Глава 17

Данишев через сорок пять минут, как вылетел из райцентра, был уже в старом аэропорту Казани. Недавно здесь прошел дождь, и все дышало свежестью. Из-за белесой тучки с подпалиной показалось солнце, и где-то над рекой Казан кой повисла разноцветным коромыслом радуга.

На душе у Назипа не было ни радости, ни печали, как у человека, который переволновался, перегорел в ожидании больших, решающих для него событий. Но когда троллейбус остановился на площади Свободы и он вышел — нервы, словно по команде гипнотизера, напряглись; под ложечкой неприятно заныло.

Через несколько минут лейтенант стоял уже перед театром Камала. В этом театре он бывал раньше, ходил с удовольствием. Выстаивал длинные очереди за билетом, выкраивая деньги из скудной студенческой стипендии, которая была единственным источником его существования.

Театр Камала ассоциировался у Данишева с огромным океанским пассажирским кораблем со счастливой судьбой. На этот театральный корабль трудно попасть — желающих вступить на его борт всегда больше, чем количество мест. Отправившись на нем в путешествие по разным континентам культуры, глубже познаешь (в сравнении) культуру и язык своего народа и культуру других народов, и прежде всего русского народа; увидишь людскую жизнь разных эпох; познаешь для себя много нового и обогатишься чувствами любви к людям, доброты и житейской мудростью. Это театральное судно удивительно еще тем, что хотя со временем полностью меняются составы команд капитаны, — корабль остается блистательным, притягательным, крайне необходимым и очень полезным в воспитании новых поколений, потому, что с правильно взятого курса его ничто не сбивает: ни штормы, ни айсберги и подводные рифы, ни буйные леденящие ветра с горных вершин.

Раздумья Данишева прервала хлопнувшая входная дверь театра. На пороге появился представительный, ею молодой мужчина. Лейтенант узнал у него (он оказался администратором), где можно сейчас увидеть билетершу, которая работала в июне месяце.

Оказалось: театр — на гастролях, а обслуживающий персонал — в отпуске; дежурила в июне Нагима Бадретдинова (ее сменщица болела).

Следователь прошел в кабинет администратора, выписал названия спектаклей, которые шли 17 и 27 июня (7 числа спектаклей не было), узнал адрес билетерш и отправился на улицу Аделя Кутуя, где она проживала.

Бадретдиновой дома не оказалась, ему сказали, она будет дома в 23 часа.

Данишев вышел во двор и присел на лавку под огромный тополь. Зеленая туча листьев, нависшая над ним, плотно заслоняла палящее полуденное солнце, К толстой, растрескавшейся глубокими продольными шрамами коре была прилеплена бумажка с объявлением:

ВНИМАНИЕ

доминошников-козлятников! Мухи — переносчики заразных болезней. Чем забивать козла, бить мух — полезней.

Администрация ЖЭК.

Назип улыбнулся и стал размышлять, куда девать себя до двадцати трех часов. Пошел в парк Горького, там на афише увидел, что в театре оперы и балета вечером идет «Черноликие» («Проклятая любовь»).

Год назад он слушал эту оперу, несколько дней ходил под ее впечатлением. Назип решил отправиться в оперу. До начала — полтора часа.

Снова Назип был в восторге от оперы. И когда он шел после спектакля по вечерней малолюдной улице, мирские проблемы казались мелочью...

В 23.00 он был в квартире Бадретдиновой. Хозяйка чаевничала. Пригласила к столу и его. Коробка конфет, которую гость прихватил по дороге, оказалась кстати. Данишев за чаем рассказал хозяйке, что его привело сюда в столь поздний час.

Потом неуклюже, плохо слушавшимися от волнения, словно озябшими пальцами, он вытащил из внутреннего кармана фотокарточку (фоторобот) преступника. Хозяйка пристально посмотрела на изображение и пожала плечами.

— Вроде видела, а вроде и нет. Ведь перед глазами у меня ой как много народу-то проходит за день, как у кондуктора автобуса. Поди ж ты, всех запомни...

— Он двухметрового роста, плотного телосложения, как борец, глаза небольшие, брови черные, нависший лоб, мясистый нос, — скороговоркой ориентировал Данишев билетершу.

