11

Трояновский был еще слаб, временами у него вдруг начинала кружиться голова, мучительно сжималось сердце и немела левая рука.

Быть может, он опешил с окончанием работы потому, что, как он говорил, пенсия была ему обеспечена, а «больше ничего и не надо». Как-то раз он полусерьезно признался Максимову:

— Ну, скоро я, кажется, начну марки собирать.

— Что так? — полюбопытствовал тот.

— Так ведь дело-то это стариковское…

— Интеллигенция! — так же шутливо буркнул Максимов. — Сердце кольнуло — и на пенсию!

Шутки шутками, а здоровье у Трояновского не улучшалось. Как-то раз он сидел в своем кабинете, в институте, и, закрыв двери на ключ, просматривал отчет ассистента о последних опытах. Внезапно все — и окно, и стол, и бумаги — поплыло у него перед глазами, и он, чувствуя, что теряет сознание, все-таки встал и шагнул к двери. Дойти до дверей и открыть их ему не удалось; он тяжело опустился на диван и очнулся только в санчасти института: первое, что он увидел, было встревоженное лицо врача.

— Лежите, лежите, — торопливо сказал врач, увидев, что Трояновский пришел в себя.

— Там… на столе… — прошептал Трояновский. — Надо убрать.

— Хорошо, хорошо, не волнуйтесь. Все в порядке.

Позже Трояновскому рассказали, что лаборанты несколько раз приходили, стучали в дверь и уходили, решив, что Трояновского в кабинете нет. Сколько времени он пролежал без сознания — сказать трудно. В семь часов к коменданту вошел инженер Савченко и сказал, что Трояновский заперся в кабинете и на стук не отвечает: не случилось ли чего-нибудь? Он заглянул в замочную скважину: с той стороны в дверях торчал ключ.

Двери пришлось ломать. Когда в кабинет вошло сразу человек десять, комендант прежде всего собрал на столе все бумаги, а затем («Хоть и неловко это, но надо!») вынул из кармана профессора ключи от сейфа.

Комендант — в прошлом сам чекист — зорко наблюдал за помещениями «трояновцев». На днях подполковник Пылаев буквально замучил его своими вопросами. Они обходили лаборатории ночью, и Пылаева интересовало все: и как выдаются ключи, и как опечатываются лаборатории на выходной день, и как часто охрана делает обход, и как охраняется сейф Сейф опечатывался каждый вечер в присутствии Трояновского; тут же профессор отдавал ключи коменданту. Надо сказать, что старика раздражала эта ежедневная процедура, он ворчал, брюзжал, но комендант, разводя руками, неизменно отвечал:

— Инструкция. Ничего не попишешь.

Пылаев попросил коменданта сообщать ему обо всем, что касается лабораторий Трояновского. Однако теперь, озабоченный болезнью профессора и починкой дверей, комендант не сообщил ему ничего: да и что было рассказывать? Ведь болезнь, если на то пошло, входит в компетенцию органов здравоохранения… И о том, что Трояновскому на работе стало плохо, Пылаев узнал только через два дня, да и то комендант, которому он позвонил, сказал об этом поначалу вскользь. Пылаев поблагодарил и повесил трубку.

Комендант был немало удивлен, когда полчаса спустя подполковник вошел к нему и, пожав руку, сердито сказал:

— Не очень-то четко вы выполняете мою просьбу.

— Простите, не понимаю…

— Как все это произошло? Вам пришлось ломать дверь, в кабинет вошли посторонние люди. Что вы предприняли?

Комендант густо покраснел («Не доверяет он мне, что ли?») и подробно рассказал о том, как он взял со стола бумаги, а затем вынул ключи из кармана Трояновского.

— Значит, ни до бумаг никто не дотрагивался, ни до ключей? — спросил Пылаев.

— Да, я ручаюсь за это.

— Хорошо. А как узнали, что с профессором плохо?

Комендант так же подробно рассказал, что к нему прибежал инженер с завода — Савченко, — бледный, запыхавшийся, и сообщил, что Трояновский не отзывается, а ключ торчит в дверях изнутри.

Комендант не заметил, что, услышав эту фамилию, Пылаев насторожился.

— Значит, Савченко заглянул в скважину, догадался, что дело неладно, и — к вам?

— Да.

— Как попал он в институт? У него постоянный пропуск?

— Нет. Разовый. Это можно проверить.

Комендант взял пачку разовых пропусков, выданных посетителям за последние дни, и быстро отыскал пропуск Савченко.

— Вот. Заказан самим профессором: в эти часы он обычно консультирует заводских инженеров…

Пылаев, рассматривая пропуск, перебил его:

— Когда, точно, к вам пришел Савченко — не помните?

— Очень хорошо помню, — живо ответил комендант. — Как раз по радио передавали точное время. Я еще взглянул на свои часы. А Савченко вошел минуты в три-четыре восьмого.

— Пропуск помечен 18.56. Значит, он был в институте семь-восемь минут.

— Да.

Пылаев поднялся и кивнул коменданту: пойдемте.

Они подошли к проходной, и Пылаев, взглянув на свои часы, повернул обратно. Он вошел в институт, поднялся на третий этаж и остановился возле двери в кабинет Трояновского, на обивке которой выделялась свежая коленкоровая заплата.

