12. Хитрость Званцева

Когда на стол были поданы кастрюли с наваристой ухой, поднялся Иван Тимофеевич Званцев.

— Дорогие друзья мои! — заговорил он, по-юношески откидывая со лба седую прядку волос. — Мы тут с Петром Григорьевичем немного схитрили: решили использовать обед, чтобы потолковать о наших с вами делах…

— Э-э, батенька мой, я тут ни при чем! — замотал головой в серебряных кудрях старый учитель. — Это ваша идея, Иван Тимофеевич, я только поддержал ее.

— Ну что ж, — Званцев рассмеялся, — возьму грех на свою душу, не привыкать. Итак, друзья мои, — продолжал он, — наша, сегодняшняя встреча за этим столом знаменательна в двух отношениях. Во-первых, мы сегодня по инициативе райкома комсомола учреждаем здесь нечто новое и, по-видимому, очень перспективное — школу-бригаду молодых рыбаков-рыбоводов. Сложилось весьма счастливое стечение обстоятельств: все двенадцать человек членов бригады — прошлогодние или позапрошлогодние выпускники, десятого класса нашей школы, значит, народ грамотный. Руководить школой-бригадой согласился их бывший учитель биологии, ныне пенсионер, всеми нами уважаемый Петр Григорьевич…

Взрыв рукоплесканий прервал Званцева; изо всех сил аплодировали не только члены бригады, но и все участники экспедиции, в том числе профессор Сафьянов.

Абросимов по-молодецки встал; его крепкая фигура, по-юношески ясные и быстрые серые с лукавинкой глаза, серебристые кудри, — весь его облик был дорог ребятам, знавшим своего учителя с самого детства. Они теперь не спускали с него влюбленных глаз, перешептывались и вновь начинали рукоплескать.

Среди тех, кто особенно горячо аплодировал, был и Колчанов. Он впервые встретил старого учителя в прошлом году, когда Абросимов во главе группы учеников старших классов совершал лодочный поход по Амуру. Ребята знакомились с протоками, озерами, заходили в устья некоторых таежных речек, а по Бурукану даже поднялись до перекатов. Абросимов не был ни заядлым рыбаком, ни охотником. Он, кажется, никогда не держал в руках ни ружья, ни рыболовных снастей, однако трудно было найти в районе рыбака или охотника, который так хорошо знал бы каждый уголок в округе. Он относился к природе не как добытчик, а как исследователь. Абросимов являл собою тип того старого русского интеллигента, который всю свою жизнь посвятил труду сеятеля «разумного, доброго, вечного». Он самозабвенно любил все русское — русский быт и русские песни, русские поля и леса, реки и горы. Но любовь эта не была созерцательной. Как рачительный и аккуратный хозяин, он никогда не проходил мимо бесхозяйственно брошенного предмета, не положив его на место. Комиссар полка в гражданскую войну, он так и остался комиссаром в жизни, был ли он директором школы или заведующим районо, преподавателем естествознания или депутатом районного Совета. Но, может быть, самой выдающейся его чертой был оптимизм. Поэтому, видимо, он и сохранил бодрость и завидную энергию в свои шестьдесят пять лет.

— Ваши аплодисменты, как принято говорить, — резюмировал Званцев, когда улегся шум, — разрешите считать за одобрение. Надеюсь, что какое-то время, и чогорцы станут хорошими техниками-рыбоводами. Алексей Петрович и Лидия Сергеевна, наши ученые, согласились прочитать курс лекций по ихтиологии.

И снова все зааплодировали.

— Я кончаю свою речь, — продолжал Званцев. — Второе счастливое обстоятельство, которое собрало нас за этот стол, — присутствие здесь наших дорогих московских гостей. Теперь всем ясно, что в наше время труд ученого и труд практика настолько сомкнулись, что существование их порознь немыслимо. В этом — один из главных источников нашего непреодолимого движения к светлому будущему — коммунизму, характерная черта поколения, которое будет жить при коммунизме…

— Сейчас чего-нибудь будет просить у вас, Николай Николаевич, — шепнул Колчанов на ухо сидящему рядом Сафьянову. — Я уже знаю Ивана Тимофеевича…

Сафьянов приглушенно засмеялся, обратив на себя внимание всех. Поняв свою оплошность и уловив на себе взгляд Званцева, он кашлянул и сказал:

