15

Артур Ренфрю Гросвинор, выпускник Гарварда (1942), демобилизованный из Управления стратегических служб (1946) и, согласно департаменту индивидуального пошива компании «Брукс-бразерс», имеющий идеальный 48-й размер, прибыл первым. Являясь вдобавок ко всему вышеупомянутому, государственным секретарем, ответственным за внешнюю политику великой державы, это был высокий серьезный мужчина весьма недюжинного ума, свободно владевший французским и испанским, обладатель наименее густой шевелюры из всех членов кабинета Стивенса и репутации знатока средневекового искусства. Кое-кто из более молодых сотрудников государственного департамента распускал озорной слушок, будто Гросвинор — с медицинской точки зрения форменный уникум, ибо он родился без потовых желез, но это была чистой воды выдумка. Рослый лысеющий государственный секретарь потел… конечно… в определенных ситуациях, хотя никто из сотрудников государственного департамента при этом никогда не присутствовал. Тот факт, что никто в госдепе никогда не видел своего шефа потным, разумеется, ничего не значил, ибо они ни разу не заставали его в постели с миссис Гросвинор (выпускница колледжа Брин-Мор 1947 года), которая родила ему четверых детей. Государственный секретарь не потел и в этот воскресный день, когда лимузин доставил его к боковому подъезду Белого дома, хотя он был несколько озадачен тем, что президент попросил его подъехать к восточному входу, которым пользовались крайне редко.

Он также терялся в догадках, зачем его вызвал президент, впрочем, ему предстояло скоро самому все узнать. Возможно, это как-то связано с визитом короля Ахмеда, который проходил весьма успешно. «Надо не забыть об этом упомянуть в беседе с президентом», — подумал Артур Ренфрю Гросвинор в тот момент, когда шофер остановил черный «кадиллак» у восточного подъезда. Дверь Белого дома — боковая дверь — тотчас распахнулась, и Гросвинор увидел одного из младших адъютантов.

Это обстоятельство, как и само незапланированное совещание в воскресенье, показалось ему странным.

Было ясно, что президент не хотел посвящать в это дело журналистов, которые несли круглосуточное дежурство вблизи главного подъезда на Пенсильвания-авеню. Шофер открыл дверцу, молодой капитан почти нетерпеливо отсалютовал главе внешнеполитического ведомства, и государственный секретарь быстро прошел в здание. Чувствующиеся во всех жестах капитана нервозность и поспешность удивили Гросвинора, так как если бы где-то в мире разразился кризис, об этом тут же доложили бы в государственный департамент по дипломатическим каналам из посольств. Жаль, что общественность не вполне отдает себе отчета в эффективности новейшей системы глобальных телекоммуникаций государственного департамента, размышлял Гросвинор, следуя по коридорам за капитаном — капитаном Хартунгом, судя по именной планке на его кителе.

Министр обороны Роберт Гатри Дарби, выпускник Массачусетского технологического института 1948 года сотрудник корпорации «Локхид айркрафт» (до 1970 года), прибыл в Белый дом несколькими минутами позже и вошел в здание не через восточный вход. Он попал туда по подземному переходу из примыкавшего к Белому дому административного корпуса в сопровождении генерала Питера Крейна. Крейн, обычно носивший форму с четырьмя звездами, как то и подобало начальнику штаба ВВС, понимал, отчего их просили приехать в резиденцию президента тайно и почему ему было предложено одеться в штатское. Президент поручил Маккензи в общих чертах обрисовать Крейну ситуацию, и теперь генерал в отличие от Артура Ренфрю Гросвинора потел, как мышь. Больше того, он страшно нервничал — отчасти потому, что президент, очевидно, сейчас мог устроить разнос ВВС.

