Глава 24

[28.08]

— Аллочка, милая, давай побыстрее шевелись, не видишь, девоньке совсем плохо?

Я слышу голоса где-то за стеной. Мое сознание не пускает их ко мне. Я их слышу, но не вижу никого. Пытаюсь открыть глаза, но мне что-то мешает. Не могу, нет сил.

Пытаюсь понять, что происходит. Начинаю ворочаться.

— Тсс, девочка, тише. Сейчас все будет хорошо, — успокаивает тот же голос.

Да что же такое? Укол. В вену. Нет, мне не больно. Я никогда не боялась уколов. Но от того, что мне его делают, а я этого не вижу, как-то не по себе.

На меня накатывают неожиданные волны сонливости. Что? Почему? Я не хочу спать! Хотела возмутиться, но мой язык будто прилип к небу. Хочу пить.

Перед глазами тут же появляется картинка: мы со Стасом идет по солнечному Родосу, и я хочу пить. Собираемся зайти в магазин, купить воды, но я вижу фонтанчик, специальный такой, для того, чтобы и люди, и птички могли попить. Я наклоняюсь, а Стас придерживает мне волосы.

Стас. В мыслях вспыхивает другая картинка: искореженный красный байк.

Стас. Стас. Стас. Рыдания хотят прорваться наружу, но их душит волна безразличия. Мне вдруг стало все равно. Меня окутывает мягкая вата, и, словно в люльке, укачивает облако.

[30.08]

Я опять хочу пить. Почему мне не дают воды? Сейчас я встану и задам им всем. Мама.

— Где мама? — громкий крик, от которого мне закладывает уши. Мой крик.

— Варя, доченька, я здесь, — она наклоняется ко мне.

Нет, я ее не вижу, я чувствую ее дыхание. Опять не могу открыть глаза.

— Мама, что происходит? Почему я не могу открыть глаза?

— Сейчас, крошка, придет врач. Потерпи, — гладит она меня по щеке.

Я хочу поднять руку, но не могу.

— Варвара, — опять этот голос, уже до омерзения знакомый, — ну, наконец-то. Да, Вероника, можно снимать. Варвара, если будешь чувствовать дискомфорт, ты сразу говори.

Я кивнула. Не могу понять, что происходит. Мама поднимает мне голову. Снимает… повязку? У меня повязка на глазах? Зачем? Убирает от лица, и я сильно жмурюсь на свету. Хочу закрыть лицо, но руки… Дергаю ими, и мне их тут же освобождают. Я, наконец, закрываюсь от яркого режущего света. Проходит несколько минут прежде, чем я опять открываю лицо и начинаю медленно открывать глаза. Моему взору предстает белая палата. Свет уже не такой яркий. Видимо, приглушили. Кровать, стул и на этом все. Хотя нет, кровать… Я осмотрела ее внимательнее: два ремня по сторонам, два в ногах… Да это же для…

— Мама, что происходит, может, объяснишь? — недоуменно спросила я.

— Варвара, успокойся, пожалуйста, — вместо маман ответил врач. — Меня зовут Никита Петрович, — такой голос, брр, приторно-слащавый, аж передернуло. — Тебе нужно учиться следить за своими эмоциями.

«Следить за эмоциями…» — я проговариваю эти слова про себя один раз, два, три.

На меня накатывает тоска. Я смотрю на маму, та смотрит на меня, а в глазах столько грусти и жалости. Я начинаю плакать. Стас, умер…

— Стас умер? — спрашиваю я сквозь рыдание.

— Варя, Варя, — гладит она меня по голове. — Ну, милая, поплачь.

— Я вас оставлю, — слышу сквозь собственные всхлипы слова врача.

Дверь закрывается. Мама отстраняется от меня, берет лицо в ладошки.

— Варя, девочка, тем, что ты делаешь, ты его не вернешь, и прошу тебя, не пугай меня так больше.