— Извините, Иван Тимофеевич, это мы тут о своем с Алексеем Петровичем…

— Да, так вот что я хотел сказать, — прищурился Званцев. — У нас к вам просьба, Николай Николаевич. Собственно, не одна просьба, а две. Первая: чтобы ваша экспедиция, а потом, когда вернетесь в Москву, ваш факультет взяли бы шефство над нашими молодыми рыбаками-рыбоводами. Словом, чтобы помогли лекциями, литературой, — всем, чем возможно. Вторая просьба: я слышал, что вы привезли несколько комплектов подводного снаряжения. От имени молодежной школы рыбаков-рыбоводов я обращаюсь ко всей вашей экспедиции: научите, пожалуйста, наших ребят подводному плаванию, а когда будете уезжать, подарите на всю бригаду хотя бы два-три комплекта этого снаряжения. Ведь это же великолепная штука не только для изучения подводного царства, но и для промысла, для разведки скопления рыбы!

Ребята вскочили и стали бешено хлопать в ладоши.

— Ай хитер, ай хитер, стервец! — бубнил себе под нос профессор Сафьянов. — Он же ограбил нас посреди бела дня!

— А теперь попросим нашего дорогого Николая Николаевича, — говорил между тем Званцев. — Пожалуйста, прошу вас!

Сафьянову ничего не оставалось делать, как ответить. Он встал, окинул взглядом сидящих за столом.

— Я и мои коллеги, — заговорил он, — весьма тронуты гостеприимством, оказанным нам за этим столом, особенно со стороны всеми нами уважаемого Ивана Тимофеевича. Что же еще я могу сказать вам, друзья мои? По мере наших возможностей мы с удовольствием поможем вам в ваших благородных начинаниях. Сегодня обдумаем на досуге и решим. Что касается ныряльного снаряжения. Иван Тимофеевич, — он помолчал, обведя всех взглядом, — то, честно говоря, у нас всего пять аквалангов, не считая комплекта, который я привез для Алексея Петровича. Что ж, один акваланг со снаряжением и две ныряльные маски с ластами и дыхательными трубками мы сможем уступить вам…

И снова за столом гремели аплодисменты.

— А теперь — в атаку на уху! — скомандовал довольный Званцев.

Когда стали разливать уху, Званцев вдруг спохватился, заглянул в тарелку Кондакова и сказал:

— Э-э, одну минутку, Трофим Андреевич! А ну, сколько ты наливаешь себе ухи? Ребята, не давайте рыбинспектору больше одного половника! Он был самым неверующим в вашу бригаду. Честное слово, так и говорил: на уху не поймают.

Все засмеялись. Кондаков, которого все привыкли видеть развязным и грубым, сейчас выглядел скромным тихоней. Он смущался, чего с ним, кажется, никогда не бывало, во всяком случае на глазах у ребят.

Клюкач, сидевший рядом с Кондаковым, бесцеремонно забрал у него тарелку и с серьезным видом сказал:

— Пидожди, инспектор! Так як решимо, отберем излишки?

Смех еще сильнее загрохотал за столом. Смеялись не столько над выходкой Клюкача, сколько над поведением Кондакова: сначала он инстинктивно хотел удержать тарелку, потом рассвирепел, затем вымученно улыбнулся, с жалким, растерянным видом оглядывался по сторонам вечно припухшими глазами. Ребятам, видно, неловко стало за Кондакова — всегда такого уверенного, а сейчас вконец растерявшегося и жалкого. Со всех сторон раздались голоса:

— Пусть ест!

— Прощаем!

— Пускай остальное зачтется авансом!

— Ну, коли так, — ваша добрая воля.

Клюкач вернул Кондакову тарелку, сказал с укоризной:

— Чуешь? — и кивнул на ребят. — Скажи им спасибо. А то хотел вылить под стол. Другой раз знатымешь. — Он весело крякнул, берясь за ложку.

Когда все усердно занялись ухой, Званцев спросил, ни к кому не обращаясь:

— Ну, а что же будет делать бригада эти полтора месяца, пока установлен запрет на промысел рыбы?

— Уж мы ломали голову над этим, — ответила Гаркавая. — Штатных единиц всего пять: трое на нерестово-выростном хозяйстве и два лаборанта — один у Алексея Петровича, один на нерестовиках. Шестеро остаются без дела.

— А вы? — спросил Званцев Абросимова.

— Я не в счет, Иван Тимофеевич, — сказал тот, — у меня пенсия идет.

— Так вы что ж, Петр Григорьевич, и бригадного пая не думаете получать?

— Бригадный пай? Гм-м… Да как вам сказать? Оно, конечно… а зачем мне лишние деньги? — И он озорно взглянул на секретаря райкома.