ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ
Теперь я бегала одна. Училась одна. Все делала одна.
Я понимала, что так будет, если доверял мне только мой младший брат.
Прошло двенадцать дней с разговора у гряды Паттерсон, и я ощущала каждую секунду. Все говорили, что время стирает боль, но я могла уверенно сказать, что это бред. Время не стирало боль, а усиливало ее. Делало ее острее. Заметнее. Страшнее. И все становилось болью.
Я не могла оправиться, как с Китсом. Потому что Кэллам был не просто парнем, а тем парнем.
Так что я развалилась за две недели. Я не знала, что со мной будет еще через две недели. Вид не был приятным.
Тем утром я опередила будильник. Я не могла спать, и это было еще одним эффектом того ощущения, будто сердце вырвали из груди и порвали на лоскутки.
Я вышла из комнаты, стараясь не будить Гарри, потому что он следил за мной в последнее время. Когда я ловила его взгляд, он будто следил за пленником, что мог убить себя, в облике его старшей сестры. Его запястье было все еще перевязано, но становилось лучше. К началу школы бинты снимут. Даже мама пыталась помочь мне в последнее время. Она не знала, что мне было нужно, но все равно пыталась.
Я не позавтракала привычно бананом или батончиком, я пошла по кухне, открыла скрипящий холодильник как можно тише.
Рано утром было холодно, прохладнее, чем вчера утром и до этого. Лето заканчивалось, и, хоть я старалась сделать вид, что это не так, я знала, что осталось два утра до возвращения… куда–то. В Калифорнию.
Я не была готова признать, что это конец. Не хотела махать белым флагом. У меня еще была пара дней. Два дня, чтобы разобраться в жизни.
Это ведь так просто.
Плечи опустились, я устроилась на ступеньке, чтобы обуться. Я не ждала, что он будет ждать меня, прислоняясь к старой сосне перед крыльцом домика, но все равно проверяла каждое утро. Часть меня надеялась, что он появится одним утром в кроссовках и с улыбкой, будто ничего не случилось. Я знала, что смогу забыть прошлое, если сможет он. Это уже не было важным – мы ранили друг друга. Старались как лучше, но не вышло, да?
Я знала это теперь… но почему не поняла это двенадцать дней назад, когда это могло все изменить?
Я со второй попытки завязала шнурки, заставляла себя мысленно встать со ступеньки, когда дверь заскрипела за мной. Я скривилась от пронзительного звука.
Я подозревала, что Гарри пришел меня проверить, но, когда оглянулась, чуть не упала с крыльца.
– Идеальное утро для бега впервые за два года, да?
Я обернулась и напряглась всем телом.
– Когда ты вернулся? – холод пробрался в мой голос.
– Поздно ночью. Или рано утром, это как посмотреть. Я не хотел будить тебя и Гарри.
Я хмуро смотрела на деревья.
– Мы уезжаем через два дня. Ты пропустил все лето. Зачем вернулся сейчас?
– И пропустить такое утро для бега? Это стоило шестичасовой поездки.
Я едва могла говорить с папой. Я так злилась на него и обстоятельства… ужасно злилась.
Я встала и пошла прочь.
– Приятной пробежки.
– Финикс, – его голос изменился, зазвучал по–настоящему. Я замерла, но не оглянулась.
Ступени скрипнули, он спустился по ним.
– Прости, – сказал он, его голос дрогнул на последней гласной. Ком подступил к моему горлу. – Мне так жаль, милая. Знаю, я подвел тебя, Гарри и вашу маму, но я сделаю все, чтобы исправить это. Я все исправлю… – он кашлянул. Казалось, в его горле тоже что–то застряло. – Если ты дашь мне второй шанс. Я не заслуживаю этого, но прошу.
Я не дышала. Я поняла это, когда вдохнула с шумом. Мои плечи дрожали, и я хотела убежать, но не могла пошевелиться. Ноги приросли к месту.
Не поздно ли? Все уже сделано – дом уже не наш, мы с Гарри меняли школы, оставляя друзей и все знакомое. Что осталось исправлять?
Я не знала, что он подходил ближе, пока его ладонь не легла на мое плечо. Сначала робко, словно он ждал, что я отойду или отобью его руку. Я не двигалась. Папа впервые за долгое время касался меня с чем–то, похожим на тепло. Я забыла, какими сильными были его руки, и как они придавали мне сил, словно рядом с ним мне ничто не могло навредить.
Я не знала до этого, что скучала по нему. Я так сосредоточилась на злости, предательстве и разочаровании, что закрывала этим суть проблемы – тоску по нему. По настоящему папе.
Я выдохнула, и все внутри расслабилось. Или все стало целым. Я не знала точно.
– Прости, – его голос дрогнул снова, он сжал мое плечо, и я развернулась. – Прости, – прохрипел он, кадык покачнулся. Он медленно обвил меня руками и притянул к себе. Это было нежно и сдержанно, он давал мне шанс вырваться, если я хотела.
Но мои руки обвили его в ответ. Я обняла папу. Он обнял меня.
Я плакала. И он плакал.
Я не знала, простила его или стала меньше бояться будущего, но папа вернулся, и этого хватало. Остальное я могла решить потом.
– Гарри… – я всхлипнула и подняла голову, чтобы посмотреть на него. Его глаза были мокрыми. – Он не может ходить в обычную школу, пап. Ты знаешь это? Он всю жизнь был в частной школе, и у него мозг старшеклассника в теле десятилетнего. Нельзя так с ним. Ты же знаешь?