Отпускает лицо и прижимает меня к себе. Так сильно, что мне трудно дышать.

А что я делаю? Я только помню, что спала постоянно, но не желаю об этом говорить. Внутри пропасть, и я прямо физически ощущаю, как со дна поднимается океан горя, но не хочу опять спать.

— Варя, посмотри на меня, — говорит мама, и я чувствую, что хочу опять уйти в себя, кинуться с головой в этот океан.

— Варя! — зовет мама. — Девочка моя, так нельзя. Стасу это бы не понравилось, — она давит на самое больное. — Ты посмотри, что ты делаешь с собой! — она хватает мою руку, сует мне под нос.

Я смотрю, смотрю. Вся рука искусана, да так, что синяки аж черные, и зубы будто въелись в плоть. Я поднимаю на нее глаза. Она мне показывает вторую руку. То же самое.

— Варя, не надо так больше. Прошу. Они в тебя уже столько лекарства влили. Девочка моя, давай поедем домой. Мы вместе справимся.

Я пытаюсь осознать, что же происходило. Мама гладит по волосам.

— А когда… — я не договариваю, комок застревает в горле, — какое сегодня число?

— Тридцатое. Ты уже здесь три дня, в больнице, — она грустно посмотрела на меня. — Нужно держаться.

В палату зашли Илья и Никита Петрович. Я вспоминаю про свои руки и прячу их за спину. В глаза не смотрю никому.

— Я думаю так, — начал врач. — Вероника Сергеевна, попробуем Варю выписать домой, а вам придется последить за ее состоянием, — он сделал выразительную паузу, — и за поведением.

Смотрю на маму боковым зрением. Хоть и сказала, что мы поедем домой, но сможет ли взять на себя такую ответственность? Потому что я вдруг поняла, что не помню этих трех дней. И что делала, я тоже не помню.

— Никита, кхе, Петрович, — Илья ухмылялся. — Да ты не переживай, если что, мы знаем где тебя найти. И Варя у нас будет под чутким контролем.

Шутит? Он шутит? Я вскинула на него взгляд. Нет, он просто был вежлив.

Илья, как и мама, выглядел сейчас подавленным. Грустный взгляд, залегшие тени под глазами, уставшая поза. Мне казалось, что они оба как-то даже постарели, что ли. Я опять опустила глаза.

— Хорошо. Илья, я на вас надеюсь, но если что…

— Я понял, — уже твердо сказал Илья. — Вероника, вы собирайтесь, я жду вас в коридоре.

— Хорошо, — ответила мама.

Я сидела на кровати и наблюдала за тем как, она складывает вещи. Почему у меня такое безразличие к происходящему? Может, всему виной таблетки? А если так, то что будет, если их действие закончится?

— Солнце, — проговорила мама и задержала дыхание.

— Не называй меня так! — грубо, очень грубо говорю я.

Мама подняла голову.

— Ты что оденешь… Варя? — и ничего? Никаких замечаний? — На улице тепло, но сейчас вечер, может, кофточку сверху накинешь? — она достала платье и белый кардиган.

Киваю головой. Разговаривать не хочу. Мне жалко маму, за что я на нее так? Но сейчас мне больше жалко себя… Слезы подступают к глазам. Вижу бутылку воды.

«Я так хочу пить!»

Хватаю ее и начинаю пить большими глотками. Немного успокоившись, проглатываю вместе с жидкостью и слезы.

Мама уже все собрала. Ждет. Я медленно начинаю одеваться. Потом меня охватывает желание попасть домой быстрее, и я шевелю руками. Прошла минута, и я уже одета. Теперь жду, когда маман возьмёт сумки. Слишком медленно! Хватаю одну сама. Голова немного кружиться.

— Мам, ну что ты так медленно? Давай уже быстрее! — меня пугает такая перемена настроения, но сейчас не могу себя контролировать.