«Так, — думал Пылаев. — Две минуты. Сколько он стоял здесь? Ну, минуту от силы стоял и стучал. Потом заглянул в скважину, увидел ключ… Три минуты». Он быстро зашагал в глубь коридора, спустился по одной лестнице, поднялся затем по другой на несколько ступенек и, очутившись в узеньком коридорчике, обернулся. Рядом стоял запыхавшийся комендант. У Пылаева гулко колотилось сердце.

— Запыхались? — спросил он.

— Да. Сколько?

Пылаев не ответил. Весь путь занял у него пять минут. Впрочем; этот опыт ничего не дал ему. В конце концов две-три минуты Савченко мог потерять где-нибудь по дороге до дверей профессорского кабинета: поговорить в коридоре с кем-нибудь из знакомых или просто идти медленней, чем шел Пылаев, или постоять возле дверей больше одной минуты. Пылаев, однако, не жалел, что проверил эти минуты; что ж, даже если он идет сейчас по ложному следу, это необходимо.

— Замок в дверях, конечно, новый поставили? — спросил он.

— Да. Тот начисто сломали.

— А ключ? Старый ключ — где он?

Комендант полез в стол, долго бренчал там какими-то железками, выкладывая на стол стамески, молотки, клещи, и, наконец, вынул ключ с металлической биркой. Пылаев, повертев его в руках, опустил в карман.

Прощаясь, он задержался в дверях:

— Я к вам пришлю одного… человека. Специалиста. Пусть проведет от сейфа сигнализацию. И вот еще что: придет к вам один молодой человек — капитан госбезопасности. Инструкции получите у него.

Комендант смотрел на осунувшееся, какое-то посеревшее лицо подполковника: «Ой, брат, худо тебе приходится, если за несколько дней тебя так скрутило…».

Комендант зря поручился в том, что он первым вошел в кабинет Трояновского, первым взял со стола бумаги и вынул из кармана профессора ключи. Его все-таки опередили.

В этот вечер, поднимаясь по лестнице, Савченко с горечью раздумывал о том, что задача, поставленная перед ним еще несколько лет назад, выполнена только наполовину.

Шагая по пустому коридору, он усмехнулся про себя: «Инженер-производственник в после-рабочее время идет консультироваться к известному ученому. Так сказать, трогательное единение науки и практики».

Он постучал. Молчание было ему ответом. Тогда он нагнулся и заглянул в скважину: ключ. Трояновский жаловался ему на свое здоровье, старик стал совсем плох за последнее время…

Отправляясь к Трояновскому, Савченко всегда брал с собой два предмета: небольшие плоскогубцы с автоматическим зажимом и такие же небольшие лабораторные щипцы, по форме напоминающие «уистити»[1]. Всякий раз, идя по каким-нибудь делам в институт, Савченко мечтал о Случае, о том самом единственном и неповторимом Случае, который может подвернуться ему. Несколько месяцев он ждал его. Он ощупывал в кармане щипцы; они жгли руку. Он знал наизусть систему сейфа и не знал только системы ключа, но черт с ними, с ключами: сейф можно попытаться открыть и так, он не раз проделывал это там, в Терпе, в отделе разведки…

Судьба, казалось, улыбнулась ему. Пусто было в коридоре, только вдоль стены медленно шла рыжая ленивая кошка.

Савченко разнервничался позже — когда вбежал в комендантскую. Только тогда у него начали трястись колени и пальцы; к неуемной, неприятной дрожи прибавилась еще и тошнота, он почувствовал во рту неприятную густую слизь.

Главное было, однако, сделано. Щипцами он ухватил в скважине выступ ключа и повернул его. Дверь открылась. Трояновский лежал на ковре возле дивана, головой прислонившись к валику.

Вынуть у него из кармана ключ от сейфа было делом секундным. Ни воска, ни пластилина у Савченко с собой не оказалось — трудно было предвидеть такую удачу.

Он беспомощно оглянулся. Замазка на окнах? Нет, окна не были замазаны: здесь топили жарко.

Савченко с ключом в руках метнулся к цветочному горшку. На столе профессора стоял клей — из земли с клеем можно сделать массу… Нет, нельзя: мало времени. Да и оставлять следов тоже нельзя: ясно, что любой, даже самый неопытный следователь увидит, что кто-то расковырял землю.

Какие-то несколько секунд Савченко стоял, разглядывая ключ и чувствуя, что тупеет: выхода он не видел, снять слепок оказывалось делом невозможным. «Неужели так? — лихорадочно думал он. — С таким трудом… и все впустую…».

Он замер, когда в коридоре послышались и снова затихли чьи-то шаги. Потом тоскливо, будто попав в западню, он осмотрел комнату…

На столе стоял стакан недопитого чая. Тут же, на блюдце, лежал бутерброд с бужениной.

Савченко схватил кусок хлеба, дрожащими руками вырвал мякиш, смял его и притиснул к нему ключ…

Савченко не любил загадок, с которыми время от времени ему приходилось сталкиваться в жизни. Еще меньше он любил людей, в которых не умел разбираться сразу же или почти сразу: таких он побаивался и сторонился.

Однако хотя ему было и неприятно иметь дело с грузным, медлительным Тотером, — что делать! Начальник второго отдела «Абвера» штандартенфюрер Брох (ныне, надо полагать, покойный), прощаясь там, в Нейске, с Савченко, сказал ему: