Наступила очередь давать объяснения Перри Мейсону.

— Должен сообщить суду, что доктор Грантланд Олм, которому суд поручил обследовать мистера Шелби, сделал это и признал мистера Шелби совершенно компетентным и психически здоровым. Два других известных психиатра также обследовали его и подтвердили заключение доктора Олма, заявив, что мистер Шелби совершенно здоров и в состоянии заниматься своими делами. Если суд желает, я могу попросить этих врачей подняться на свидетельское место.

Судья Кайл улыбнулся.

— Продолжает ли окружной прокурор настаивать на своем заявлении?

Гамильтон Бюргер шепотом посовещался с Марвином Мошелом, затем сказал:

— С разрешения суда, имеются два врача, которые подтверждают, что мистер Шелби страдает старческой деменцией.

— Два практикующих врача, не являющихся специалистами в области психиатрии,— с самым любезным видом утЬчнил Перри Мейсон,— причем в данный момент Врачебная Коллегия вообще решает вопрос о лишении доктора Бекстера звания и права заниматься лечебной практикой. Если вам хочется отнимать время суда и слушать спор трех специалистов-психиатров с этими двумя врачами общего профиля, мы можем доставить вам такое удовольствие.

Гамильтон Бюргер снова посовещался со своим помощником, затем сказал:

— Мы временно снимаем возражение, ваша честь, но мы желаем, чтобы этого свидетеля предупредили.

Судья повернулся к Горасу Шелби.

— Мистер Шелби, суд не хочет вас никоим образом запугивать, но в то же время считает необходимым предупредить вас, что в соответствии с заявлением прокурора данного округа вы можете считаться сообщником или даже основным преступником по тому делу, по которому судится обвиняемая. Поэтому суд предупреждает, что все, сказанное вами позднее, может быть использовано против вас и что вы имеете право на собственного защитника на любой стадии процесса. Скажите, представляет ли вас мистер Мейсон как поверенный?

— Только в той степени, что он доказывает мою правомочность и здравый смысл.

— Он не представляет вас в связи с возможным обвинением, которое может быть вам предъявлено по делу об убийстве Ральфа Экзеттера?

— Нет, сэр.

— Желаете ли вы иметь собственного защитника, который будет давать вам советы в отношении ваших прав, обязанностей и привилегий в связи с данным преступлением?

— Нет, сэр.

— Желаете ли вы добровольно давать показания?

— Да, сэр.

— Вы понимаете природу этого процесса?

— Да, сэр.

— Вы учитываете предупреждение суда о том, что ваши показания впоследствии могут быть использованы не в вашу пользу?

— Да, сэр.

— Понимаете ли вы, что вы не обязаны отвечать на те вопросы, которые могут вас инкриминировать?

— Да, сэр.

— Очень хорошо. В таком случае, мистер Мейсон, продолжайте ваше расследование.

— Мистер Шелби, существует ли какая-нибудь родственная связь между вами и обвиняемой? — спросил Перри Мейсон.

Шелби высоко поднял голову и громко сказал:

— Да, сэр. Она моя дочь!

По задним рядам прокатился шепот. Судья постучал молотком, призывая к порядку.

— Будьте любезны объяснить, как вас следует понимать? — спросил Мейсон.

— Ваша подзащитная — дочь той женщины, которая на протяжении многих лет была у меня экономкой и которую я сильно любил,— сначала я не мог на ней жениться из-за юридических осложнений, а позже было решено оставить наши взаимоотношения такими, какими они были, но при условии, что Дафния будет называться моей племянницей. Чтобы защитить й обеспечить ее, я составил завещание, по которому, разумеется, все должно было перейти к матери Дафнии. После того как она умерла, я намеревался переделать свое завещание, объявив своей единственной наследницей дочь, но у меня все не доходили руки, пока... пока не было уже слишком поздно.

— Теперь вы составили такое завещание?

— Да.

— Оно было написано вами по вашей доброй воле, без постороннего нажима?

— Да.

— Вас содержали в санатории «Гудвилл»?

— Да, сэр.

— Добровольно или против вашего желания?

— Насильно, ваша честь.

— Что случилось?

— Дафния меня освободила.

— А что было потом?

К этому времени Дафния уже тихонько плакала, утираясь носовым платком. В зале стояла мертвая тишина, настолько все заинтересовались показаниями Шелби.

