9

В понедельник, выйдя после смены из ворот завода, инженер Савченко сел на обычный — «свой» — номер трамвая. Пропустив остановку, на которой он всегда выходил, Савченко уже в пустом вагоне доехал до кольца и там пересел на другой трамвай. Трамвай тащился очень медленно, и можно было подумать, что нетерпеливо поглядывавший на часы Савченко решил поэтому вскоре выйти и взять такси. Шоферу он назвал улицу в заречной части города.

Здесь, на малолюдном бульваре, он прошел немного вперед, потом свернул в темный переулок. На заснеженный тротуар отбрасывало неяркий свет морозное окно керосиновой лавки. Савченко спустился в подвальчик и, сонно прикрывая глаза, начал крутить диск телефона-автомата. Когда на его звонок откликнулись, Савченко пьяным голосом спросил:

— Ты, да? Ты? Знаешь, ты — гад! Кто говорит? Это я говорю! Вот!.. Видеть тебя не хочу! Восемь рублей должен, да? Отдавай, мне опохмелиться надо. Курить нечего. Вот, Кондратьев, черт тебя дери…

Ровно в восемь часов Савченко шел по Кондратьевскому переулку. Возле магазина «Папиросы — табаки» он задержался. Магазин был уже закрыт, и продавщица, придерживая дверь, выпускала покупателей. Савченко попросил впустить его, но продавщица была непреклонна.

К ним подошел высокий мужчина, тоже начал было упрашивать продавщицу, но потом зло сказал:

— A-а, все равно не пустит, уперлась… Но что же мы курить будем?

И они ушли вместе, два человека, опоздавших купить папиросы.

Немного спустя высокий коротко спросил:

— Зачем я вам понадобился?

Савченко ответил скороговоркой:

— Учтите, в городе учится дочка Дробышева, это опасно, возможна встреча.

Высокий ответил спокойно:

— Знаю. Встреча была. Но — все нормально. Расскажите, как идет подготовка.

— Этот фотограф почти наш. Ловкий парень, спортсмен. Сделать все ему будет нетрудно. Надо переходить к прямой обработке. Ваше мнение?

«Дробышев» откликнулся не сразу: видимо, он обдумывал все очень тщательно. Наконец он сказал:

— Я возьму парня на себя. Детали вы нашли, мне все ясно. Что ж, здесь, пожалуй, выйдет. Вам лучше быть в стороне. Так ему нужно крыло на машину? Ладно…

У тротуара остановился автобус и, затормозив, проехал вперед, скользя по обледенелой мостовой. Высокий побежал и успел вскочить на ступеньку. На Савченко он и не оглянулся.

Несколько дней спустя внештатный художник одного издательства Чердынцев на только что купленном по случаю подержанном «оппеле» въехал во двор дома № 16, что на улице Красина. Заперев дверцы, он вернулся в подворотню, почитал вывешенный там список жильцов и вышел на улицу — выпить на углу в ларьке подогретого пива. Минут через пять он снова был во дворе и спрашивал проходившего паренька:

— Скажи, друг, чей это гараж? Понимаешь, кончился вдруг бензин…

Паренек запрокинул голову.

— А вон там живут. Похвиснев — хозяин гаража. Вот по этой лестнице на четвертый этаж шагайте.

На звонок вышел сам Борис. Он недоверчиво оглядел незнакомого высокого мужчину и вопросительно поднял брови. Чердынцев объяснил:

— Вы уж меня извините. Заехал к приятелю, а его дома не оказалось. Собрался уезжать, гляжу — бензин на исходе. Хорошо, подсказали мне, что тут владелец автомашины живет… Так мне бензинчику, самую малость, до дому только. Я, конечно, заплачу, сам понимаю.

Борис Похвиснев нерешительно держался за ручку двери, мялся и не знал, под каким предлогом отказать. Ему не внушал доверия этот неожиданно появившийся человек: может, он из милиции, хочет ненароком заглянуть… Лоб Бориса мгновенно покрылся испариной. И все-таки он не знал, что сказать. А Чердынцев продолжал уговаривать:

— Ну что вы, право! Не хотите коллегу выручить? Это же бесчеловечно! Вот, скажем, с вами бы случилось — я дал бы без разговоров. Хоть ночью поднимите. Честное слово. Надо, товарищ, выручить!

Борис, прикрыв, наконец, дверь, пошел за ключом. Спускаясь по лестнице, он обдумывал, как бы сделать, чтобы этот высокий не видел его машины. Во дворе, бегло взглянув на «оппель», он буркнул:

— Подождите здесь, я сейчас бачок вынесу.

Он открыл дверь и проскользнул внутрь гаража. Но Чердынцев не стал дожидаться его во дворе. Просунув голову в гараж, он обшарил помещение быстрым, косым взглядом, затем вошел и прикрыл за собой дверь.

— A-а, вот у вас какая машина! Ничего, прямо скажем. Да, чувствуется фирма…

Борис в испуге стоял с бачком в руке, не двигаясь с места. Немного оправившись, он толкнул дверь и кивнул: пойдемте, мол. Но Чердынцев не обращал на него внимания и оглядывал автомашину уже с другой стороны, постукивая ногой по баллонам.

— А как на ходу? Сколько можно выжать? Горючего много берет?

Он спрашивал, как страстный болельщик, для которого в это время ничего больше не существует на свете. Похвиснев волей-неволей вынужден был отвечать — он так и стоял с бачком в руке.

