Глава 11

Я вернулась в Бельведер и усердно работала над своей gonerilla, когда наконец появился Стокер. Чешуя крыла была сильно повреждена, я решила убрать остатки, чтобы обнажить тонкий узор крыльев, оставив их прозрачными, как свинцовое окно с прозрачным стеклом. Я медленно работала, аккуратно снимая чешуйки тупой стороной серебряного фруктового ножа.

— Возвращайся в кровать, — коротко сказала я ему.

— Я в порядке, — тихо ответил он, садясь на свое любимое верблюжье седло.

— Ты небритый, налитый кровью и не держишься на ногах.

— Ты никогда прежде не возражала против моих усов, мои глаза все еще функционируют, и я почти в вертикальном положении, — сказал он, поднимаясь с видимым усилием. — Вероника…

— Если ты скажешь еще хоть одно слово, я швырну этот фруктовый нож в твою голову, — сказала я ему приятным голосом, размахивая оружием, о котором упомянула.

— Не будь глупой. Ты не сможешь поранить гусеницу этим ножом, — ответил он. — Тебе надо что-то с небольшим весом. Например, это медное пушечное ядро, — добавил он, кивая в сторону металлического слитка, лежащего на столе.

— Поможет ли, если я извинюсь? — спросил он.

— Не поможет. — Я подписала карточку, сильно забрызгав ее кляксами, разорвала ее на мелкие на кусочки и начала подписывать другую, не торопясь, стараясь писать идеально.

— Значит, мы оба плохо себя вели и не собираемся никак это исправить?

— Совершенно верно, — спокойно сказала я.

— Вероника…

— Заткнись, Стокер. Не собираюсь выслушивать твои жалкие оправдания.

Он долго молчал. — Очень хорошо, — тихо сказал он. — Я не могу винить тебя за это. Я могу только сказать тебе, что однажды, я надеюсь, ты простишь меня за то, что я сказал. Бог знает, я никогда не прощу себя.

Я швырнула нож для фруктов мимо его головы, заставив его неожиданно сесть. — Не надо! Не смей жалеть себя, — свирепствовала я. — Жалость к себе это сточная яма, из которой ты никогда не выберешься. Ты знаешь, как я усердно старалась держать твою голову над грязью? Но не я спасла тебя, ты, невозможный дурак. Ты был полуживой, когда я встретила тебя, остатки человека, которым ты мог быть. В последние месяцы я наблюдала, как ты возвращаешься к жизни, проявляя интерес к своей работе, к своему будущему. Ты был орудием своего собственного воскресения, и ты даже не видишь этого. У тебя нет ощущения твоих собственных талантов, своих собственных сильных сторон? Ты более одарен природными способностями и естественным интеллектом, чем любой человек, которого я когда-либо встречала. Ты дикое чудо, Ревелстоук Темплтон-Вейн, созданное руками самой Природы. Но ты не способен видеть это. По-твоему, ты — Самсон с обрезанными волосами, а Кэролайн — твоя Далила. Очень хорошо. Оплакивай то, что ты потерял, и неси храм на себя. Я не буду плакать по тебе. Но я не буду смотреть, как ты это делаешь.

Он смотрел на меня в откровенном удивлении, с открытым ртом. Через некоторое время он заговорил, выдавливая слова медленно, с очевидным усилием. — Я не знаю, что сказать.

— Не говори ничего. Я не требую ответа. Я только хотела, чтобы ты понял, что я делаю много вещей в этой жизни, но наблюдение за тем, как ты уничтожаешь себя из-за Кэролайн де Морган, не входит в их число. — Я собрала свою gonerilla руками, которые были абсолютно устойчивы. — Мне необходимо прочесть кое-что в моей часовне, поэтому, если у тебя нет ничего важного, прошу извинить меня.

Я не дождалась ответа.

По взаимному молчаливому соглашению мы избегали друг друга до конца дня. Стокер работал на своем воздушном шаре в саду, пока я пряталась в своей маленькой готической часовне, читая одну из первых книг леди Тивертон по египтологии. Это было приятное отвлечение от моих мрачных мыслей, и я остро осознавала тот факт, что незаинтересованному наблюдателю могло показаться, что я дуюсь.

Моя рука не раз обращалась к приглашению, которое мне дали. Членство в Клубе Ипполиты было признаком того, что вы женщина с бесстрашным духом и интеллектом. Это означало признание достижений в областях, в которых слишком часто доминировали мужчины. Это означало регулярные встречи с родственными душами и дружбу. Это означало пустить корень, какой бы тонким он ни был, в лондонскую землю. Если бы я согласилась, у меня было бы место, которому я бы принадлежала, первое место, которое я знала за всю свою жизнь, которое я не была вынужденна создавать для себя сама. Идея меня странно нервировала.

Я провела пальцем по печати, обводя буквы девиза. ALIS VOLAT PROPRIIS.. Она летит на своих крыльях. Насколько проще это сделать! Если я откажусь, я должна продолжать в том же духе, сохраняя одиночество, как выбрала. После еще одного мгновения я вытащила чистый лист бумаги и начала писать. Ответ был коротким — всего два слова. Я подписала и запечатала его и сунула в карман, чтобы передать Джорджу для почтовой отправки.

