжна и все такое. Но на мой взгляд, ты просто прелестная дикарочка, которую стоит приручить.
– Я только сейчас подумала… – сказала Анастасия холодно. – Эти слухи об огненном змее, похищающем девушек… Вообще-то многие считают их выдумками, но порой девушки и в самом деле как-то странно исчезали…
– Каюсь, каюсь, – безмятежно сказал волшебник. – Была когда-то у нас до Мрака такая сказочка о змее, я ее и вспомнил случайно в свое время…
– А теперь очередная игрушка тебе надоела, и поблизости оказалась я?
– Ты мне очень нравишься. Знаешь, не хотелось бы делать из тебя очередную запуганную куклу. За пятьсот лет куклы могут прискучить. В тебе чувствуются ум и сила воли. А единственному на планете королю волшебства нужна королева.
– Польщена высокой честью, – насмешливо поклонилась Анастасия.
– Я говорю серьезно. Ты красива и умна. Я дам тебе Знание. Понимаешь? Не груду золота, а Знание. Ты сможешь узнать все, что только захочешь. Попадать в любой уголок этого мира. Все знание, какое у меня есть, будет и твоим. Подумай, королева моя.
Искушение было велико. Огромно. Настолько, что Анастасия какой-то миг всерьез колебалась, прежде чем поняла – королевой она не будет. Станет исправной наложницей, будет платить собой за крохи знания, полученные с ладони капризного хозяина. Знания, которого не она сама добилась, которое не сама обрела, мертвого знания, бесполезного, потому что ни с кем она поделиться не сможет. Птица в золотой клетке. Стоит ли жизнь в клетке, пусть и сложенной из поразительных чудес, радости познания мира, пусть и дикарского, как его этот жалкий волшебник презрительно именует? Стоит ли радости свободы?