Глава 3

— Самый надежный способ гарантированно скончаться — доверить свою жизнь некроманту, — заявил между двумя вдохами Лихой, налегая на весло и одновременно беспокойно косясь в темноту за правый борт, где в неверном лунном свете из ночной мглы проступали очертания отвесного скалистого порсульского берега и совсем недалеко от их суденышка из воды выглядывали прибрежные рифы.

— От некроманта слышу! — вторил ему Джанго, орудующий вторым веслом.

Уже не первый час они так пререкались, но только лишь потому, что полдня гребли вымотают кого угодно, а язвительность подстегивала и не давала опустить руки, чтобы потом больше не поднять. Гвейн сидел на носу шлюпки, но не спал и даже не отдыхал, хотя его «вахта» длилась шесть часов кряду. Чернокнижник сидел неестественно прямо, глядя куда-то вдаль, как будто следил за их преследователями, и старательно вслушивался во что-то, лишь ему одному ведомое.

— Гвейн, ты хоть повернись и глазами посвети, раз уж спать не надумал! Дядя Джанго, эдак мы до рассвета точно в какой-нибудь риф упремся. А если море заволнуется, так нас на скалы отнесет и размажет, это как пить дать!

— Чем ближе мы к берегу, тем больше вероятность, что в критической ситуации море хоть отчасти перестанет блокировать магию и нам удастся наскрести хоть какие крупицы из своего резерва и, дай Боги, их хватит на одну атаку первого уровня.

— На кой демон нам мертвым сдастся магия?! — не унимался атаман.

— Не каркай, Лихой! Шторма еще нет, мы пока еще ни на что не наткнулись, да и…

— Они близко, — вдруг подал голос Гвейн.

— Тьфу ты! — сплюнул с досады Джанго. — Хоть ты страху не нагоняй, какие…

Тут по соленому морскому воздуху разнеслось мелодичное эхо девичьего голоса, и Ветер Смерти подавился своими же словами. Собственно, от этой напасти они и сбежали, прекрасно понимая, что не могут погубить своим присутствием целый корабль, ибо таинственный преследователи целенаправленно плыли вслед за ними. Кронгерцог выбрал единственно возможный способ сберечь их жизни — затеряться в скалах, ведь рифы опасны не только для судов, но и для них…

Для сирен. Многие путали их с русалками, хотя на деле у них не было ну ничего общего. Русалки обитали исключительно в пресных водоемах и славились своей красотой и шаловливым нравом. Многие из них обожали драгоценности и восхищенные мужские взгляды, однако с людьми заговаривали редко, а уж принимали от них подарки и того реже, а все потому, что охотников за волосами и чешуей русалок с древних времен было видимо-невидимо. А за слезами — и того больше. Да, у русалок были слезы, как и у человеческих дев, только их в ключевой воде не рассмотреть и не выловить. А у сирен — не было, так же как и сердца, способного сжиматься от радости или горечи, потому что они были мертвы и не гнили трупами только в морской воде. Не было у них и рыбьих хвостов, зато бескровные губы открывали две пары острых клыков. Сирен, как и любых мертвецов, опасались не только люди, и не бес причины. Их души после смерти на пути в царство мертвых перехватывала самая своенравная стихия — Вода. Она принимала их в свои чертоги, навсегда лишив покоя и позволив забирать с собой на дно морское живых, кого они при жизни любили или ненавидели.

Каждый моряк знал легенду о поцелуе сирены. Стоило мертвым морским красавицам завидеть вдали корабль, как они начинали петь. Кто-то самозабвенно врал, что их голос сводит с ума мужчин и заставляет их бросаться в пучину волн. Пение их и в самом деле было чудесно, но оно лилось вовсе не для того, чтобы очаровать матросов, а чтобы разбудить грозную бурю, такую сильную, что ни одному судну не по силам было справиться. Спасались единицы, и то только по счастливой случайности, если сирены вдруг слышали пение и, сами замолкнув, бросались у другой жертве. Всех, кому не посчастливилось встретиться с этими созданиями, сжирало море, а в живых оставались только те, кто полюбился сирене, причем неизвестно, что лучше, смерть или иллюзия жизни. Вода подарила своим верным слугам возможность забрать с собой одного приглянувшегося морехода живым: первый поцелуй сирены опутывал их возлюбленного древним заклинанием и погружал в вечный сон. Только некроманты знали, что это не что иное, как «Объятия Смерти».

И вот над морем прокатился зов их приближающейся безвременной гибели.

— Судя по количеству голосов, по нашему следу спешит целый косяк красоток. Это, случаем, не ваше обаяние привлекает всех женщин на десять верст окрест, а, дядюшка? — нервно пошутил Лихой, стараясь заглушить звуки собственного сердца, в панике заметавшегося в груди.

