Глава 7

Хотя день выдался долгим и насыщенным, полным поздравлений и комплиментов, сочившихся лестью и тщательно замаскированной завистью, Конда и не дуиала ложиться спать, несмотря на глубокую ночь, окутавшую Веридор. И дело было вовсе не в том, что Её Величество мучила бессонница или же какие-то опасения. Сердце девушки предвкушало приятную встречу. Королева ожидала дорогого гостя…

Облокотившись локтями на подоконник и любуясь бархатным черным небом с россыпью блестоек — звезд и растущей луной, тонкой, как серп, Кандида думала о сегодняшнем утре, а именно — вспоминала свою победу в отборе Истинного Наследника. Использовать Дар Обольщения было выгодно хотя бы потому, что о нем знал только дядя Джанго и, возможно, еще отец. Никто другой ожидать такого на испытании не мог, а следовательно, даже если бы догадался, что голос чарующий, не смог бы ничего противопоставить ей. А ведь возможность была. В глубине души Конда очень переживала, что пока так и не научилась быстро активировать свою магию. Если с арканом подчинения она могла возиться хоть полдня, торопиться было некуда, то от того, как быстро подействует песня, зависела её победа. Ей просто повезло, что демон Эзраэля не воспринял её Обольщение как потенциальную опасность и не защитился. Что же касается человеческой натуры, то братья узнали её голос и первые семь секунд слушали без какого-либо магического эффекта, и только потом Обольщение начало действовать. Дядя объяснял, что Дар Менталистики — редкий и ценный, но маги этого профила востребованы не так, как, например, стихийники или темные, поскольку возможность управлять чужим разумом далеко от боевых искусств. Конечно, можно набрасывать арканы подчинения или просто сдавливать мозг врага, но суть в том, что один менталист может противостоять только одному человеку и успех в битве зависит именно от скорости активации заклятий. А Обольщение — это своего рода усовершенствованный вариант аркана менталиста — пение поражает не одну жертву, а всех, кто попадает в радиус действия, а большой он или маленький, зависит, опять же, от умений. Как бы сильно правда ни била по самолюбию, следовало признать, что её Дары развиты крайне слабо, и на испытании ей всего лишь повезло и ничего боле. Она даже аркан подчинения смогла накинуть на Эзраэля только потому, что он сам позволил ей! Пообещав самой себе в ближайшем будущем дополнить умение составлять хитрые планы развитыми во время постоянных тренировок магическими способностями, Кандида переключилась на более приятную тему для размышлений — на третьего участника отбора, добравшегося до последнего этапа, но не выступившего против Жестокого короля.

Лихой! Конда была уверена, соперником Одержимого принца был он! А кто же еще? Ад обещал ей отказаться от участия в финальном поединке. Гвейн не стал бы петлять от Эзраэля и бить по нему одной лишь магией, а ввязался бы в ближний бой. Хоть его ятаган намного легче двуручника демона и на первый взгляд шансов на победу не имеет, еще вопрос, кому первому удалось бы поразить противника точным ударом в сердце. Не зря не только по всему Веридору, но и за пределами королевства гремела слава первенца Кандора Жестокого как непобедимого воина, достойного своего отца. А дядя Джанго не проиграл бы Эзраэлю, да и ей тоже! Конечно же, это был Лихой! Устроил все так, чтобы ни дядя, ни Гвейн не явились в Летнюю резиденцию, а сам пришел, чтобы помериться силами с Эзраэлем и после окончания отбора увидеться с ней. И стребовать награду за то, что внес свою лепту, надо сказать, весьма значительную, в её победу.

В подтверждение бродящих в голове мыслей, от которых щеки алели, как благоухающие в саду под окном нежные бутоны роз, сильные мускулистые руки стальным кольцом обвили её вокруг талии и притиснули к крепкой мужской груди так близко, что Конда почувствовала жар, исходящий от тела ночного гостя. Нисколько не испугавшись того, что не расслышала его кошачьих шагов, и прижавшихся к оголенной шее горячих обветренных губ, девушка чуть наклонила голову набок, чтобы мужчине было удобнее целовать её, и нежно прошептала его имя в мягкий полумрак, разгоняемый редкими свечами в комнате:

— Лихой…

Реакция последовала незамедлительно, но совсем не такая, какую ждала Кандида — её резко крутанули, поворачивая спиной к окну, и больше не обнимали, а скорее сдавливали в железных тисках. Она хотела было возмутиться этой грубостью, но проглотила собственные гневные слова, встретившись с горящими ненавистью глазами Эзраэля. Так он смотрел на приговоренных к смертной казни министров и советников, посмевших поливать грязью его погибшую мать, перед тем как искромсать их собственными руками. Смуглое породистое лицо, которе Конда с первой встречи признала красивым, исказилось дикой яростью, губы презрительно кривились, а пальцы, после которых поутру однозначно появятся синяки, казалось, готовы были стиснут её плечо до хруста ломающихся костей. В эту минуту Эзраэль был страшен, действительно страшен, до подгибающихся коленей, до трясущихся рук, до слез из глаз, но Конда была настолько ошарашена тем, что перед ней предстал вовсе не тот, кого она ожидала увидеть, что лицо её не дрогнуло ни на миг. Её безразличие и молчание подлили масла в огонь: злость уже не горела, она полыхала в сердце демона, грозясь окончательно затмить рассудок и выплеснуться наружу.