Чердынцев уже заметил легкую царапину и вмятину на крыле. Он погладил царапину, потом достал платок и потер. Этого ему показалось мало. Тогда Чердынцев подышал на царапину и опять потер пальцем. Наконец он поднял глаза на Бориса и посмотрел на него, слегка прищурившись. Борис не выдержал, по его лицу пробежала едва уловимая судорога. Но Чердынцев все-таки заметил эту болезненную гримасу и усмехнулся про себя. Все так же не отводя прищуренного взгляда, он нарочито медленно спросил:

— Где это вам так не повезло, а?

Борис был бледен и прятал глаза.

Чердынцев, заложив руки в карманы и покачиваясь на длинных ногах, сам подсказал ответ:

— Наверное, когда в гараж загоняли, да?

— Да, да, вы понимаете, не рассчитал и чиркнул по кирпичному углу. — Борис, поставив, наконец, бачок, стал объяснять, как он якобы загонял машину.

Он объяснял подробно, оживляясь еще больше от того, что высокий слушал его внимательно, и под конец, уже не смущаясь, размахивал руками, демонстрируя, как он выворачивал руль. Чердынцев наклонился над стенкой:

— Вот здесь примерно, да?

— Именно здесь и поцарапал. Царапина длиннее была, если бы я не остановился и не занес передок уже руками.

Чердынцев выпрямился, погладил подбородок:

— Ну что ж, очень хорошо. Все верно. Так, так…

Он повернулся к Борису и слегка подмигнул ему правым глазом. Достав папиросы, он угостил молодого человека, затянулся сам. Помолчали. Борис успокоился. Чердынцев спичкой чистил толстый отросший ноготь. Но неожиданно Похвиснев увидел его колючий, темный взгляд исподлобья, когда художник сказал тихо и оттого особенно внятно:

— Я понимаю, это все для ГАИ… Ну, а на самом деле?

Борис, вспыхнув, опешил:

— Вы что — не верите мне? Да я…

Чердынцев почти беззвучно рассмеялся.

— Знаете ли, честно говоря, мне очень нравится то, что вы сами уже поверили в придуманное. Нет, нет, это хорошо. Это получится искренне, в милиции могут поверить. Поэтому разубеждать вас не буду, пока все достоверно. Только… дайте что-нибудь потяжелее. Ах, вот ключ.

Художник взял ключ, прикинул на глаз расстояние и несколько раз ударил по кирпичному углу. Он даже полюбовался своей работой.

— Вот так. Видите — на стене ведь тоже должна быть хотя бы царапина. Вы же здесь задели?

Похвиснев стоял, не шелохнувшись, безучастно глядя на Чердынцева. Художник вытер подобранной ветошью запачканные руки и внимательно, словно впервые, оглядел Бориса с ног до головы.

— Ага, молодой человек, дело, как я вижу, серьезное. Так, так… Человечка кокнули, да? Слегка его толкнули, а он моментально богу душу отдал? Нехорошо, друг! Как это в заповеди говорится — «не убий»? Да-а… Народишко нынче слабый пошел, пальцем-мизинцем на тот свет отправить можно.

Чердынцев как-то особенно пренебрежительно махнул рукой и сплюнул.

— В общем, дрянь-народ, слезы не стоит… Что, женщина была? Да отвечайте же! Я уже сказал, что не из милиции пришел… Ну?

Борис, все еще в смятении от того, что кому-то достаточно было лишь одного беглого взгляда, чтобы догадаться обо всем, отвечал односложно:

— Да… Женщина…

Чердынцев задумался, старательно затаптывая окурок каблуком.

— А в общем, чепуха. Нечего расстраиваться. Насчет ГАИ я пошутил, конечно; кто вас будет вызывать? Этак им нужно опросить всех владельцев машин и шоферов — сами понимаете, невозможно. Небось, все шито-крыто?

Наконец-то убеждаясь, что этот человек — не из милиции, Борис заговорил откровенно, но потому еще тише:

— Нет, никто не видел. Но в машине-то я был не один.

— Что за баба? — быстро спросил Чердынцев.

— Да так, влюбленная кошка. За нее я не беспокоюсь, могила.

— Еще кто?

— Больше никого, это точно. Ну, я, по правде, перепугался. Крыло задумал менять. Рабочих тут пригласил. Только они не появляются что-то, уж три дня прошло…

— Так, так… Это хуже. Они не могли подумать?

Борис опять побледнел, и в его глазах снова промелькнула растерянность.

— Что?… Нет, нет… Не может быть…

— Ну, вы на это «не может быть» бросьте надеяться! Я вот сразу понял. — Чердынцев усмехнулся. — Конспиратор еще…

— Но ведь зачем им? — уже горячо защищался Борис.

— Что — зачем? А так. Народ теперь такой — ему ничего не стоит пойти и накапать. Бдительность проявить, как теперь говорят. Счастье ваше, что я подвернулся. Я-то уж не выдам. Так, значит, крыло хотели менять? Что ж, это дело… Помочь вам, что ли?

Борис оживился. Он порывисто, словно ища спасения, подвинулся к Чердынцеву:

— Если можете! Прошу вас.

Чердынцев снова раскурил папиросу. Он вдруг стал каким-то вялым и, казалось, равнодушным.

— Трудное дело… Откуда крыло взять?

— Сделайте! Умоляю вас — спасите! Век буду благодарен, денег сколько смогу достану…

— Нет, деньгами мне не нужно.

— Тогда — что угодно! Только скажите… Уж будьте добры…

Чердынцев запахнул пальто и открыл дверь гаража.

— Ладно, подумаю. Если что — к вечеру приеду. Будем живы — расквитаемся… А бензинчику налейте все же. Для начала. — И он пошел к своей машине.