— Не хило затарили, — поцокал я языком и кликнул Чонга.

В прихожей послышались легкие шаги, затем в дверном проеме возник мальчик. — Я здесь Учитель.

— Держи, это тебе с приятелями, — подозвав его к себе, сказал я, после чего загрузил подставленный подол накидки едой с фруктами.

— А теперь отправляйся спать, — напутствовал юного послушника.

— Сесе, — поклонился тот и засеменил назад. Спустя минуту внизу хлопнула дверь, и все стихло.

Спать не хотелось, в окна заглядывала желтая луна, которая здесь казалась намного ближе и таинственней.

Чуть подумав, я извлек из холодильника одну из бутылок — это был виски «Бурбон», накинул на плечи накидку, и, прихватив сигареты с бокалом, вышел на окаймлявшую дом террасу.

Там, откупорив бутылку, уселся в тростниковый шезлонг, набулькал в бокал, выпил, закурил и вспомнил слова старого ламы о трактате.

Писательство я уважал и в прошлой жизни, выйдя в отставку, даже накропал десяток книг. Правда, без особого успеха.

— Напиши путевой дневник, — сказал вдруг внутри моряк (составляющие всегда просыпались, когда я потреблял горячительные напитки).

— Точно, — поддержали его остальные три. — И прими еще бокал. А то пока до нас дошло, все рассосалось.

Я внял, поскольку с составляющими приходилось считаться. Как-никак они были моей второй натурой и консультантами.

Бурбон был много крепче других напитков, и те оживились.

— Это будет не та хрень, что ты писал раньше, — крякнул прокурор, исполнивший не одну тысячу документов.

— Точно, — выдохнул воздух чекист. — Может получиться триллер мирового класса.

— А бабок за него дадут? — что-то понюхал внутри шахтер.

— Потом догонят и еще дадут, — икнул моряк. — Ну конечно, дурик.

— В таком случае, я тоже «за» — согласился горняк. — Давай, лама, наливай еще. За консенсус!

— Спасибо ребята, — всхлипнул я, снова потянувшись за бутылкой.

Проснувшись на заре, Увата прислушался к себе (внутри умиротворенно храпели), совершил утренний моцион, выпил пару чашек кофе, сваренного Чонгом и стал накручивать диск телефона.

Через пятнадцать минут к дому подкатил вызванный лимузин, я уселся на заднее сидение, кивнув сидевшему впереди шоферу, — в город, сын мой. — Трогай.

За боковым окошком, в легкой, пахнущей кострами дымке, закачались осенние пейзажи равнины и предгорий, далее мы вырулили с проселочной дороги на главную, и шофер прибавил скорость.

Столица уже проснулась и жила своей размеренной жизнью.

По главным улицам катили нечастые малолитражки, ярко раскрашенные грузовики и автобусы, они колоритно дополнялись влекомыми косматыми лошадками повозками крестьян, везущими на базары плоды своих трудов; регулировщики махали жезлами на перекрестках, а по тротуарам неспешно шли прохожие и стайки обвешенных фотоаппаратами туристов-бездельников из Европы.

Отыскав глазами в череде следующих друг за другом магазинов нужную мне вывеску, я попросил водителя остановиться и вышел из машины.

Заведение было чем-то вроде универмага.

Пройдя в отдел писчебумажных принадлежностей, я приобрел толстую, в сотни две листов тетрадь формата А-4 в кожаной обложке, а к ней китайскую авторучку с золотым пером и пару флаконов синих чернил.

Взяв у продавца пакет и сказав тому «спасибо», ради интереса побродил по другим отделам, среди которых обнаружил музыкальный.

Там, в числе национальных инструментов, на витрине красовались несколько гитар, матово блестящих лаком.

— Позвольте вон ту, — указал я пальцем скучающему продавцу на шестиструнную.

— Пожалуйста, уважаемый, — снял тот с витрины товар. — Японская. Рекомендую.

Инструмент имел логотип фирмы «Ямаха», был знаком, и, положив пакет на прилавок, я его чуть подстроил.

Затем, заскользил пальцами по грифу и напел популярную композицию группы «Битлз», «Восходит солнце».

Когда прозвучал завершающий аккорд, рядом с открытыми ртами стояли несколько зевак. Монаха играющего на гитаре, да еще исполняющего песню на английском, они видели впервые.

— Беру. И еще дайте чехол, — сказал я продавцу, отсчитывая хрустящие купюры.

Вернувшись назад, я прихватил покупки, отпустил водителя и поднялся к себе наверх.

А поскольку небольшая порция музыки породила ностальгию, извлек из чехла гитару, после чего уединился на террасе.

Там, усевшись в шезлонг, глядя на далекую череду гор и тихо перебирая струны, стал вспоминать, что бы такое исполнить. Песен, самого различного жанра, я знал достаточно, но хотелось чего-нибудь душевного.