Ивен Майклсон, в своих обычных очках в роговой оправе и при галстуке, приехал вслед за генералом. Директор Центрального разведывательного управления США, истинный герой государственной службы, ибо ему удалось пройти по всем ступенькам служебной лестницы от самого низа до самого верха, подъехал к южному входу. Он готовил воскресный обед — стряпня была его хобби, — когда ему позвонил Бономи и сообщил, что его хочет видеть президент. Майклсон недолюбливал Винсента Бономи, или, говоря, точнее, Майклсон был раздосадован просчетом относительно Бономи, ибо бывший летчик оказался человеком президента, а не ЦРУ. Этого не должно было случиться, во всяком случае, по логике карьерного бюрократа, хотя всякий профессиональный политик мог бы предсказать такой поворот событий: всякий государственный служащий предан своему агентству, управлению, департаменту. Преданность — личная преданность — была качеством, которому международное разведывательное сообщество никогда не придавало достаточно серьезного значения, но Майклсону не давала покоя мысль, что ему-то следовало прощупать Бономи более основательно. В конце концов Ивен Майклсон был первым социопсихологом (докторская диссертация по психологии в Чикагском университете), возглавившим крупнейшую шпионскую организацию Америки.

От него не ждали неправильных суждений, от него ждали всезнания.

И тот факт, что ему не было известно, зачем президент вызвал его в столь категоричной форме, ни с того ни с сего, да еще так срочно, лишь усилил его подавленное чувство беспокойства, и потому он в очередной раз сглотнул горечь, когда, войдя в Белый дом, увидел приближающегося Бономи.

— Извините, что испортил вам воскресенье, — обратился к нему генерал почти развязным тоном, — но у нас сорвало закрылки.

Сорвало закрылки? Бономи до сих пор любил отпускать давно вышедшие из моды жаргонные слова и выражения военных летчиков, иные из которых были в ходу еще в доисторическую эпоху второй мировой войны.

Майклсон пожал плечами с философско-обреченным видом ветерана холодной войны, который на своем веку пережил немало международных кризисов, и подумал, не удосужится ли Бономи развить свою мысль. Не удосужился.

— Большой сбор? — осторожно поинтересовался директор ЦРУ.

— Нет, только самые избранные. Вы, Гросвинор, Дарби, Пит Крейн и Билл Фрост. А вот и он!

Уильям Ли Фрост, кудрявый чикагец, чьи обширные познания в области юриспруденции дополнялись разносторонними талантами большого мастера кампаний по сбору средств для проведения политических мероприятий, выглядел слишком молодо для генерального прокурора Соединенных Штатов. Его обезоруживающе честное лицо выражало безмятежность мужчины, которому едва стукнуло тридцать, и только недавно появившиеся несколько седых волосков в его шевелюре и временами набегавший на его взор туман позволяли стороннему наблюдателю распознать суровую житейскую мудрость этого зрелого сорокачетырехлетнего мужчины.

Он имел свой стиль, не тот предсказуемый стиль аристократа-епископала, которым обладал государственный секретарь Артур Ренфрю Гросвинор, но несколько более колоритный, харизматический стиль — манеры повидавшего свет международного банкира (вроде кого-нибудь из французского клана Ротшильдов. Гросвинор был представителем богатого старинного рода янки, а куда более раскованный и либеральный Фрост происходил из не столь древнего, но не менее зажиточного семейства со Среднего Запада. Его отец был выходцем из России. Эмигрировав в Штаты в конце прошлого века, он взял себе фамилию Фрост и в течение следующих шести десятилетий создал империю недвижимости. Ныне старший Фрост регулярно посылал щедрые чеки в различные благотворительные организации, играл в покер и в бридж со своими старыми приятелями и с величественной скромностью хвастался своим «сыном-генералом». Его забавляло, что принятой формой обращения к генеральному прокурору Соединенных Штатов было слово «генерал» — это его мало восхищало.

— Добрый день, генерал, — сказал Фрост, обращаясь к Бономи.

— Добрый день, генерал! — ответил офицер ВВС.

— Привет, Ивен! — с приятной улыбкой повернулся Фрост к директору ЦРУ.

— Здорово, Билл! И ты к нам на огонек?

Бономи сдержал улыбку. «К нам на огонек»… Увы, это типичная манера поведения любого сотрудника разведки — делать вид, что им известно больше, чем на самом деле. «К нам». Да это просто смех — ведь Майклсон понятия не имеет, зачем их позвали. Президент всех пригласил к себе на огонек, и встреча обещала быть очень невеселой.