Начинаю дышать. Как делала это раньше, до Ст… Нет, не могу произносить его имя в прошлом времени.

— Варя, не спеши. Доктор сказал, чтобы все было размеренно пока, возможны побочные действия у лекарств, и возбудимость туда тоже входит.

Но я дышу, медленно, размеренно, и потихоньку прихожу в спокойствие.

Мы выходим в коридор.

— Вот, Вероника, — протягивает врач листок маман, — это рецепт. Там указаны лекарства и инструкция, как их принимать. Через неделю, если все будет хорошо, приедете ко мне, — поворачивается к Илье. — Ну, я тебе уже все рассказал, что нужно еще сделать, так что здоровья вам. Мне пора.

Он пожал руку Илье, маме и мне. Мне показалось или он заглянул мне в глаза и сжал руку сильнее?

— Варя, будь умничкой, — развернулся и ушел.

— Ну, что, домой? Или, может, у кого есть какие-нибудь желания?

— Поехали домой, — говорю я.

Голос ровный, хотя внутри поднимается ураган. Сердце начинает стачать чаще, пока мы спускаемся на парковку.

Уже знаю, чего хочу.

— Мам, а где мой телефон? — пытаюсь сдерживаться, чтобы голос не дрогнул.

— Да дома, он разрядился, а я постоянно была рядом. А зачем он тебе? — глупый, глупый вопрос.

— Глупый вопрос, ма, — отвечаю. — Позвонить хочу. Дашке, — добавляю.

Мама кивает.

До дома ехали молча. Илья пытался завести какую-нибудь легкую тему разговора, но она быстро обрывалась. Я не хотела разговаривать. А мама… не знаю, о чём она думала, почему не поддерживала Илью.

Из машины, когда та остановилась, я выскочила первой.

— Мам, я пойду, — тон… я это сказала таким ледяным тоном, не терпящим возражения.

— Да, конечно, мы идем следом, — опять игнор. Маман специально не хотела со мной пререкаться?

— Ой, Илья, забыли таблетки купить, — слышу, как мама говорит Илье.

— Ты иди, я сейчас привезу, и сумки подниму тоже.

— Варя! — зовет мама.

Но подъездная дверь уже закрылась. Я иду к лифту. Или нет, бегу. Дыхание срывается. Хрипы вырываются из горла. Нажимаю кнопку вызова. Смотрю на циферблат, кабина на последнем этаже. Хватаюсь за сердце. Да что же такое? Что у меня болит, не пойму?

— Варя, — голос маман, — Варя!

Пытаюсь сесть на корточки. Она не дает.

— Посмотри на меня.

Мотаю головой.

— Смотри сюда, — голос, будто металл, режет слух. — Прекращай истерику.

Двери открываются. Она меня хватает за локоть, пихает грубо в лифт, нажимает кнопку шестого этажа.

— Ты что хочешь?

Я смотрю на нее, молчу.

— Я, спрашиваю, Ч Т О Т Ы Х О Ч Е Ш Ь?

— Хочу к Стасу! — начинаю плакать. Слезы облегчают дыхание.

Она обнимает меня.

— Дочка!

Створки открываются. Она ведет меня к двери, отпирает замок. Мы заходим в квартиру, свет, она не включат. Поднимает моё лицо за подбородок.

— Стаса нет, но есть я, есть бабушка, есть Даша и еще много людей, которые тебя любят. Помни это. Мне очень, очень жаль, что со Стасом случилась так!

Мои глаза застилают слезы, но сквозь пелену я вижу, что по ее щекам они тоже текут.

— Мама, почему так, почему со мной, я его так люблю! — срывающийся постоянно голос мешает нормально говорить.

— Варя, девочка моя, так бывает. В жизни такое случается. И никто, никто в этом не виноват, — она отстраняется от меня, тянет за собой. — Пошли, попьешь и выпьешь валерьянки, — смотрит на меня. — Что у тебя болит? Почему держишься за грудь?