— Давай «Последнюю поэму» — тихо сказали внутри. — А мы послушаем.

ответил я вечными словами индийского мудреца и философа, взяв первые аккорды.

вольно и свободно понеслись в бледный купол ноябрьского неба, теперь уже песенные строки.

призывал мой голос словами того, кто написал столь глубоко и проникновенно.

вселял он веру и надежу.

унеслись в бесконечность пространств последние катрены.

— Это ж надо так написать, — всхлипнул внутри моряк, бывший самым сентиментальным.

Остальные составляющие молчали, чуть пошмыгивая носами.

Я тоже расчувствовался, как производное от них, и прошептал: — ничего. — Еще не вечер, ребята.

Затем встал, возвращаясь в реальность, и отправился писать дневник. С момента осознания новой жизни.

Для начала, убрав гитару в шкаф, я уселся за стол и заправил ручку чернилом, а потом открыл тетрадь и на внутренней стороне обложки указал свой последний московский адрес, имя с фамилией и номер домашнего телефона.

Сделал это скорее по привычке. Так когда-то помечал свои записные книжки.

Далее, в центре первой страницы, я каллиграфически вывел «Дневник», перевернул, а вверху второй начертал дату своей кончины.

Все, что случилось потом, в смысле вознесения, скрупулезно описал и поставил точку.

Учинив задел, спустился на кухню, где пообедал вместе с Чонгом, поджаренным им мясом с луком, а потом совершил неспешную прогулку по окрестностям.

Размышляя о бренности бытия в этом мире.

Все последующие семь дней недели, обращаясь к внутренним резервам за уточнениями и угощая их дармовой выпивкой, я добросовестно описывал свою новую жизненную стезю, стараясь быть объективным.

На восьмой же решил отдохнуть. По примеру Всевышнего, сотворившего в этот срок Землю.

А поскольку лучший отдых — есть перемена занятий, порывшись в вещах, нашел оставленную Ракшми записку с координатами ее тетки.

— Слушаю, — отозвался в трубке знакомый голос, после того как я набрал номер.

— Это я, дочь моя. Лама Уваата.

— Учитель! — радостно взлетел он на высокой ноте. — Рада Вас слышать!

— Как твое драгоценное здоровье?

— Плохо, — вздохнула жена брахмана. — Демоны вернулись, и я нуждаюсь в Вашей помощи.

— Хорошо, я буду вечером, после захода солнца. Жди, — положил лама Уваата трубку.

Когда пурпур заката сменился на синие сумерки, я на наемном такси подъехал к указанному в записке дому.

Он находился неподалеку от центра, на одной из тихих улиц, и был выстроен в национальном стиле.

Первый этаж серел камнем, с идущим по фасаду затейливым орнаментом, второй был выполнен из дуба, с длинным выносным балконом и вычурной крышей.

К боковым стенам здания примыкала глухая высокая ограда, за которой угадывались деревья.

— Не хилая у тебя тетка, — сказал я сам себе, отпустив такси, и, мягко ступая сандалиями, направился по выложенной плитами дорожке к входу.

Поднявшись по ступеням крыльца, остановился у глухой двери с начищенным бронзовым кольцом, дважды звякнув им по оскаленным зубам такой же драконьей морды.

Вскоре за дверью послышались шаги, потом щелкнул запор, и меня с почтением встретили. Улыбавшаяся Ракшми, с весьма импозантной дамой. Та была лет на пять старше, с пышными формами и темным пушком на верхней губе. Что говорило сексуальности.

— Знакомься, тетя, — представила гостя Ракшми. — Это лама Уваата.

— Амита, — томно изрекла дама, протянув надушенную руку. — Я уже слышала о вас от племянницы. Как о непревзойденном врачевателе.

— Ракшми преувеличивает мои скромные возможности, — пожав ее теплые пальцы, чуть наклонил я голову.

Далее стоявший позади хозяйки мальчик-слуга принял от ламы верхнюю накидку, и мы прошли из холла, откуда вели ступени на второй этаж, в ярко освещенную гостиную.

Она была выполнена со вкусом и обставлена дорогой мебелью. Интерьер дополнялся аудиосистемой, из которой лилась тихая музыка, а также современным телевизором.

— У вас очень уютно, — сказал я, опускаясь в предложенное кресло, стоявшее рядом с вычурным, блестевшим позолотой, столиком.

— Мой муж член королевского суда, — жеманно ответила хозяйка, когда женщины уселись напротив. — Он сейчас в длительной командировке в Европе.

— А вы с племянницей отрываетесь тут по полной, — подумал я, неспешно перебирая в руках четки.

Словно прочтя мои мысли, Амита посмотрела мне в глаза и лукаво улыбнулась.

— Может перейдем к осмотру? — перехватив ее взгляд, сказала Ракшми. — Я что-то неважно себя чувствую.