Я вернулась в Бельведер после чая и обнаружила, что Фигги Тивертон взгромоздилась на верблюжье седло, кормя собак сосисками. Нут сопровождал ее и сидел, как на насесте, на любимой подушке Хаксли, глядя на него с презрением.

— Вы должны поставить знак, — сказала она вместо приветствия. «Cave canem»[7] или что-то в этом роде. Я думала, что у вас здесь волк. — Она кивнула на кавказскую овчарку его светлости.

— Бетони не повредит волоска на вашей голове, как и Хаксли, — сказала я ей. — Вы будете в гораздо большей опасности от галапагосской черепахи, которая бродит по территории.

— Я видела ее. Выглядит позитивно доисторически.

— Что привело вас к нам, мисс Тивертон? — спросила я, когда она кормила лакомыми кусочками собак, преданно копошившихс у ее ног.

— Нам? — спросила она, быстро краснея.

— Мистер Темплтон-Вейн будет через минуту. Он заканчивает свой последний проект.

— Я видела, — сказала она, ее румянец усилился. — Из окон дома. Я пришла, чтобы навестить леди Велли. Она знала мою маму, и было очень вежливо нанести ей визит, так как мы вернулись в Англию. — Это было слабое оправдание, и я подавила вздох. Она была не первой женщиной, которая использовала любой предлог, чтобы увидеть Стокера. С ее неопрятными волосами и размазанными очками она выглядела еще ребенком, но она была более женщиной, чем, как я подозревала, понимал ее отец.

Прежде чем я успела ответить, вошел Стокер, выбивая грязь с сапог. — Мисс Тивертон, — тепло приветствовал он. — Как мило с вашей стороны навестить нас. Я вижу, вы познакомились с Бет и Хаксли и взяли их к себе в друзья, — добавил он, наклоняясь, чтобы почесать Нут за ее высокими заостренными ушами.

— О, да! Они милые собаки. Хаксли ваш?

— Или я его, — сказал Стокер, наградив ее ужасно красивой улыбкой. К моему облегчению, день, проведенный с его шаром, казалось, бесконечно улучшил его характер. Он все еще выглядел уставшим и отвлеченным, но холодный воздух окрасил его щеки, и у него было заметно лучшее настроение.

Я повернулась к куче бумаг на своем столе и начала сортировать их, пока они разговаривали. Стопки писем и периодических изданий и несколько грязных посылок, которые я отложила в сторону.

— Значит вы любите собак? — сказал Стокер. Это был совершенно излишний вопрос. Стокер видел ее с Нут, когда мы впервые встретились с ними обоими, но как разговорный гамбит это было эффективно. Фигги сразу оживилась.

— Очень. Даже Нут, хотя она ужасно глупа, — добавила она с любовью глядя на свою питомицу. — Люди думают, что она из Египта из-за того, как она выглядит, но отец привез ее с Мальты. Она только похожа на собак на гробницах. Люди говорят, что эти мальтийские гончие происходят из Тезема. Вы знаете это слово? Это немного иератически, или я имею в виду иероглифы? В любом случае, теземы были охотничьими собаками старых фараонов, своего рода борзыми.

— Вы, кажется, знаете очень много о древнем Египте, — сказал он ей. Я взяла зуб льва, который использовала в качестве» бумажного ножа, и с силой вскрыла конверт.

Она яростно покраснела. — Не совсем. Не по сравнению с моей мамой. Вы знаете, она была знатоком египтологии.

Затем она замолчала, ее губы плотно сжались. Я просмотрела письмо — запрос на определенную разновидность мохнатых мотыльков — и положила его в ящик. Я перешла к бесполезной на вид посылке, обернутой в коричневую бумагу. Он была адресованна мне, но на ней не было почтового штемпеля — без сомнения, образец от другого коллекционера, желающего увидеть его имя на плакате в музее Роузморрана, когда дело будет наконец закончено. Я отодвинула его и взялась за последнее издание The Daily Harbinger.

— Могу я предложить вам немного освежиться, мисс Тивертон? — спросил Стокер.

Она покачала головой. — Я пила чай с леди Велли, и она накормила меня всевозможными булочками и пирожными. На самом деле я уже просрочила свое возвращение. Моей мачехе будет интересно, где я. И мне придется придумать какую-нибудь историю. — Она соскользнула с верблюжьего седла, и Стокер подошел, чтобы помочь ей, положив руку на ее плечо. — О, спасибо, — сказала она, снова краснея.

Я прервала безжалостно. — Мы недавно познакомились с вашими друзьями — некие мистер Хорус Стил и его сын Генри.

Она закатила глаза, но ничего не сказала. Фигги подошла к банке с колокольчиком, накрывшей особенно отвратительный дисплей. — Что это? — потребовала она.

— Рука славы, сказал ей Стокер. — Они были в моде среди воров столетие или два назад. Считалось, что если взломщик нес ее, на весь дом было бы наложенно заклятие, домочадцы бы уснули крепким сном, и вор мог бы спокойно совершить кражу.

Фигги осторожно посмотрела на зверство. — Из чего это сделано?

— Человеческая рука, — сказала я с некоторой жестокостью. — Отрублена от тела осужденного преступника и опущена в жир. Идея состоит в том, что вы зажигаете пальцы, чтобы они служили лампой, когда вы занимаетесь воровством.