ДВЕНАДЦАТЬ

Я была все еще в шоке от родительской заботы, когда в мою сторону направился Кэллам. После того, как рафтеров вытащили на пляж. После того, как рафты закрепили на берегу. После того, как всех сосчитали, чтобы убедиться, что никого не потеряли. И вытащив все припасы, чтобы все перекусили бутербродами.

Мне пришлось почти заставить Гарри и маму поесть, пытаясь убедить их, что я в порядке – нет физических или ментальных травм. Они ушли, пообещав принести мне еду.

Я едва оправилась от слов мамы, как Кэллам опустился на корточки передо мной. Он почти ухмылялся мне.

– Хорошо поплавала? – спросил он, скрывая эмоции.

– А ты так хорошо прыгнул и спас меня, – ответила я, пока он расстегивал маленький красный мешочек. – Главный вожатый.

Но я точно не смогла вызвать в нем вину. Он не смутился, а улыбнулся.

– Допустим, я прыгнул тебя «спасти». Как бы это выглядело?

Я не совсем понимала, на что он намекал.

– Героически?

Его улыбка стала шире, он вытащил салфетку со спиртом. Он держал аптечку? И зачем ему салфетка? Пока он не начал вытирать мои голени, вызывая дикое жжение, я не поняла, что истекаю кровью. И не в одном месте. Речные камни серьезно поранили меня.

– Я бы не назвал это героическим, – сказал он.

– А как бы назвал? – я сжала кулаки в песке, он раскрыл другую салфетку для второй ноги.

– Глупо.

– То, что для меня героически, для тебя – глупо?

Он не мешкал.

– Да, как–то так.

– Меня сбросило с рафта, и река решила поиграть моим телом в пинбол. Остальные подходили и спрашивали, в порядке ли я, похлопывали по спине. Почему ты поучаешь меня, что поступок героя, а что – нет?

Кэллам опустил окровавленную салфетку в тот же мешочек, что и другую, и взял тюбик мази.

– Потому что всем нам в жизни нужен кто–то, говорящий прямо, а не сочиняющий бред, да?

– Что–то мне не хочется отвечать.

– Почему? Потому что правда жестока? Или потому что ты – одна из тех, кому нравится бред? – он не спорил, а говорил даже искренне.

– На это мне тоже не хочется отвечать, – я напряглась, а он начал втирать мазь в порезы на моих ногах, но это не жгло. Было даже приятно, особенно то, как нежно он при этом касался меня.

– Допустим, я за тобой прыгнул, – он замер, открыл один из больших бежевых пластырей. – Что бы случилось с остальными рафтерами на нашей лодке? Что было бы с ними без проводника? – он выждал пару секунд, чтобы это впиталось, и продолжил. – Допустим, я нырнул за тобой и как–то поймал. Как бы я помог? Я не смог бы оттащить тебя в лодку. Я не смог бы оттащить тебя к берегу. Ты видела, что бывает, когда пытаешься плыть посреди бурного потока, – он накрыл пластырем один из самых больших порезов на моей левой ноге, взглянул на меня. Его мокрые волосы нависали на глаза, но я заметила за ними вскинутую бровь. – Я мог бы держать тебя за руку и говорить что–то приторное, типа «Не переживай, я с тобой» или что–то подбадривающее, типа «Мы сделаем это вместе», а то и что–то мужественное, типа «Я спасу тебя», но это не важно, потому что я не мог покинуть тот рафт, – он разгладил другой пластырь на моей голени. – Но, обещаю, когда и если тебе понадобится помощь, и я смогу ее предоставить, ты ее получишь.

Он говорил это, чтобы быть милым, но я заерзала на песке. Он звучал не так, будто просто говорил это. И выглядел не так.

– Я тоже упал один раз. Первым летом, когда был тут с мамой и братом, – он посмотрел на меня, проверяя, что я еще слушаю.

Я склонила голову набок.

– Ты, турист необыкновенный, упал в реку с рафта? Скажи, что это не так.

– О, это так.

