Глава V

— Волосатый человек! — сказал я на следующее утро после того, как мы протерли глаза и потянулись, дабы прийти в себя после глубокого сна. — Отныне ты будешь прозываться Исавом: это древнее и весьма подходящее для тебя имя. Теперь, Исав, давай позавтракаем, а после посоветуемся и решим, какие нам следует предпринять шаги, чтобы выбраться с этого трижды проклятого острова со всем его колдовством.

В беседе с Исавом было мало толку, но меня радовал и ободрял звук собственного голоса и, пока я говорил, мой спутник улыбался с чрезвычайно умным видом, хоть и не понимал ни единого слова.

— Исав, — сказал я, когда наш завтрак был окончен и мы на некоторое время улеглись на полу, глядя в потолок, — чем мы теперь займемся?

Не ожидая ответа, я продолжал:

— Мы построим корабль, пусть и маленький, и на нем мы уплывем прочь от этой одержимой ведьмами земли, где ничто не сулит нам покоя либо доброго здравия.

С этим мы поднялись и направились в обширную комнату за главным залом, ту, что походила на громадную кузницу. Здесь имелось множество топоров, пил и прочих плотницких инструментов, годных для постройки корабля, а также тачка с колесами и легкая тележка. Мы загрузили их всевозможными инструментами и мешками с различными мелочами, каковые могли нам пригодиться. На холстине одного из них, как ни странно, было написано черными буквами «clavos de fierro»; эти слова означают «корабельные гвозди» на испанском языке, с коим я весьма хорошо знаком благодаря частым встречам с моряками этой великой нации.

Мы с Исавом трижды совершили путешествие от замка до морского берега. Спустившись в первый раз к берегу, мы построили грубый шалаш, дабы поместить туда содержимое наших тачек, а также хижину попрочнее, что должна была послужить нам убежищем в ночное время, ибо меня беспокоила мысль о сне на открытом воздухе, где нас мог застигнуть дождь, ветер либо иная погодная напасть, ниспосланная Провидением.

Перед тем, как вновь вернуться к замку, мы долго купались и плескались в воде, проведя большую часть дня, точно английские горожане, посещающие летом морские берега.

Ничто не изменилось вокруг, и громадный бронзовый идол продолжал стоять на страже, словно хранитель того берега, молчаливый и недвижный, как всегда, а у ног его были разбросаны здесь и там выбеленные солнцем скелеты, сломанные пополам. При виде странного божества улыбка исчезла с лица Исава, и он принялся биться головою о песок и стенать; он сжимал кулаки и громко вопил в лицо идолу, издавая горловое рычание, каковое заменяло ему проклятия, и я понял, что он не относился к числу верующих в огромного бронзового бога.

— Это хорошо, дружище Исав, — сказал я, — и я очень рад, что ты не оказался идолопоклонником или язычником, как большинство дикарей.

После этого мы снова направились вглубь острова и вернулись на берег, нагруженные простынями и покрывалами, каковые сняли с больших кроватей, а также прочными вощеными веревками и бечевками, из коих кои намеревались изготовить парус и такелаж для нашей мачты. Остававшееся в тележках место мы заполнили мясом в запечатанных жестянках, бутылями с вином и мечами и копьями из главного зала, с помощью каковых средств надеялись убить много зверей и птиц в лесу и тем самым обеспечить себя на каждый день свежим мясом.

Все это добро мы тщательно сложили в шалаше и затем приступили к постройке судна, валя деревья в лесу и трудясь, не покладая рук, от рассвета до заката. По вечерам, завершив дневную работу, мы бродили по берегу, высматривая парус либо следы человека, однако ничего подобного так и не обнаружили; и неизменно высился перед нами огромный бронзовый идол с тринадцатью прозрачными драгоценными камнями на шее.

И вот однажды, пройдя около половины лиги вдоль пустынного берега, мы случайно наткнулись на нечто похожее на беседку, однако же, подойдя ближе, удостоверились в своей ошибке, ибо то было длинное и низкое деревянное строение с тремя стенами и крышей, все поросшее мхом и вьющимися растениями. Мы осторожно приблизились и обошли строение сперва с одной стороны, затем с другой, покуда не очутились перед фасадом, выходившим к морю, и разглядели в нем нос маленького корабля. Кровь бросилась мне в лицо при виде этого зрелища и я с большой поспешностью побежал вперед, дабы ощупать руками то, что увидели мои глаза. Воистину, то был корабль, чудесно легкий, но на диво прочный, за что я, будучи мореходом, смело мог поручиться, и вы, видевшие тот корабль у моего дома на Стейд-Стрит, можете это засвидетельствовать.

У того странного корабля не имелось ни мачты, ни паруса, ни весел. Он был весь открытый и пустой, за исключением единственного кубрика, обставленного с большим удобством и злотом; с одного конца корпус судна был закрыт деревянной обшивкой, поверх коей находились три серебряные рукояти, походившие на дверные ручки. Сперва я испугался, решив, что корабль тот был еще одним произведением колдовского искусства наподобие прочих чудес, с какими я столкнулся на острове; тем не менее, мы с Исавом благополучно провели ту ночь в кубрике безо всяких кошмаров и какого-либо иного вреда, и потому наутро мне подумалось, что то было доброе предзнаменование и, для чего бы ни служили серебряные рукояти, я готов пуститься в плавание по морям на этом необычном баркасе.

