ПЕРМСКИЕ ЧУДЕСА

Несколько лет назад довелось мне побывать в Перми и посмотреть там в картинной галерее знаменитых «пермских богов». О них я слышал уже давно, но то, что увидел, вряд ли когда-нибудь забуду.

Прежде всего поражаешься искусству безвестных умельцев так обтесывать дерево и его раскрашивать, что это, пожалуй, превосходит иные работы мастеров по мрамору. Хотя, может быть, сравнивать одно с другим и не годится.

И вот стоят они в строгих музейных залах — Никола Можай и Параскева Пятница, Иоанн Богослов и Мария Магдалина, Христос и Лонгин Сотник. Стоят и словно разговаривают между собой, ведут неторопливую мужицкую беседу. Только один Христос, доставленный из церкви села Дмитриевского, присел на резной стул и сосредоточенно задумался, опершись на правую руку.

Откуда взялось такое редкостное мастерство? Безусловно, оно передавалось из поколения в поколение, ибо для того, чтобы создавать правдоподобную иллюзию живого тела, требовались и талант, и опыт, и вековая традиция.

Почему, задался я вопросом, такое искусство было присуще пермякам? По залам галереи я ходил с местным историком и искусствоведом Львом Федоровичем Дьяконицыным, и на этот вопрос он ответил примерно так:

— Еще в XIV веке монах Стефаний Пермский насаждал здесь христианство. Пермяки были идолопоклонниками и в великом множестве искусно вырезали своих истуканов, благо деревьев вокруг изобилие. Вот бы поглядеть нам хотя бы краешком глаза на это языческое великолепие — огромное множество пермских богов, перед которыми совершали жертвоприношения! Священники сладить с неуемным творческим духом народа никак не могли.

На Руси уже давно сокрушили Перунов, Велесов и им подобных языческих богов, а поскольку древнерусские резные иконы-скульптуры чем-то походили на них, то духовные власти категорически запретили выставлять в церквах эти деревянные статуи. Исключение было сделано для очень немногих, например для Николы Можайского, якобы творившего в старину всевозможные чудеса. Не тронули и некоторые особо «святые» фигуры Параскевы Пятницы. Специальным указом от 1722 года все остальные иконы-скульптуры должны были свозиться в Петербург, во двор Святейшего Синода и сжигаться там.

Пермяки же, несмотря ни на что, продолжали создавать и почитать своих богов. Тогда русские церковники кое-что придумали. Пермским народным умельцам разрешили делать деревянную скульптуру, но только православных святых. Соскучившись по рукомеслу, которым вынуждены были заниматься тайком, где-нибудь в лесу, они с радостью стали вырезать Параскев Пятниц, Иоаннов Богословов, но особенно много Никол. Кто-то, очевидно, увидал в Можайске Николу и сильно удивился его необыкновенно узкому и длинному лицу и невидяще-выпуклым глазам.

Эти святые стали населять пермские церкви и часовни и пребывали там до Великого Октября, после чего местный краевед и ученый Н. Н. Серебрянников с помощью музейных работников перевез их из церквей и часовен в картинную галерею Перми.

Я знал, что удивительные эти творения крайне заинтересовали и Анатолия Васильевича Луначарского. Он посвятил им статью, которая была перепечатана во втором номере альманаха «Прометей» за 1967 год.

Луначарский писал, например, про знаменитого «Спасителя», находившегося в одной из часовен: когда за ним не наблюдали, тот якобы отправлялся по своим делам. Он даже изнашивал обувь, и верующие то и дело меняли ее. Такие же чудеса происходили с Николой Можаем из деревни Зеленяты. Церковный сторож на вопрос, куда и зачем уходит Никола, не задумавшись, отвечал:

— Ведь исть-то хочет, а дерево не заешь!

«Из Никол Можаев, — писал А. В. Луначарский, — которые все необыкновенно характерны и любопытны, приводим почти загадочную фигуру из Покчи. Это положительно шедевр экспрессионистской скульптуры, имеющей в себе какую-то высокохудожественную манеру. Вся трактовка небольшой фигуры в строго падающих одеждах полна вкуса. Длинный меч в одной руке, церковь типа конца XVII века — в другой. Но самое замечательное — его голова, сверхъестественно удлиненная, странным типом которой поэт-скульптор хотел передать какую-то высокую психическую мощь. Статуя поражает именно изумительной уверенностью художества и полетом психологического воображения мастера».

Вдоволь насладившись «пермскими богами», мы с Дьяконицыным в одной из комнат запасника беседе вали с миловидной, круглолицей сотрудницей музея, как видно, местной уроженкой.

— Конечно, пермские боги — вещь удивительная, ценнейшая достопримечательность нашего музея. Но они уже известны любителям искусства: «Прометей» перепечатал блистательную статью Луначарского, и мы тоже выпустили монографию на эту тему. А вот слыхали вы что-нибудь о сасанидском серебре?

— Слыхать-то слыхал, да, по правде сказать, точно не знаю, что это такое.