– Что случилось? – спросила я, стараясь не замечать, как его пальцы гладят мою кожу, или как их тепло собирается во мне.

– Брат столкнул. Оттуда у меня это, – он провел большим пальцем по кривому шраму на виске. – Я врезался лицом в один из булыжников в воде.

Кэллам застегнул аптечку и опустился на песок напротив меня.

– Я был ребенком в то лето, когда упал в реку. Думала, я запаниковал? Ты бы меня видела, – он тряхнул головой, глядя на реку. – За лето до этого я только научился плавать, и мне еще было неуютно в воде. Особенно в той воде. Я не помнил, чему нас учил вожатый насчет падений. Я просто замер. В этом мой подвиг – я одолел реку, случайно последовав за течением.

Я коснулась пластырей на ногах. Он не упустил ни одной ссадины или царапины. Он позаботился обо всем. Тепло растекалось по мне.

– Ты явно хочешь, чтобы я уловила мораль истории.

Он пинал песок.

– Морали нет. Я пытался связать твой неприятный опыт со своим. Поделиться личным о себе с тобой, – он подмигнул и встал. – Теперь ты похожа на мумию ниже колен, моя работа здесь выполнена.

– Дай угадаю. Нужно проверить отдыхающих? Сосчитать весла и жилеты?

Он широко развел руками.

– Что скажешь? Работа главного вожатого никогда не заканчивается.

– Спасибо за мумифицирование, – крикнула я ему вслед.

Он не ушел далеко, остановился. Оглянулся на меня через плечо, и от его взгляда я сглотнула.

– Знаешь, что мне больше всего запомнилось в том дне? – он ждал, и я покачала головой. – Осознание, что, что бы ни произошло со мной, я справлюсь. И выберусь из этого. Ад или бурная река, – он пожал плечами, – я могу себя спасти.

Я взмахнула рукой.

– А вот и мораль истории.

Он сдвинул брови, стараясь выглядеть серьезно.

– Не знаю, о чем ты.

Я посмотрела на небо.

– Ясное дело.

Казалось, Кэллам хотел вернуться ко мне, но на меня упала тень. Этан.

– Эй, новенькая. Знаешь, что они говорят?

Я вздохнула. Теперь он не отвечал за шесть жизней на опасной реке, так что мог вернуться к роли очаровательного парня.

Этан скользнул по мне взглядом, закончив на мокром хвосте.

– В сплавлении… да и во всем в жизни, – он пошевелил бровями, – чем влажнее, тем лучше.

Я сморщила нос.

– Можно было и без этого, но спасибо, что подошел до того, как я поела.

– Я могу подойти и после обеда, добавить своих фразочек, – предложил он.

– Вообще–то я предпочитаю сохранять еду в себе. Спасибо.

Этан помрачнел. Я будто была первой, кто отказала ему.

– У тебя красивые глаза, – сказал он со странным видом, думая, похоже, что он сексуальный.

Но казалось, что ему что–то попало в глаз.

– Ах, спасибо. Давай угадаю, что дальше, – я широко улыбнулась, показывая зубы. – У меня красивая улыбка?

Он прищурился.

– В чем проблема, новенькая?

Почему он был таким настойчивым, я не понимала. Я не была красавицей, что выделялась из каждой толпы. Я была даже не милой. В лучшие дни я еще могла назвать себя такой, но Этан вряд ли интересовался милыми. Так зачем он лез ко мне?

Я огляделась и поняла ответ. Он приставал ко мне, потому что выбора было мало. Может, потому я и рявкнула:

– Моя проблема, Этан, в том, что я лучше поцелую сурка, чем тебя. Я не собираюсь заводить летний роман ни сегодня, ни завтра, ни когда–либо. Можешь оставить меня в покое?

Он не отвел взгляда, а сжался и пожал плечами.

– Кто говорил о романе?

Я застонала. Где же спасение?

Я не понимала, что Кэллам все еще был рядом, пока он не кашлянул.

– Этан? – он подождал, пока Этан кивнет ему. – Заткнись.