ЖЕРТВА ОБЫКНОВЕННОГО ВАЛА

Ибрахан в больнице. Ибрахан на положении больного. Ибрахан и болезнь — понятия несовместимые. Его состояние трудно передать обыкновенными словами. Обескрыленная птица, легендарный Прометей, прикованный к скале, — вот с чем можно сравнить состояние Ибрахана. Привыкший всегда быть в деле, в движении, он вот уже десять дней томился на больничной койке. Пробовал убить время чтением книг. Не читалось. Все равно мысли были в комбинате: как там обходятся без него, без его наставлений? Пробовал петь, не пелось. В полный голос в больнице не запоешь, а вполголоса получилось не пение, а какое-то мурлыкание.

И дернула же его нелегкая похвалить свою же продукцию! И поделом: был наказан за неумеренную похвальбу.

Ибрахан давно собирался съездить в горное село Дулгана, что в семнадцати километрах от Яшкалы. Там находился гужевой цех, где изготовлялись сани, телеги. Старики составляли здесь основной контингент рабочих в цехе — гнули ободья.

Поездкой в Дулгана Ибрахан стремился убить сразу трех зайцев: устранить мелкие неполадки в цехе, угомонить стариков, выражавших недовольство низкими заработками, и заодно подышать целительным горным воздухом.

Встретили его радушно, двери всех домов раскрывались перед ним настежь, на столах мгновенно появлялись всевозможные угощения. За едой и питьем неторопливо завязывалась непринужденная беседа.

— Ты вот, Тамьян-агай[13], жалуешься, что работаешь много, а денег получаешь мало. Так, что ли?

Старик Тамьян тряхнул бородой. Ибрахан, поудобнее расположившись на нарах, стал популярно объяснить политику ценообразования.

— Из чего состоит себестоимость продукции, знаешь? Очень плохо, что не знаешь. Тебе, передовому работнику комбината, следовало бы знать. Сколько времени уходит у тебя на изготовление саней? Десять дней, говоришь. А по науке положено сани делать за пять. Ты ждешь, что тебе уплатят за десять дней работы, а получаешь только за пять…

— Да мы испокон веков, достопочтимый Ибрахан, делали сани за десять дней.

— Выходит, тебе еще рахмат надо сказать, что делаешь сани за десять, а не за двадцать дней… Не забывай, мы живем в век техники. Туда, куда раньше поездом и за две недели нельзя было доехать, теперь самолетом добираемся за шесть-семь часов.

— Не знаю, не знаю, на самолете еще не летал…

— Как бы тебе объяснить, агай. Есть такая умная штука — вал. Что это такое, с чем ее едят, хочешь знать? Слушай же внимательно. Мы выполняем план по валу, то есть по весу и в рублях. Чем больше выручаем за изготовленный товар денег, тем больше нам выгоды.

— Это мне объяснять не надо, — возразил Тамьян, наливая Ибрахану в порожнюю чашу свежий кумыс, — и по себе знаю. Мне, к примеру, нужна одежда сорок восьмой размер, а мне суют пятьдесят четвертый, а она на мне мешком висит. Плачу втридорога, другого выхода нет… Такое же положение и с ногами, они требуют тридцать девятые сапоги, а покупать приходится сорок третий.

— Ты рассуждаешь по-обывательски, а надо думать о государственных интересах.

— Я о государстве и думаю. Вал для вас все равно как тот вал, что мы строили на войне, чтобы укрыться. Ну и хитрецы! Я раскусил эту хитрую политику. Мне невдомек было, почему из комбината приезжал начальник Булат и требовал перейти на тяжелые сани и телеги. Теперь, должно быть, хотите для вала выкачать побольше денег, а что лошадям не под силу, об этом не подумали…

— Напрасно такое говоришь, агай, для лошадей сейчас облегчение, им на помощь пришла машина.