— Это одна из загадок истории. На территории нашей области, тогда еще Пермской губернии, на огромных землях заводчиков Строгановых, ставших потом графами, крестьяне находили в земле изумительные серебряные, а иногда и золотые блюда. Относятся они ко временам иранской династии Сасанидов, правившей с 224 по 651 год. Блюда имеют высокохудожественную чеканку со сценами придворной охоты и из мифологии. Историки предполагают, что блюда эти иранские купцы отдавали в обмен на всевозможную пушнину, которой особо славились наши края. Однако объяснить, почему только у нас находят эти уникальные предметы, довольно трудно. Можно высказать лишь предположение, что они были связаны как-то с ритуальными обрядами пермяков.

— Можно посмотреть эти предметы?

— Увы, к сожалению, у нас их нет. Как ценности особого материального значения, они были увезены в свое время в Эрмитаж. А кое-что и пропало, потому что до революции стало предметом «охоты» некоторых «любителей искусства». Но не огорчайтесь. Вы увидите у нас, если захотите, новое диковинное чудо, о котором мало кто знает.

…Небольшие металлические бляшки, бронзовые или медные, изображали то полуптиц, то полулюдей, то полулосей. Вот на странные согнувшиеся фигуры вроде бы накинуты какие-то шкуры с головами, отдаленно напоминающие бобриные. Вот трехголовое существо стоит на чудном продолговатом звере. Иногда бляшка воссоздает медвежью голову, иногда некоторое подобие коня. А вот просто круглая монголоидная голова, в которой угадываются черты женского лица; от него отходят пять других головок. Здесь же целая семейка неких уродцев, впрочем, это нам они кажутся уродцами! Малыш пляшет и скачет между отцом и матерью. Другой человечек тоже чему-то радуется: у него руки в боки, а по обе стороны колосья ржи. Праздник урожая?

Все вещицы, несмотря на бесконечное разнообразие сюжетов, словно озарены единым творческим вдохновением.

— К какому же времени относятся бляшки? — спросил я сотрудницу.

— На нашей пермской земле, — ответила она, — искусство это процветало примерно от второго века до нашей эры и до второго столетия нашей эры. Эти своеобразные уральские кентавры и грифоны, человек-олень, человек-птица, всевозможные идолы были тесно связаны с религией наших предков.

— Если не ошибаюсь, бронзовые и даже золотые фигурки животных находят при раскопках и в других местах, например в курганах Украины. Но эти совсем другие по стилю?

— Верно. Впрочем, о «зверином стиле» нельзя говорить как о явлении только пермском. Зверей в меди, бронзе и даже серебре и золоте изображали ассирийцы и персы, египтяне и эллины, скифо-сарматы и сибирские племена. Но все же бронзовые идолы и другие древности камской чуди очень своеобразны, неповторимы по сюжетам и художественным приемам. И это делает пермский «звериный стиль» явлением уникальным. Недаром он показан в экспозициях Эрмитажа и московского Исторического музея.

— Мне не совсем понятно назначение этих вещей. Если бы речь шла о жертвоприношении идолу…

— На этот вопрос постараюсь ответить я, — сказал Дьяконицын. — Полагаю, что зачастую бляшки служили украшениями одежды шаманов, колдунов, знахарей. Вместе с другими металлическими привесками они звенели, шумели, бренчали, и это усиливало «воздействие на больного» священных животных.

— Так что ж, это искусство давно умерло? — спросил я.

— Не скажите, — заметила собеседница. — Постепенно, когда ушли из людских верований звериные боги, народное искусство стало служить целям чисто декоративным, а звериные орнаменты превращались в стилизованные геометрические. Взгляните-ка сюда.

И она указала на ту часть готовящейся экспозиции, где были представлены образцы современной деревянной резьбы.

— Чувствуете в этих изделиях отзвуки «звериного стиля?» Изображения коньков на крышах домов в северных районах Коми продолжают украшать избы. Правда, их становится все меньше — дерево недолговечно. Считалось, что и конек на крыше, и фигурки на шестах охраняют от бед и дурного глаза. И сейчас еще почти в каждом коми-пермяцком доме встречается деревянная солонка в виде утки, а на крышке ее до пяти утят.

Она обратила мое внимание и на ткани.

— Согласитесь, что не случайно этот узор называется «медвежья лапа», этот «лисий» или «сорочий» шаг, а этот «бараний» или «олений» рог. Вы встретите звериный орнамент и на вязаных варежках и чулках.

— Мы вряд ли когда-нибудь поймем, что выражали эти замечательнейшие бляшки, не правда ли? — спросил я.

— А может быть, кое-что и узнаем, — загадочно сказала сотрудница. — Вы читали книжку Владимира Владимировича Чарнолусского о его путешествии к лопарям на Кольский полуостров?

— Так то ж Кольский полуостров!

— А все-таки просмотрите ее. Но верните поскорей, у нас единственный экземпляр.