26

Должно было пройти немало времени, прежде чем Дэвид Стивенс смог почувствовать себя хотя бы немного лучше и хотя бы ненадолго. Пока же он пребывал в мрачном расположении духа, был взволнован и напряжен.

— Нет, они бы не запустили ракеты, — наконец высказал он свое мнение.

— Верно! — подтвердил Бономи.

— Они бы не запустили, потому что тогда у них больше ничего бы не осталось. Никаких козырей на руках.

— Верно, но ведь они обезумели… и перепуганы!

— Да, Винс, они обезумели и перепугались и теперь могут учинить все что угодно. Теперь они в отчаянии, теперь они на краю пропасти…

— Понял. Принято…

— И они больше не ощущают себя в безопасности. Предположим, они не знают в точности, что там делали эти десантники и что за оборудование они с собой принесли. Тем не менее эти люди в «Гадюке-3» все же знают, что солдаты проникли внутрь и добрались до двери капсулы, а сигнализация не сработала.

Бономи внезапно охватила волна усталости, пота, беспокойства и самое неприятное — ощущение, что ему надо побриться. Это ощущение, которое было наименее существенным, почему-то доставляло ему наибольшее неудобство.

— Может быть, они сейчас запустят? Ты это хочешь сказать, Дейв?

У сигары был премерзкий вкус. Эта была отличная канарская «корона» — пятьдесят центов за штуку, но вкус у нее был отвратительный, и в кабинете, в этом огромном кабинете, отвратительно пахло после целого дня нескончаемого курения.

— Именно это я и хочу сказать. Мне кажется, я допустил ошибку, дав согласие на этот штурм. Я не виню военных, пойми, но это была грубая ошибка — моя грубая ошибка. А я не должен делать грубых ошибок, Винс.

— Вы и не много их делаете, мистер президент. Если хотите знать, честно вам признаюсь, не просто как друг, вы их сделали чертовски мало. Но конечно, если сейчас вы лопухнетесь, то можете уничтожить весь мир, — усмехнувшись, заметил генерал, — но я бы не стал об этом беспокоиться.

— Я же не ты! Я беспокоюсь.

Для сведения тех, кто ведет статистику автокатастроф на шоссе в канун Рождества, уровня преступности среди школьниц в Калифорнии, самоубийств в Швеции и международных кризисов: в тот самый момент в разных уголках земного шара было несколько людей, которые тоже очень беспокоились.

В Бонне канцлера Федеративной республики серьезно беспокоили новости из Берлина.

В Москве пять высших маршалов Красной армии, включая и начальника Генерального штаба Барзинко и главного маршала бронетанковых войск Алексея Союзова, были взволнованы не меньше. Дешифровальщики ГРУ прочитали переданный американцами приказ о повышении глобальной обороноготовности США на четвертый уровень, и это, ясное дело, была их реакция на операцию «Ямщик».

Глупо, как глупо, как глупо…

Величайшей глупостью была и вся эта операция — попытка заварить очередной берлинский кризис, дабы за несколько недель до начала бухарестской конференции поразить страны коммунистического блока твердостью советского руководства.

Глупо, глупо, глупо…

Обуревавшие его мысли Алексей Союзов мог бы облечь в слова, если бы был уверен, что кабинет не прослушивается, но он, вероятно, прослушивался.

И тем не менее, все это так глупо!

«Ямщик» был глупостью, и американская реакция была глупостью, и ответ Центрального Комитета на их реакцию тоже, вне всякого сомнения, будет глупостью. И все оценки случившегося, которые появятся в газетах Лондона, Пекина и Мехико, тоже будут глупыми, хотя, по большому счету, несущественными. Существенно же то, что Центральному Комитету следует впредь действовать осторожно, прагматично, а не руководствуясь идеологическими соображениями или эгоистическими интересами.

— Сама по себе операция прошла отлично, — повторял торжествующе Барзинко. — И мы выполнили каждый этап плана точно по графику.

— Да, все провернули хорошо, — согласился главнокомандующий ВВС Красной армии.

— Мы добились цели плана, — продолжал Барзинко, — и теперь дипломатам и пропагандистам остается извлечь максимальную выгоду из нашего достижения.

— Ну конечно, — хором отозвались оба маршала.

Союзов промолчал.

— А ты не согласен, Алексей? — спросил один из них.

— У меня нога болит, — ответил тот уклончиво.

— Это погода, — напомнил Барзинко присутствующим, выказав отменное умение улаживать любые разногласия, умение, которому он и был обязан, главным образом, за свой взлет по службе. Он был мастером компромиссов, сглаживания острых углов, утрясания всяческих конфликтов. — Так вот я и говорю: операция увенчалась успехом, и я проинформировал министра обороны, а он доложил ЦК.

— А им кто-нибудь доложил, что американцы повысили уровень обороноготовности до «четверки»? — с вызовом спросил старый танкист.

Это был неуместный вопрос, заданный с неуместной прямотой, что было вполне в духе Союзова. Все в кабинете и так поняли, что маршал Барзинко передал донесение министру, а министр передал его ЦК. Такова была стандартная процедура. И об этом не было нужды тревожиться, как не было причин считать, что ЦК сделает что-то большее, чем просто примет информацию к сведению. Даже ввиду нажима со стороны китайцев, угрожающих то ли сорвать, то ли использовать к своей выгоде бухарестское совещание, Центральный Комитет, безусловно, не собирался предпринимать никаких рискованных шагов.

— Министру было доложено, — спокойно сказал Барзинко, — и можно предположить, что об этом он поставил в известность Центральный Комитет. Я однако не думаю…

Прибытие курьера от министра обороны прервало маршала. Краткое сообщение гласило: Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза выражает единодушное убеждение, что СССР не запугает реакция американских империалистов, которая не более, чем очередной блеф.

Четырем бронетанковым дивизиям Союзова в Польше вменялось выдвинуться — немедленно! — к западу и подойти на тридцать миль к западногерманской границе.