Так, попивая свежий кумыс, уминая жирный бишбармак, Ибрахан, не желая никого обидеть, посещал дома гостеприимных хозяев. Каждый вечер проходил в мирной беседе: Ибрахан не чурался самых острых тем. В этом он видел призвание и долг руководящего работника. Далеко не все, о чем он говорил, доходило до сознания долгожителей, но они, точно сговорившись, дружно кивали бородами, как бы удовлетворенные речами высокого гостя из Яшкалы.

В один из таких вечеров Ибрахана пригласил к себе худой, но жилистый старичок Рысьян.

И в этом доме, хотя у хозяина были прекрасные столы и стулья, ужин накрыли по древнему обычаю на нарах. Если гости и хозяин не едят на нарах, полулежа или сидя, подложив под себя ноги, в такой еде, считали, нет смака, она не приносит желанного удовлетворения.

На нары постелили красочную скатерть, на скатерть поставили огромную миску с лапшой, а рядом — миску с большущим куском мяса. Старик Рысьян засучил рукава и искусно нарезал в миску с лапшой мясо. Подавая пример гостям, хозяин съедал кусок мяса и такой же кусок своими руками тут же вкладывал в рот гостю.

Ибрахан испытывал райское блаженство. Оно было бы полным, если бы радушное застолье проходило за столом, а не на нарах. Он, проживший всю свою сознательную жизнь в городе, отвык уже от межлиса[14] на нарах. Он все время старался найти удобную позицию: то опирался на нары локтями, локти ныли, то сидел, как все в деревне, скрестив ноги, то они почему-то очень быстро немели.

Сделать замечание хозяевам, еще обидятся. Ибрахан терпел, терпел, но вкуснейшая еда не шла впрок. Когда бишбармак подошел к своему естественному концу и хозяйка подала бульон, Ибрахан не вытерпел и, будучи основательно под хмельком, осторожно и обиняком покритиковал Рысьяна:

— Какие прекрасные столы и стулья делает для вас и всего населения наш комбинат, а вы и себя и гостей терзаете на нарах…

— Место бишбармака — нары, и только нары, — оправдывался Рысьян, но воля гостя для хозяина закон. Он окликнул хозяйку, и та беззвучно перенесла все кушанья на стол, положив на колени гостей длинные полотенца: крепкий бульон наверняка прошибет пот, будет чем утереть лицо.

Желая загладить неловкость, вызванную тем, что доставил хозяевам лишние хлопоты, Ибрахан продолжал расхваливать мебель, изготовляемую его комбинатом.

— Наши столы и стулья не стыдно на международных выставках показывать. Какая форма! Какая отделка! — Ибрахан размашисто провел рукой по столу и неожиданно взвыл от нестерпимой боли: в ладонь впились сотни заноз.

Хозяева бросились вытаскивать занозы, но куда там — их было великое множество, они ушли глубоко под кожу, извлечь их можно было только в больничной обстановке. Как назло, в деревне не оказалось не то что врача, даже фельдшера. До ближайшего медпункта было столько же, как и до Яшкалы.

Чертыхаясь и проклиная бракоделов из комбината, которые в погоне за валом не отполировали поверхность стола, Ибрахан упросил гостеприимного Рысьяна отвезти его поскорее в Яшкалу. Тот запряг свою хилую кобылу в громоздкую телегу и повез доведенного до отчаяния невыносимой болью Ибрахана.

— Погоняй быстрее, а то, не дай аллах, начнется заражение крови! — умолял Ибрахан.

Рысьян старался изо всех сил, упрашивал, покрикивал, хлестал кнутом, но лошадь не внимала никаким уговорам и преспокойно шла не только под гору, но и на ровном месте еле-еле переваливалась с ноги на ногу. Казалось, свет не видывал более ледащей и равнодушной скотины! Время от времени Рысьян подталкивал телегу сзади. Но и это не намного ускорило ход телеги.

— Неужели не нашлось телеги полегче?

— Были возы полегче, да сплыли… Теперь на такие перешли, на валовые, так их, наверное, можно назвать…

— На такой повозке и с такой дохлой лошаденкой скорее в ад попадешь, чем в больницу…