«ВЕЛИКИЙ НЕМОЙ» ЗАГОВОРИЛ

Ораторское искусство глубокими корнями уходит в древние времена. Казалось бы, что за тысячелетия при желании можно было бы теоретически обосновать и объяснить широким массам, каковы движущие силы, если можно так выразиться, подпочвенные воды, питающие ораторское искусство.

Давно пора раскрыть секрет: почему одним, несмотря на природные помехи, удается все-таки стать Демосфенами, а другим ни за что не одолеть боязни аудитории: едва только они выходят к трибуне, их словно сковывают стальные тиски, они не в состоянии произнести и двух слов.

В глазах высокого начальства Ибрахан слыл «великим немым». И действительно, на городских активах и конференциях, на собраниях, в присутствии высокого начальства, Ибрахан будто в рот воды набирал. В лучшем случае, когда не выступать уже было просто невозможно, он ограничивался стандартными фразами: «Я целиком и полностью согласен с положениями докладчика», «Я присоединяюсь к предыдущему оратору», «Я извлеку из критики уроки» и т. д. и т. п.

Великий молчальник в присутствии вышестоящих товарищей, Ибрахан обретал дар речи, когда общался с нижестоящими. Посмотрели бы вы на Ибрахана, послушали бы вы его на собраниях актива бытового комбината! Куда девались робость, неловкость, косноязычие? И откуда вдруг взялся этот неиссякаемый фонтан красноречия? Невзрачный воробышек, каким Ибрахан представал перед своим непосредственным начальством, он превращался в орла, распростершего над аудиторией своего комбината мощные крылья. Ибрахан весь преображался, становился вожаком, командиром: стоит ему только приказать, и подчиненный ему отряд ринется в атаку. К его словам чутко прислушивались, будто вот-вот он выдаст какое-то откровение. Его речь многие даже в блокноты записывали.

— Дорогие друзья и соратники, — начал свою речь Ибрахан. В особо торжественных случаях он любил выражаться высокопарно, ему нравилось называть сослуживцев соратниками, это сразу придавало его выступлению праздничный оттенок. — Дорогие друзья и соратники! — обратился он к собранию. — Сегодня подлинно исторический день в жизни комбината. Наше с вами начинание получило поддержку общественности. У нас с вами сегодня большой праздник. Но я собрал вас не только для того, чтобы поздравить с одержанной победой, вы вполне заслужили это поздравление. Я хотел бы, чтобы мы все вместе, так сказать коллективно, осознали всю важность происшедшего события. Нам ни в коем случае нельзя почивать на лаврах. Наша боевая задача — закрепить завоеванное. Никто из нас не смеет ни на секунду забывать, что у нашего с вами движения есть завистники, они наступают нам на пятки. Наши успехи для них — кость в горле. Мы не должны давать ни малейшего повода, чтобы наши противники злорадствовали… (Ближайшие помощники Ибрахана одобрительно закивали головами. Им было ясно, против кого направлены сокрушительные стрелы их шефа.) Одобрение общественностью нашей инициативы ко многому нас обязывает. Мы вступаем в новый, более ответственный период, который позволит нам всемерно углубить и расширить сферу обслуживания населения. Отныне вместо случайных и неожиданных сюрпризов мы должны действовать с открытым забралом, организованно к четко. Мы должны поставить перед собой категорическую задачу — чтобы не было ни одной, пусть даже пустяковой, жалобы! Наоборот, пусть стены нашего комбината будут сплошь увешаны благодарностями яшкалинцев.

Позвольте мне еще раз от всей души поздравить вас, пожелать вам всем и каждому в отдельности здоровья и счастья в личной жизни на благо нашего общего дела. Спасибо за внимание!

Речь Ибрахана, как отмечала впоследствии районная газета, была выслушана с большим вниманием, а заключительные слова оратора потонули в продолжительных аплодисментах.

Чего не упомянула газета — так это того, что работники комбината, или, как их окрестили в Яшкале, ибрахановцы, после собрания расходились шумно, вслух выражая недовольство скупостью Ибрахана:

— Неужели ради такого знаменательного случая нельзя было отвалить из директорского фонда сотню-другую, ну, если не на премирование, то хотя бы на дружескую чашку чая?

И сам Ибрахан не прочь был бы собраться честной компанией за рюмочкой. Ведь надо же как-то выделить этот день из других дней в жизни комбината. С кем же это воодушевляющее мероприятие можно безбоязненно осуществить? С Булатом! Как-никак, а Булат (наедине с собой Ибрахан был честен и прямодушен) — главный виновник сегодняшнего торжества. Он вполне заслужил того, чтобы поднять за него бокал вина.

Но где бы им вдвоем, Ибрахану и Булату, безвозбранно провести часок-другой? У себя дома Ибрахан не решался: вездесущий Ярмухамет обязательно пронюхает, да и боевая подруга Ямбика не даст им спокойно посидеть вдвоем, не говоря уже о Минире — до смерти влюбленная в Булата, она непременно присоединится к их обществу. А ей, девчонке, рано еще прикладываться к рюмке…

Не придумав ничего определенного, Ибрахан приказал шоферу Мухарляму приготовить «Москвича»:

— Малость проветримся…

Через несколько минут Ибрахан с Булатом снова катили по улицам города.