Кронгерцог не ответил на его колкость, только вскинул руку, без слов прося помолчать. Поначалу атаман не понял, что это с дядей и Гвейном: оба сосредоточенно вслушивались в девичьи голоса в то время как каждая секунда была на счету и могла стоить их жизни, если еще вообще можно было спастись! Но спустя несколько секунд понял, что они расслышали, что песня на человеческом языке, — более того, на веридорском! — и сам невольно замер, стараясь разобрать слова.

— Прав ты, племяш, — неожиданно, словно гром посередь ясного неба, грянул голос Его Светлости сиятельного лорда Джанговира, хотя для этих вод он всегда был и останется Ветром Смерти. — Это за мной.

— Что ты говоришь, дядя?! — вмиг отмер Гвейн, а кронгерцог вместо ответа продолжил песню:

А глас сирены вторил ему, волнуя в незримой дали морские воды, словно поднимая коней на дыбы:

— Дядя! — зло дернул головой Гвейн, прогоняя прочь оцепенение. — Дядя, крикни своей знакомой, чтоб уводила своих подружек, а если откажутся, нам валить надо…

— Вам, — словно смертный приговор прозвучал ответ Джанго. — Вам надо валить и прямо сейчас.

— Но…

— Прости, Гвейн, — вот и все объяснения, которых дождался чернокнижник, перед тем как получить удар по затылку. Не магический, простой. Веслом.

— Ты чего, дядь! — опасливо покосился на единственного оставшегося в сознании родственника.

— Надеюсь, мне не грозит воспаление непривычного для тебя благородства, — язвительно оборвал его кронгерцог, передавая ему весло и зарываясь руками под скамейку.

Лихой ожидал, что Джанго вытащит что-то полезное: саблю, арбалет или хотя бы бутылку рома, чтобы умирать хотя бы не трезвыми. Но Ветер Смерти достал… лютню! А в следующий миг до Лихого дошло…

— Дядя! — полетел его крик в спину кронгерцогу, ловко перескочившему из шлюпки на ближайший риф и прихватившему с собой музыкальный инструмент.

Вопль не возымел никакого действия, и Веер Смерти меланхолично заявил, словно рассуждал не о своей приближающейся смерти, а о вчерашнем дожде.

— Будем считать, что сегодня благородство — это мой крест. В конце концов, так даже лучше, и голову ломать не придется, как откосить от последнего испытания отбора или как бы обмануть Персиваля, сражаясь не в полную силу. К тому же она пришла за мной и, получив мужа, возможно, не будет гнаться за вами.

— Та ведьма?! — атаман молнией метнулся к носу шлюпки, чуть было не опрокинув её, и изловчился схватиться за выступ скалы, на которой в свете луны возвышалась дядина фигура. Риф оказался изрезан временем и отточен волнами, с острыми краями, до крови царапающими ладони, но отпускать Лихой не собирался.

— Ты все слышал, — сразу догадался Джанго, присаживаясь на корточки и вглядываясь в лицо племянника. — Что ж, пусть будет так. Послушай меня, Лихой: отпусти скалу и греби что есть силы как можно дальше. Я знаю, ты устал, мой мальчик, но сейчас твоя жизнь и жизнь твоего брата в твоих руках.

— Дядя, ты не должен…!

— Должен. Должен, потому что это ваш единственный шанс спастись. А погибнуть посреди бушующего моря в объятиях дюжины прекрасных дев — это ли не лучшая смерть для легендарного корсара? Все мы смертны, Лихой, и я рад, что моя смерть не будет бестолковой, а подарит вам с Гвейном жизни. И еще… я хотел бы последний раз посмотреть в глаза Линн и убедиться, что она не держит на меня зла. Поэтому отпусти, и плывите! Вызволите Содэ и Нелли, я верю, у вас получится. Ну, пошел! — с этими словами кронгерцог с силой пнул подальше от себя борт лодки, и руки Лихого соскочили.

Атаман не мог дотянуться до рифа, да и бесполезно это было: Джанго все уже решил.

— Не говорите никому, что я уснул навечно под боком у сирены. Содэ пускай думает, что я её бросил, и мне назло будет счастлива с другим. И Кандор пусть верит, что я опять взялся где-то в море куралесить. Он же, малой, горевать будет. Ни к чему это. Берегите Конду, мессиру Девиуру привет! — бросил лорд Джанговир свою последнюю волю вдогонку удаляющейся шлюпке.

Подрагивающими руками Лихой взялся за весла, судорожно сжал сырое дерево и принялся грести, не отрывая глаз от дяди. Время от времени его образ размывался перед глазами, а потом что-то горячее и соленое катилось вниз по щекам. Неужели слезы? Да быть не может! Да его слезы были более редки, чем русалочьи! И тем не менее это были они. Прославленный атаман западных разбойников тихо плакал, а дивный глас пока невидимой вместе с подругами во мраке ночи одной сирены, такой же прекрасный, как был при жизни, раздавался все ближе: