Миранда забывши на сей раз и сан свой и силу чародейства пришла в изступление, как обыкновенная женщина. Она приказала схватить преступника, но не легко было исполнишь ея повеление. Тщетно тысяча мечей извлекаемы были противу двоих рыцарей; они иных сражали, других низвергали, иных ранили, иных умерщвляли; одному разсекают до зубов череп, другаго пронимают до чрева, всем наносят смерть или ужас. Устрашенные Кашемирцы не находя к спасению своему кроме бегства никакого способа, разсыпаются в разныя стороны.
При сем поразительном зрелище, волшебница призывает в помощь все адския силы; но заклинания ея нимало уже не действуют, преисподняя ей не повинуется, не отвечает, и оставляет ее обремененну скорбию и удивлением.
Незнакомые ратоборцы вложив в ножны страшные мечи свои приблизились к госпожам, которыя при виде их вострепетали. Государыня! говорил рыцарь с синими перьями, оборотись к Царице, почитаемый, а часто и покровительствуемый мною пол ваш защищает вас от моею гнева. Я то только предварительно скажу Вашему Величеству, что безумное есть дело наводить на гнев таких ратоборцев, каковы суть Ренод и Роланд. После сих слов они удалились тихими стопами и выехали из городу в последовании оруженосцев.
Миранда вышед из замешательства, стала пробегать книги для осведомления, кто таковы были сии два человека, и для чего адския силы неповинулись ея велению. Тут узнала она, что один из них был непобедимый рыцарь Роланд, Граф Анжерский, племянник Императора Карла великаго, а другой славный Ренод Монтобанский; что они по наставлению волшебника Могиса двоюроднаго брата Ренодова доступили до крепости Агора в великом Тибете находящейся, овладели Дурандалем и Фламбергом, кои стрегомы были страшным великаном. В то время волшебница удобно поняла, для чего ад ее не послушал. Она знала, что Дурандаль и Фламберг были страшные мечи омоченные в Стиксе, коими низлагались самыя крепкия ополчения и разгоняемы были самыя сильныя чародейства; что против таких ратоборцев и таких оружий гнев был бы суетен и сила безполезна.
Между тем, как Миранда предавалась горести своей, рыцари удалились от Кашемира и направили путь свой к Западу. Они согласились прейти Персию, Сирию, Египет и седши на корабль в Александрии ехать во Францию, где Император имел нужду в скорой их помощи. Они узнали, что Аграман, Король Срацинской и Марсиль, Король Мавританской намерены были соединив силы свои ворваться в Карла Великаго государство.
Рыцари не выехали еще из пределов Кашемирскаго Царства, как встретили кавалера, который показался им воином необыновенным. Он к ним подъехал и посмотрев на них со вниманием, вопросил: ужели, милостивые государи, имею я наконец щастие обрести славнаго Ренода и безсмертнаго Роланда? я давно ищу их и нарочно поехал в Кашемир в том чаянии, что они конечно не пропустят случая показать храбрость свою в карусельных упражнениях. — Ты не обманывается, ответствовал ему Ренод: я Ренод, а сей товарищ мой есть Роланд. Незнакомый сошел с лошади, поднял шлем свой, и взяв руку Ренодову, позвольте милостивый государь, говорил ему, облобызать сию непобедимую руку. Я Гидон, сын одного французскаго рыцаря и Селимы Княгини Мингрельской. Известно ли вам сие имя? Редон также сошел с лошади и обняв Гидона, говорил ему: так конечно, имя твое мне довольно знакомо. Ты сын Герцога Эмона; он часто говорил нам о тебе и о прекрасной Селиме: ты брат мой, котораго я всегда любишь буду. Граф Анжерской также обнял молодаго Гидона; открытый вид его и приятныя обороты весьма понравились рыцарям. Любезной Кавалер, говорил ему Роланд, ты находишся с своими друзьями, и я надеюсь, что мы никогда друг друга не оставим. Это моя участь, ответствовал Гидон: поелику вам то угодно, я везде буду за вами следовать, удивляться благородным вашим подвигам и шествовать ко славе по стезям вашим.
Между тем они въехали в лес для препровождения ночи. Древние рыцари спали под деревом или на открытом воздухе, так спокойно, как бы и на постеле. Щастие их, естьли оруженосцы не забывали о съестных запасах; но сии люди в таком случае были догадливы. Ренод во время ужина уверял Гидона сильным образом в своей дружбе. Кто бы поверил любезный мой брат, говорил он ему, что ты воспитан в лесах Мингрельских? по твоему живому и вольному расположению и по приятности обращения твоего скорее можно подумать, что ты родился и воспитан при французском дворе. — Вы мне много делаете чести, ответствовал Гидон, я сих лестных способностей вами мне благосклонно приписываемых в Мингрелии не имел, а был там известен под именем только Гидона дикаго. О! нет, вы не заслуживаете сего имени, говорил Роланд, а оно вам дано было без сомнения какою нибудь Мингрелькою, которой вы не оказали своей благосклонности; вас надобно познакомить с нашими француженками. Оне ко всем чрезвычайно ласковы, а по тому можно ясно надеяться, что и вы таковы же будете к их прекрасному полу.
