— Да, наша психика, — сказал, наконец, Карст, — резко отличается от психики смертных. Теперь мне часто непонятны многие поступки и действия смертных. Мне их этика и мораль кажутся примитивными и слишком подчиненными полу. Ты права, что половое состояние сильно влияет на все стороны психической деятельности. Почти вся область эмоций подчинена полу; особенно это заметно в области искусств. Ты слыхала композиции Бирруса? Это — странная музыка. Я дохожу почти до потери сознания, когда ее слушаю. Но она совсем не похожа на музыку смертных. Они ее не понимают. У них музыка почти всегда в основе — любовная песня, уже недоступная нашему чувственному восприятию. Это небольшое расхождение. Но обширны и другие области, где мы никогда не сможем сговориться со смертными. Наш мозг слишком сильно изменился. Вернее говоря, мы понимаем их отчасти и можем себе представить их состояние потому, что сами когда-то были смертны, но им наша психика в большей мере недоступна.

— Я, пожалуй, раньше не сказала бы, что мы в полной мере их понимаем, но теперь многие их представления становятся мне все более чужды. Это и заставляет меня иногда задумываться над будущим. Имеем ли мы право так резко вмешаться в жизнь смертных, если нам будут непонятны многие их чувства и побуждения? И как они встретят наши действия, которые им будут, возможно, тоже непонятны? Найдем ли мы общий язык?

— Нет, здесь дело обстоит иначе. Наша цель — сделать все человечество бессмертным. Но, став бессмертными, люди поймут нас.

Гета встала.

— Пойдем пить кофе.

— Я сейчас не хочу, ты иди, а я посижу еще здесь.

Плотно закутав голову своим шарфом, Гета направилась к башенке лифта, когда Карст окликнул се, догоняя.

— Я хотел тебе сказать, Гета, будь осторожна. Помни — наше бессмертие лишь относительное, берегись несчастного случая. Вот ты садишься в лифт, а помнишь случай с Лилэнд?

— Да, Карст, я знаю это. Нельзя же лечь в коробку и обложиться ватой. Я часто подвергаюсь опасности. Вот еще вчера был у нас в лаборатории взрыв. И только случайно я в то время на минуту вышла из комнаты. Трое погибло. Что ж делать, приходится.

Карст махнул рукой и пошел обратно к беседке. Он хорошо знал, что Гета права, сам не раз бывал в опасных для жизни положениях и даже удивлялся, как они все пятеро прожили уже полтораста лет и ни один из них не погиб. Смерть подстерегала на каждом шагу. Та техника, которой, человек окружил себя, часто обращалась против него самого. Постоянно случались катастрофы. Как всегда, во всем нужен был горький опыт, чтобы чему-нибудь научиться.

«Потому, вероятно, мы все уцелели за эти полтора столетия, что очень боимся смерти. Мы все время думаем о ней».

Карст попробовал вообразить себя смертным. Каких-нибудь несколько десятков лет, а там — старость и неминуемая смерть… Нет, это слишком ужасно. Как они живут и забывают об этом?

В саду было тихо. С трудом верилось Карсту, что он находится на крыше двадцатиэтажного дома. На солнцепеке порхали бабочки. Цветы были самых причудливых очертаний и окраски. Особенно поражала их величина. Розы, голубые и желтые, достигали почти полуметра в поперечнике. Некоторые из них пахли гиацинтом и ландышем.

Над садом показался небольшой аэрон и спустился на посадочную площадку в другом конце крыши. Через минуту на аллее показался высокий, полный старик. Он, видимо, тоже направлялся к беседке, и Карст поспешил закутать себе голову.

— Я вам не помешаю? — спросил он, подходя к скамейке, — жарко! — Он был толст, пыхтел. Пот ручьями стекал по его лицу.

— Пожалуйста.

Карст подвинулся. Старик сел и, отдуваясь, стал вытирать платком лицо и шею.

— Ну и жара! Наверху еще ничего, а здесь вовсе дышать нечем. Уф-ф! — Он взглянул на закутанную шарфом голову Карста. — И не жарко вам в таком уборе?

— Нет, ничего.

— Кхе… кхе, да, а вот я мученик, знаете. Полнота, ничего не поделаешь. Врачи советуют больше ходить. Да где уж! Сердце слабое. Одышка… Ну, как вы думаете, вернутся они или нет?

— Ракет-аэроны? Трудно сказать. Особенную опасность представляют крупные астероиды, да и небольшие куски материи…

— Да? Вы говорите, опасно? Удивительные люди. Я не могу понять, как они решаются на это! Лететь в межпланетное пространство почти без надежды вернуться… Я на это не был бы способен. Удивляюсь!

— Чего же бы вы боялись?

— Как чего? Ведь погибнуть можно. Ведь это почти верная смерть…

— Погибнуть? Что ж, я думаю, вы и здесь от этого не застрахованы…

Старик сердито взглянул на Карста и замолчал.

«Француз, вероятно», — подумал Карст, всматриваясь в его подвижное лицо.

— А разве, — продолжал Карст, — живя у себя дома, вы не кончите той же верной смертью.

— Ну, что вы говорите! Разве можно сравнивать? Это, можно сказать, закон природы, неизбежность. Вы мне еще посоветуете вниз головой с крыши броситься. Все равно, мол! Разве это одно и то же?

— Я не вижу большой разницы. Может быть, вы объясните мне?..

Старик взволновался больше, чем можно было ожидать. Он встал и прошелся взад и вперед перед скамейкой.

— Как я должен понимать ваши слова? — сказал он, останавливаясь перед закрытым шарфом лицом Карста, — как намек на мою старость? Сударь, вы ошибаетесь, если думаете, что в старости уменьшается интерес к жизни. Да-с, я теперь больше берегусь, чем раньше. И я буду счастлив прожить каждый лишний час. Совершенно лишнее наводить разговор на такую тему!

— Я и не наводил. Вы сами начали.

— Да, сударь, бросим об этом. Вот, поживите с мое, тогда и рассуждайте, что лучше, что хуже. Небось, и сами когда-нибудь тоже того-с… хе-хе-хе!

Старик с довольным видом потер руки:

— Меня внучка уже ищет, наверно. Всего лучшего. А вам стыдно, молодой человек, смеяться над стариком, стыдно. Впрочем, я не сержусь. Всего лучшего.

— Молодой человек? А сколько, по-вашему, мне лет?

Старик остановился.

— Вам? Ну, что же, лет тридцать, не больше.

— Вы немного ошиблись. Мне ровно сто восемьдесят два года.

Толстяк выпучил глаза. Потом лицо его расплылось в улыбку. Он опять нахмурил брови и покачал головой.

— И вовсе не остроумно. Что же вы, смеетесь надо мной, что ли? Уф-ф! Ну и жара! Чем дальше, тем хуже. Будь она проклята! А вам нехорошо, молодой человек, да. Ну, до свидания, хе-хе-хе!..

Удаляясь, он несколько раз обернулся и, делая страшное лицо, грозил пальцем.

— Стыдно, молодой человек!