Горас Шелби подробно описал свое пребывание в «санатории», как он оттуда бежал, поселился в мотеле «Северные огни», визит Ральфа Экзеттера и его требования, каким образом он усыпил его, а потом украл машину.

Гамильтон Бюргер время от времени совещался шепотом со своим заместителем.

Наконец Мейсон повернулся к столу обвинения.

— Желаете допросить свидетеля?

Гамильтон Бюргер ответил:

— Если суд разрешит, это заявление застало нас врасплох. Сейчас уже почти полдень, мы бы просили сделать перерыв до двух часов, чтобы спланировать нашу стратегию.

— Хорошо,— сказал судья Кайл.— Объявляется перерыв до двух часов дня.

Судья Кайл вышел из зала.

Горас Шелби поспешил к Дафнии, крепко обнял ее.

Дафния плакала и одновременно смеялась.

Газетные репортеры, обрадованные драматическим поворотом событий, побежали к телефонам.

К Перри Мейсону подошел Пол Дрейк.

— Нечто странное, Перри,— сказал он тихим голосом.

— Что?

— Во время утреннего перерыва, после того как лейтенант Трэгг дал свои показания, Борден Финчли поспешил к своей машине. Он сел в нее, доехал до свободного места на площадке, густо поросшей сорняками, посмотрел во все стороны, проверяя, не интересуется ли кто тем, что он делает, достал из-под переднего сиденья гаечный ключ, вылез из машины, походил и незаметно положил инструмент в траву.

— Твой человек следил за ним?

— Да.

— Он отыскал ключ?

— Нет еще, у него не было возможности это сделать, потому что он продолжал следить за Борденом Финчли.

— А чем занят Финчли?

— Снова сел в машину и вернулся в зал заседаний, чтобы присутствовать на втором заседании.

Мейсон подошел к лейтенанту Трэггу, который разговаривал с одним из репортеров.

— Не могли бы вы уделить мне минуточку внимания, лейтенант? — спросил он.

— Конечно,— сказал Трэгг и отошел с адвокатом в угол комнаты.

Мейсон сказал:

— Сегодня утром вы довольно опрометчиво утверждали, что это была та же самая труба.

— Ох, Перри, для чего быть столь придирчивым к таким пустякам? Вы знаете и я знаю, что это одна и та же труба. Конечно, я не просидел возле нее целую ночь, формально я не могу присягнуть, что она та же самая, и я не расписался на ней, но я имел возможность опознать ее.

— Вы ошиблись,— сказал Мейсон.

Трэгг прищурил глаза.

— Что вы хотите сказать?

— Я вынул ту секцию трубы, действуя при этом при помощи замши, которую подложил под губки гаечного ключа, и заменил ее другой, на которой были следы, специально нанесенные инструментом, на одном из краев которого была сделана зазубрина.

У Трэгга вспыхнуло лицо.

— Вы понимаете, что вы говорите, Мейсон?

— Полагаю, что да.

— Вы уничтожили вещественное доказательство в деле об убийстве.

— Ничего подобного. Вот тот кусок трубы, который я оттуда забрал. Истинное вещественное доказательство. Если оно, по вашему мнению, представляет какой-то интерес для следствия, вот этот кусок. Я принял все меры предосторожности, чтобы сохранить его в целости и сохранности.

По глазам Трэгга было видно, что он не находит слов от ярости.

— Понимаете,— продолжал Мейсон с невозмутимым видом,— я все это проделал для того, чтобы тот человек, который в действительности отвинтил гаечным ключом газовую трубу, убедился, что на его гаечном ключе имеется зазубрина, которая оставила вполне ясные отметины на трубе. К вашему сведению, во время утреннего перерыва Борден Финчли побежал к своей машине, поехал на пустырь и запрятал гаечный ключ в сорняки, после чего возвратился в суд. Теперь, если я вызову Бордена Финчли в качестве свидетеля и неожиданно преподнесу ему эти улики, я сумею добиться от него необходимого признания. Но тогда Отдел Насильственных Смертей будет выглядеть' весьма бледно. С другой стороны, если вы сами приметесь за него в течение двух часов перерыва, то к началу заседания вы сумеете добиться от него признания. Вы весьма искусны в подобных делах. И в этом случае никому никогда не потребуется узнать, что труба была заменена, полиции достанутся все лавры за раскрытие преступления. Гамильтон Бюргер ликвидирует дело против Дафнии Шелби, мы станем свидетелями счастливого семейного торжества.