Ибрахан, как положено, важно восседал рядом с шофером, а Булат сиротливо покачивался на заднем сиденье.

Навстречу неслись автомашины классных марок. Когда-то он, Ибрахан, разъезжал на «Волге», мечтал о «ЗИЛе», «Чайке». Но волею судеб пришлось пересесть на «Москвича». Приподнятое настроение мгновенно рассеялось, едва только мимо промчалась лихая «Волга». Ибрахан невольно съежился, стараясь быть незамеченным, не бросаться в глаза счастливому пассажиру «Волги». Но тут же приосанился, выпрямился: кто-то ехал на скромном «Запорожце» или на «Шкоде».

А вот на пролетке, устланной красно-голубым ковром, солидно покачивался в такт своему рысаку директор «Металлолома». Увидев Ибрахана на «Москвиче», он почтительно снял шляпу и сник, словно гриб на ярком солнце. Вот что значит сила персонального транспорта! Легковая автомашина и человеком может сделать, и в пшик превратит в два счета…

— Насколько я понял, мы едем в Сандуны, — сказал Ибрахан. — Ждут ли нас там? Все ли готово к приему?

— Ибрахан Сираевич, — успокоил Булат, — я предвидел такой вариант и распорядился, чтобы там сегодня не было ни одного клиента. Объявлен санитарный день.

Мухарлям резко свернул в сторону и лихо подъехал к гордости яшкалинского комбината бытового обслуживания — городской бане.

Что собой представляли яшкалинские Сандуны? По инициативе и личному замыслу Ибрахана женское отделение городской бани было коренным образом реконструировано по образу и подобию знаменитых Сандуновских бань в Москве.

На средства, ассигнованные для строительства второй городской бани, в женском отделении старой бани был устроен мраморный бассейн, установлены по примеру римских бань широкие топчаны, могущие принять в свое лоно клиентов самой крупной комплекции. Главным и основным украшением новой бани — надо ли подчеркивать — был буфет с прохладительными и горячительными напитками.

Словом, яшкалинскими Сандунами Ибрахан, прямо скажем, заткнул за пояс коммунальников Уфы. Кто бы ни приезжал в Яшкалу, их неизменно приглашали в баню, точно так же, как в Москве гостей столицы приглашали в Третьяковку или во Дворец съездов. Правда, для рядовых граждан Яшкалы в связи с этим возникали некоторые неудобства. В мужском отделении устанавливались — чисто стихийно — то мужские, то женские дни, и часто происходила путаница, доходившая до шумных скандалов. Все это, однако, было сущим пустяком по сравнению с тем моральным капиталом, который приобретал Ибрахан и возглавляемый им комбинат в глазах приезжих.

На сей раз судьбе угодно было сыграть с Ибраханом злую шутку и преподнести ему сюрприз. Едва Мухарлям подкатил к яшкалинским Сандунам, их встретил дородный директор бани, нос которого достаточно красноречиво свидетельствовал о том, что из всех компонентов банного обслуживания особое предпочтение он отдавал буфету.

— Маленькая осечка получилась… — запинаясь, стал объяснять он возникшую в бане ситуацию. — Мож-жет, в-вы найдете на него управу: ни за что не хочет уходить…

Такого сюрприза Ибрахан никак не ожидал: кто это посмел противиться его приказу?

— Я ему: сегодня санитарный день, баня закрыта. А он мне: какой там санитарный день? Покажи мне приказ! Скоро твоему любимчику Ибрахану, извините, это он так сказал, зададут, извините за выражение, такую баню, что никакой санитар не поможет.

— Говори толком, о ком говоришь?

— Да кто может бузить, как не ваш Шагей-бабай! Приблизили его к себе и носитесь, как с пис-саной торбой…

— Неужели вы с Ахлямычем не справитесь с хилым старикашкой? — резонно заметил Булат.

В это время двери предбанника раскрылись настежь, и на пороге показалась во всей своей красе невзрачная фигура Шагея. Прикрывшись березовым веником, он, если бы его не сдерживали, вышел бы, наверное, ораторствовать и на улицу.

— Я до сих пор молчал, — кричал Шагей-бабай. — Я вообще не говорун. Но после того как вы прикончили мой самовар, мою стеганку и шапку, больше молчать не буду… Вы наступили на мою больную мозоль — и я подыму такой шум… Я понял, что молчанием с такими, как вы, ничего не добьешься. Не нравится, Ибрахан, да?.. Приехали сюда после собрания попариться? Оно и понятно, на собрании вам никто жару не задал. Вы и решили попариться и устроить праздничный междусобойчик подальше от постороннего глаза. Так ведь? Ну что ж, милости просим, присоединяйтесь к вашему Ахлямычу. Места под столом, где он валяется, еще много, хватит и на вас…

Ибрахан силой оттолкнул Шагея и прошел прямо в буфет. Действительно, Ахлямыч-банщик, он же по совместительству и заведующий банным буфетом, действительно валялся мертвецки пьяный.