— Кто? — едва сдерживая глухой рык, прохрипел Эзраэль. — Ты звала этого… эту сссволочь?…

И промолчать бы Конде, но в душе вскинулась обида за Лихого. Да как он смеет оскорблять его?! За что?! Из-за того, что она ждала не его, а другого? Весь ужас перед разъяренным демоном схлынул мгновенно. «Не убьет же он меня!» — фыркнула про себя девушка, а вслух высказала Эзраэлю, смотря прямо в полные гневного огня чернющие глаза:

— Лихой не сволочь. Да, я хотела видеть его.

Её слова подействовали, как удар хлыста по лицу, только стократ сильнее. Боль, потому что в её взгляде и голосе не промелькнуло даже неприязни, а одно только ледяное равнодушие к нему. Обида и уязвленное самолюбие, потому что она предпочла ему другого. И кого! Эту собаку бешеную, с кличкой вместо имени! Волчонка брехливого, которого, видать, даже породившая его сука на улицу выбросила, чтобы он к папе убирался! Эту погань бандитскую! И, наконец, ярость от нахлынувшего осознания. Эта мразь уже не раз была здесь! Трогала его Конни! Обнимала его Конни! Целовала его Конни!

Одержимый не перекинулся в демона, однако и все человеческое в нем разом исчезло. Одним рывком он бросил девушку на кровать и накинулся, как коршун на добычу. Цепкие пальцы нещадно изодрали одежду, как рвали бы когти хищника шкуру жертвы, руки лихорадочно отбрасывали куски ткани в стороны и шарили по голому телу, а глаза сверкали сумасшедшим блеском. Рай не слышал визга Конды, не замечал её тщетных попыток сбросить его с себя, даже не видел её слез. Принц вдыхал запах страсти, исходящий от её шелковых волнистых волос, как наркотик, а от прикосновений к обнаженной коже пьянел вернее, чем от самого крепкого вина.

— Рай… Рай, ну пожалуйста… — хныкала девушка, испугавшись того, что сейчас должно было произойти, куда больше смерти.

Но демон и на имя свое не откликался, только издавал какие-то странные, не человеческие звуки, больше всего походящее на ворчание довольного зверя. Конда почувствовала, как ногу в истерзанном чулке обдало ночной прохладой из-за отброшенного обрывка нижней юбки и как мужская рука подхватила её под коленкой, чтобы отвести в сторону.

— Ты чудовище! — из последних сил выкрикнула она. — Я тебя ненавижу!

А в следующий миг все закончилось, так же внезапно, как и вспыхнуло. В затылок Эзраэлю, никак не отреагировавшему на заявление возлюбленной, прилетел сдвоенный поток Светлой и Темной магии, и принц, не будучи готов к удару со спины, без чувств рухнул прямо на Конду. Как в тумане она видела, как её выудили из-под Эзраэля ласковые руки и прижали к другой груди, не такой широкой и крепкой, но родной.

— Тихо — тихо, маленькая, — нашептывал на ухо голос Ада. — Все хорошо, ничего страшного не произошло. Он ведь ничего не успел тебе сделать?

Кандида только и могла, что молча мотать головой, словно бессловесная кукла, но брат больше от неё и не требовал. Девушка безучастно следила за тем, как он разбудил спящую богатырским сном у дверей её покоев стражу, наорал за пренебрежение своими обязанностями, хотя, сказать по правде, даже если бы они не спали, все равно бы ничего не услышали через полог тишины, который Конда всегда накидывала на ночь на свою спальню, как обескураженные воины выволакивали так и не пришедшего в себя Одержимого принца прочь из её комнат и, вероятно, потащили в темницу. Её хватило только на то, чтобы самостоятельно переодеться в ночную рубашку и забраться в кровать. Завернувшись в одеяло, девушка хотела прикрыть глаза и попробовать задремать, хотя прекрасно понимала, что навряд ли сможет отдохнуть после всего случившегося, но тут на край её ложа присел Синдбад.

— Милая моя, — нежно протянул «золотой бастард», осторожно пропуская между своих изящных холеных пальцев прядь её волос, — я пришел попрощаться с тобой.

— Что? — непонимающе пролепетала Конда, изумленно глядя прямо в его небесно-голубые, ангельские глаза.

— Сегодня ночью я уезжаю из столицы. Надолго.

— Но… но зачем, Ад?!

Зачем? У него были причины. Первая, более существенная и побуждающая к действию, состояла в том, что с самого своего появления в Веридоре Тейша практически каждую ночь приходила к нему, а он, наплевав на то, что это жена его брата, спал с ней и после каждой бурной встречи «расплачивался» с ней пузырьком с маграствором. Как выяснилось, она была менталисткой, а значит, могла превратить безобидное зельице в сильнейший дурман, действующий едва ли не лучше аркана подчинения. Того, сколько она у него «заработала», хватило бы на полстолицы. Синдбад так и не признался в этом ни отцу, ни тем более Раю с Кондой, однако уровень опасности понимал и поэтому выбрал самый надежный выход из ситуации — валить. Вторая причина вытекала из первой: такое количество дурмана не может кануть в небытие, да и, судя по покушению Лолы на него, заговорщики в стенах королевского дворца. Сама ли эта служанка или же кто-то другой, не важно. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что намечается. Судьба сама подкидывает ему шанс еще раз выступить спасителем сестры, не дурак же он, чтобы упускать его?