— Погоди, погоди, сынок, — заговорила Бадретдинова, — тут вот вспомнила один случай. Да, пожалуй, и не случай, а просто... Ну, как ево... — она наморщила веснушчатый лоб, потом досадливо махнула рукой, — короче, видела я как-то одного детину агромадного роста. Может, и поболе двух метров-то. В театр к нам приходил. Да не один, с девицей какой-то. — Хозяйка повернулась к окну. — Может, это и был он?

— Ну и что? Что этот детина, знакомый?

— Да не-е... Запомнила по случаю... Рубль обронил и не стал подымать. Поначалу-то вроде и хотел, да передумал: грязно у двери-то было, натоптали. Накануне дождичек брызгал.

— Значит, рубль в грязь упал?

— Да, да. В грязь. Но я подняла скомканный рубль и хотела отдать мужчине. Окликнула его, но он даже не оглянулся. А вот его дева — остановилась. Детина-то этот что-то сказал женщине. Я расслышала только имя.

— Как ее зовут?

— Найлой зовут.

— Может, Неля или Наиля?

— Нет, нет. Я хорошо слышала имечко ее. Он именно так и назвал. Я запомнила, потому что так зовут соседскую собаку, сучку. Здешние все ее знают. Очень уж она, эта собака, смешная. У них, у соседей-то, еще кот Мартын живет. И собака, и кот — не разлей вода, дружат. Вместе гуляют.

Данишев хотел было перебить ее, но передумал: могла рдеться, потом замкнется и будет отвечать односложно: «Да», «нет». Он почувствовал, что хозяйка очень любит животных. И, рассказывая про этих «меньших братьев» видимо, далеко не первый раз, получала большое удовольствие.

— ...Так вот, когда по нужде кот Мартын идет в туалет я не может туда открыть дверь, начинает жалобно мяукать, упираясь передними лапами в дверь. А собака Найла, как услышит зов своего дружка, разбежится и толкает дверь передними лапами. Дверь открывается. Кот закрывает дверь, усядется на толчок, потом спускает воду. Выйти-то не может. Снова мяукает, вроде как просьбы шлет из-за двери. Собака снова бежит и открывает дверь. Выпускает кота Мартына из туалетного заточения.

— Скажите, Нагима-апа, их где-нибудь видели потом?

— Нет, Не видела. А хотела.

— Почему?

И она рассказала о том, что в скомканном рубле оказался смятый талон на автобус. Причем использованный уже, так сказать, побывавший в железных зубах компостера: продырявленный. На этом талоне был, кажется, записан чей-то адрес.

— Вот и подумала: понадобится адресок-то. Поэтому и хотела бумажку передать. За свои двадцать лет работы в театре ко мне не раз подходили с просьбами найти обменную бумагу или какой-нибудь документик. Ведь такая спешка и толчея создается у дверей театров — сравнить можно разве что с вокзалами, — при которой людям приходится еще нашаривать по своим карманам. Ну, а спешка, сами знаете, чего только не делает с людьми; порой заставляет их своими руками выбрасывать из кармана нужные бумаженции.

— Понятно, Нагима апа. А куда вы дели потом этот талон?

— Да он, по-моему, в ящике стола, в театре. А может, и выкинула. Время-то сколько прошло!

— Когда это было? Когда нашли талон вместе с рублем?

— Убей не помню. Помню, что в июне.

— Какой шел спектакль в тот день?

Билетерша задумалась.

— Случаем, не «Голубая шаль»? — подсказал лейтенант, заглядывая в свои записи с июньским репертуаром театра.

— Это было перед самыми гастролями театра. Да, да. Вспомнила! «Голубая шаль». Ну конечно! На этот спектакль народ валом валит и зимой, и летом, и в холод, и в дождь.

Позднее Данишев установит, что именно 27 июня шел в Казани дождь. И уже можно было предположить, что преступник (если он ходил в театр) был, во всей вероятности, именно 27 июня.

У следователя не было ни малейшей уверенности, что разговор с билетершей идет именно о разыскиваемом преступнике. Вполне возможно, что тем мужчиной, детиной, как его называла Бадретдинова, был совершенно случайный человек. Но его служебная обязанность заставляла все делать добросовестно, до конца, верить в правильность своих действий, верить, что в конце концов придет успех.

Утром, наскоро перекусив в буфете гостиницы «Татарстан», где он остановился, отправился пешком в театр Кабала.

Бадретдинову долго не пришлось ждать. В присутствии Назипа она открыла ящик стола в своей каморке. Но, к великому сожалению его, автобусного талона в ящике не оказалось.