Папа улыбнулся, и на лице появились морщины. Он побрился, даже немного загорел, но все еще выглядел старым – словно время схватило его и побило, состарило. Он вытер слезу с моего лица.
– Знаю, Финикс. И я это уже решил.
Я выпрямилась.
– Перевел Гарри в частную школу?
– Всего полчаса езды от нового дома. Он переведен, все оплачено. На три года, но за это время я должен встать на ноги.
Я не знала, сколько стоила прошлая школа Гарри, но немало. У семьи было плохо с деньгами, и я не знала, как папа смог оплатить три года вот так.
– Как? – спросила я.
– Я продал свой Мустанг. Даже торговаться не пришлось.
– Продал Мустанг? – я звучала ошеломленно. Папа любил машину, даже спал в ней пару раз. Некоторые люди спасли бы фотоальбомы или питомца из огня, а папа – Мустанг. Я не думала, что он продаст ее. Я думала, что его похоронят в ней.
– Еще даже чернила не высохли на документах, – он говорил, будто это были пустяки, но я знала лучше. Это было серьезно. Он продал самую ценную вещь, чтобы его сын смог учиться в хорошей школе несколько лет.
– Спасибо, – я вздохнула. Гарри будет в порядке. Школа будет другой, но того же типа. Летом он был общительным, так что найдет друзей и там.
– Не за что, – папа смотрел на меня минуту, словно ждал чего–то. Но он мог многого ждать.
– Что? – спросила я.
– Тебя больше ничего не беспокоит? – спросил он. – Никто не тревожит?
Я посмотрела на домик. Мы с мамой не помирились, но хотя бы говорили. Не сразу, но я поняла, что не могу злиться на нее, потому что она рассказала мне правду, когда я так долго от нее этого ждала. Она не была виновата, что правда оказалась горькой.
– Думаю, мама будет в порядке, да? Переезд будет сложным, как и для всех нас, но она сильная. Она будет в порядке.
На лице папы появилось изумление.
– Согласен, но я говорил о тебе.
Я переминалась.
– Ох.
– Вот–вот, – сказал он.
– Да, я переживаю из–за того, что будет, – я кашлянула и смотрела на домик. – Это выпускной год, и все меняется. Нужно многое решить.
– Это выпускной год, и я знаю, как ты много трудилась, – папа потирал подбородок, словно отращивал бороду. – Не справедливо будет менять школу и команды в последний год перед колледжем.
Я прикусила щеку изнутри, а не кивнула. Не справедливо, но в планах на жизнь справедливости было мало.
– Потому, если хочешь, семья Эмерсон готова принять тебя на год, чтобы ты закончила школу, – папа вскинул руки, словно сообщил, что я выиграла в лотерее, но я видела, что его радость была наигранной. Он не хотел, чтобы я покинула семью на год раньше, чем мы планировали.
Я минуту обдумывала это. Я могла провести год в той же школе, со своими друзьями, со своей командой. Я могла закончить одну из лучших школ штата, как и планировала. Я могла сохранить это… но покинуть при этом семью.
Они будут близко, но как можно не ужинать после школы с Гарри? Не ощущать запах кофе мамы по утрам, не засыпать от звука новостей из спальни родителей? Я буду скучать по этому? Их стоило бросить, чтобы остаться в той школе?
В начале лета я бы не сомневалась ответить. Я сказала бы да. С Гарри попрощаться было бы сложнее всего, но до остального мне не было бы дела.
Одно лето все изменило. Или изменило меня.
– Ты уже говорил с семьей Эмерсон об этом? – слеза покатилась по моей щеке. Столько всего свалилось, а еще даже солнце не встало.
– Я не могу тут ничего говорить, – папа кивнул на домик. – Это была идея твоей мамы.
– Мамы?
– Хорошая идея, да?
Ком в горле стал вдвое больше. Я кивнула, не могла выдавить ни слова.
– Это да? – папа ждал.
Я хотела сказать да. Потом хотела сказать нет. Решение было важным, и я не знала, что смогу выбирать, пять секунд назад.
– Я могу подумать?
Папа вздохнул, словно обрадовавшись.
– Конечно. Не спеши. Но постарайся решить до первого дня школы.
Я улыбнулась.
– Это я могу.
Он обнял меня. Это казалось таким естественным, словно так всегда было. Я обвила его рукой.
– Что насчет пробежки? Становится все светлее, – он посмотрел на горизонт, где уже подумывало проснуться солнце.
– Повезло, что день простой, – я вытянула руку над головой, потянулась, повторила с другой рукой.
– Не думай, что легко обгонишь меня, – он указал на свои кроссовки, которые были в моде лет десять назад. – Я был быстрее всех в школьной команде. Мой рекорд в забеге на милю так и не побили.
Я закатила глаза.
– Потому что ты закончил школу в классе из пятнадцати детей, и только ты был в команде по бегу в тот год.
Он рассмеялся, как бывало утром Рождества и на днях рождения.
– Мелочи.
Я сглотнула ком в горле. Он не пропал.
– Готов? – я указала на дорожку впереди.
Папа стал бежать на месте.
– Всегда готов.
Хоть я все еще печалилась из–за Кэллама, я рассмеялась. Папа снова шутил, вел себя так, словно его семья существовала.
Я побежала, папа двигался рядом со мной. Мы не пробежали далеко, а он уже задыхался. Мы даже не быстро бежали.