Под кораблем имелась широкая и длинная деревянная платформа, снабженная колесами, каковые я смазал звериным жиром, и мы с Исавом сумели без особого труда спустить наш новообретенный трофей на воду и с помощью заранее изготовленных весел проплыли около лиги вдоль берега без каких-либо злоключений, разве что Исав, каковой не был моряком, несколько раз грузно падал на спину. Последний участок пути мы проделали достаточно быстро, ибо баркас был удивительно легким и по преимуществу сработанным из пробки, каковая весит очень мало; сталь же и древесина, использованные для его постройки, отличались высоким качеством и были очень прочными, но никак не тяжелыми.

Я благодарил Провидение за дарованную мне вещь, о какой я мечтал более всего на свете; и теперь, когда мы обзавелись кораблем, я решил, что мы без дальнейших отлагательств выйдем в море и уберемся подальше от варварской земли, где жизнь наша подвергалась великой опасности.

И однако, прежде чем поднять парус и исчезнуть за горизонтом, я решил в последний раз отправиться в замок на вершине холма, ибо наши запасы мяса и вина подходили к концу, да к тому же моя золотая посуда была спрятана в лесу; я решил взять ее с собой, поскольку стоила она очень дорого.

Мы с Исавом вытесали мачту и изготовили прочный парус из покрывал и простыней, и нам оставалось только погрузить на борт провизию и свежую воду, а затем тронуться в путь к безопасной гавани.

Мы снова, толкая перед собою тележки, пересекли леса и пастбища, лежавшие между берегом и замком. Бронзовая рука, как и ранее, сжимала мой кожаный ремень, и ворота были широко распахнуты.

Прежде всего мы направились к моему давнему обиталищу в лесу и загрузили золотую посуду в мою тачку, после чего некоторое время ходили туда и обратно, нагрузившись провизией и бутылями с вином, покуда обе наши тачки не были заполнены доверху. Покончив с этим, мы устроили прощальную трапезу в кладовой и сидели там, веселясь, однако Исав вдруг вскочил и быстро побежал к воротам; затем он, точно умалишенный, ринулся вниз по холму к лесу, головой и руками показывая, что вернется к закату. Чрезвычайно удивляясь его внезапному бегству, я смотрел, как он исчезает в зарослях, затем же в последний раз прогулялся по замку. Он был пустынен и тих, как могила, и все же, сидя в громадной кузнице, я подумал: «Хорошо было бы спасти других потерпевших кораблекрушение моряков от заклинаний и колдовства, что умертвили Томаса Сноуда и Сатану, черного кота, и едва не погубили меня, а на Исава навели столь нескрываемый страх». И потому я поспешил в подвал, где находились бочки с порохом, о каковых я говорил выше; с немалыми усилиями я перетащил и сложил восемь из них в главном зале; пять бочек я оставил внизу — их хватило бы, чтобы разрушить целый город, — одну же бочку я поместил у закрытой двери Чертога Тьмы и, катя другую к чертогу с прекрасными девицами и розовым сиянием, нежданно увидал не кого иного, как Исава, напрягавшего все свои телесные и духовные силы; он гнал перед собой дикую свинью, та же визжала, явно будучи вне себя от ужаса. Волосатый человек мчался за ней с быстротой зайца, сжимая в руке крепкую дубину, каковой он то и дело колотил испуганного до смерти зверя.

Я с удивлением наблюдал за этим необычайным представлением, гадая, для чего ему понадобилось преследовать и загонять несчастное создание. Так мы втроем постепенно приближались к комнате с прелестными девицами и, подойдя ближе, я увидал, что дверь была, как и ранее, открыта настежь, девицы же по-прежнему услаждали взор чудесной красотой. От этого приятного созерцания меня отвлек мой товарищ, каковой принялся теперь еще безжалостней колотить дикую свинью, так что воздух наполнился горестным визгом, и тот, смешиваясь с криками Исава, порождал превеликий шум, какого остров доселе не слыхивал. Я бросил взгляд на отворенную дверь и догадался, что собирался сделать Исав.

Последним ударом он заставил дикую свинью, вконец обезумевшую от страха и боли, перескочить через порог палаты, и затем я увидал, что за участь ждала меня, ежели я оказался бы достаточно глуп и тороплив и в порыве сильного искушения вошел в тот дом. Дикая свинья устремилась навстречу своей судьбе, навстречу самой ужасной и беспощадной гибели, каковая постигала когда-либо человека или зверя. Одно мгновение она постояла внутри, не зная, куда повернуть и косясь пугливым взглядом через плечо на своего жестокого преследователя; и затем, со звуком, подобным скрежету тысячи голодным зубов, с потолка на пол чертога обрушились бесчисленные острые копья; они падали отвесно с великим грохотом и лязгом, впиваясь металлическими наконечниками в каменные плиты пола. На каждый квадратный фут пола пришлось не менее трех остро заточенных железных копий; снова оглядев чертог, я увидал, что он был теперь от стены до стены перегорожен древками, торчавшими густо, как деревья в лесной чаще. С восемнадцать тех копий пронзили дикую свинью с такой быстротой и силой, что она испустила дух, продолжая стоять на четырех ногах и истекая кровью. Прекрасные девицы не пошевелились и ни единым жестом не выразили ужас или радость; они стояли безмолвно и ничуть не пострадали, огороженные, точно решеткой, железными копьями.