Как вы далеки от истинны, милостивый государь, ответствовал Гидон: я любил Фатиму; женщины наши суть самыя прекрасный на земли, но лучше Фатимы конечно нет ни одной во всем свете. Но в то самое время, когда я полагал в ней все щастие, когда ежедневно новыя получал клятвы в непременной ея ко мне любви, имел трех или четырех соперников, коих она столько же делала щастливыми, сколько и меня. Вот ето прекрасно! прервал Роланд, чтож такое? приключение самое обыкновенное и простое, Фатима ваша поступила так точно, как поступают другия. Но что вы тут предприняли, нещастный любовник? — без сомнения хватились за отчаяние? — Почти так, говорил Гидон: я возгнушался легкомысленною Фатимою, всем ея полом и безразсудным своим легковерием, я убегал общества, и меня назвали диким. Но я не долго был в таком положении; начал думать, что женская склонность к обману и непрестанным переменам так точно естественна, как наклонность реки к морю. Сие справедливое или мечтательное предположение привело меня в разум: я почувствовал, что нетолько глупо, но едва ли и непостыдно для мущины безпокоиться неверностию женщины; я принял прежний образ жизни, заводил каждый день новыя любовныя интриги и клялся отмстить Фатиме каждый раз, когда только удавалось мне находить приятных и благосклонно способствующих во мщении моем женщин.
Это для меня чудно, говорил Ренод, что непостоянная Фатима сделала тебя самого непостоянным. Мы покажем тебе во Франции любовниц гораздо вернейших. Да! вы конечно намерены показать ему свою Изабеллу Маянскую? прервал Роланд, а больше незнаю сыщете ли надежных, что принадлежит до меня, я таковых совсем незнаю; правда что я, благодарение небесам, никогда не любил и любить не буду; я очень согласен в мыслях с Гидоном, и радуюсь что он в сем случае так благоразумен. — Нещастной Роланд! при такой твердой на себя надежде он находился в таком точно состоянии, в каком бывает кормщик, который и приближившись уже к камню долженствующему устроить его гибель презирает морския опасности потому только, что никогда непретерпевал их.
В следующее утро, которое обещевало прекрасный день, рыцари отправились в путь, и лишь только выехали из лесу, увидели в стороне весьма великолепное здание стоящее на горной вершине. Они так часто слыхали об Ангелике, и о ея замке стрегомом Адскими духами, что увиденный ими признали за жилище княжны Кашемирския.
Я нетерпеливо хочу узнать, говорил Роланд, заслуживает ли сия красавица те похвалы, какия ей приписывают. Не ужели Граф, по твоим мыслям это стоит того, чтоб мы остановились? говорил Ренод. Первое есть то препятствие, что Гидон не может туда с нами войти, неимея пропуску подобнаго Дюрандалю и Фламбергу. Естьли бы дело состояло только в посещении Ангелики, ответствовал Роланд, то и я бы несогласился устраняться с дороги, но увидеть несколько дьяволов, это любопытно. Гидон же согласится подождать нас в сем лесу. Рыцари отдали Бридедора и Баярда[1] оруженосцам своим, уверили Гидона в скором возвращении и пошли к замку.
Они прошли без затруднения, и дьяволов совсем невидали. Сила очарованных мечей их разгнала адскую стражу и Роланд обманутый в своем чаянии хотел возвратиться к Гидону; но поелику уже мы в замке, сказал он по том, то можем у княжны позавтракать.
Лишь только вошли они в чертоги, все женщины подняли великой крик: ах! это мущины! мущины! и хотели бежать; но вскоре опомнились и охотно осталися, что очень естественно. — Мы хотим, Государи мои, говорил им Роланд, отдать свое почтение княжне Кашемирской; пожалуйте проводите нас в ея покои. Одна старая надзирательница ответствовала, что Княжна изволит прохаживаться в саду, а между тем приказала тотчас уведомить ее о прибытии рыцарей.
Сия весть привела Княжну во удивление, но непрогневила. Подруга ея Роксана, дочь Ражи Синдаба, которая обстоятельное имела о мущинах понятие, старалась княжну в том наставить; но Ангелика с некотораго времени пожелала сама узнать то пояснее.
Она близка уже была к сему удовольствию. Рыцари в провождении Ангеликиных прислужниц пошли к беседке, в коей находилась княжна с Роксаною. Она увидев их смутилась. Один вид их просветил ее гораздо больше нежели все наставления Роксанины.
Они подошли к ней, сделали по весьма низкому поклону и смотрели на нее неговоря ни слова; и правда, что из всех прелестей природы небыло равной в красоте Ангеликиной. Волшебницы сдержали свое слово. Она неуступала в красоте и прелестях ни самой лучшей Гурии или Грации. В довершениеж опасности для любопытных рыцарей, Ангелика не была убрана и даже неимела на себе ни искры драгоценных камней. Головной убор ея состоял из цветов, легкая одежда столь худо покрывала младую грудь ея, что она бы вся была видна, естьлиб пук Ясминов не закрывал одной ея части. Ренод немного незабыл своей Изабеллы; что же принадлежит до Роланда, вся душа его в глаза преселилась. Гордый рыцарь перестал быть нечувствителен, сердце его отдалось без сопротивления: он почувствовал пагубную любовь, от коей никогда уже не и целился.