ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ

Теперь я бегала одна. Училась одна. Все делала одна.

Я понимала, что так будет, если доверял мне только мой младший брат.

Прошло двенадцать дней с разговора у гряды Паттерсон, и я ощущала каждую секунду. Все говорили, что время стирает боль, но я могла уверенно сказать, что это бред. Время не стирало боль, а усиливало ее. Делало ее острее. Заметнее. Страшнее. И все становилось болью.

Я не могла оправиться, как с Китсом. Потому что Кэллам был не просто парнем, а тем парнем.

Так что я развалилась за две недели. Я не знала, что со мной будет еще через две недели. Вид не был приятным.

Тем утром я опередила будильник. Я не могла спать, и это было еще одним эффектом того ощущения, будто сердце вырвали из груди и порвали на лоскутки.

Я вышла из комнаты, стараясь не будить Гарри, потому что он следил за мной в последнее время. Когда я ловила его взгляд, он будто следил за пленником, что мог убить себя, в облике его старшей сестры. Его запястье было все еще перевязано, но становилось лучше. К началу школы бинты снимут. Даже мама пыталась помочь мне в последнее время. Она не знала, что мне было нужно, но все равно пыталась.

Я не позавтракала привычно бананом или батончиком, я пошла по кухне, открыла скрипящий холодильник как можно тише.

Рано утром было холодно, прохладнее, чем вчера утром и до этого. Лето заканчивалось, и, хоть я старалась сделать вид, что это не так, я знала, что осталось два утра до возвращения… куда–то. В Калифорнию.

Я не была готова признать, что это конец. Не хотела махать белым флагом. У меня еще была пара дней. Два дня, чтобы разобраться в жизни.

Это ведь так просто.

Плечи опустились, я устроилась на ступеньке, чтобы обуться. Я не ждала, что он будет ждать меня, прислоняясь к старой сосне перед крыльцом домика, но все равно проверяла каждое утро. Часть меня надеялась, что он появится одним утром в кроссовках и с улыбкой, будто ничего не случилось. Я знала, что смогу забыть прошлое, если сможет он. Это уже не было важным – мы ранили друг друга. Старались как лучше, но не вышло, да?

Я знала это теперь… но почему не поняла это двенадцать дней назад, когда это могло все изменить?

Я со второй попытки завязала шнурки, заставляла себя мысленно встать со ступеньки, когда дверь заскрипела за мной. Я скривилась от пронзительного звука.

Я подозревала, что Гарри пришел меня проверить, но, когда оглянулась, чуть не упала с крыльца.

– Идеальное утро для бега впервые за два года, да?

Я обернулась и напряглась всем телом.

– Когда ты вернулся? – холод пробрался в мой голос.

– Поздно ночью. Или рано утром, это как посмотреть. Я не хотел будить тебя и Гарри.

Я хмуро смотрела на деревья.

– Мы уезжаем через два дня. Ты пропустил все лето. Зачем вернулся сейчас?

– И пропустить такое утро для бега? Это стоило шестичасовой поездки.

Я едва могла говорить с папой. Я так злилась на него и обстоятельства… ужасно злилась.

Я встала и пошла прочь.

– Приятной пробежки.

– Финикс, – его голос изменился, зазвучал по–настоящему. Я замерла, но не оглянулась.

Ступени скрипнули, он спустился по ним.

– Прости, – сказал он, его голос дрогнул на последней гласной. Ком подступил к моему горлу. – Мне так жаль, милая. Знаю, я подвел тебя, Гарри и вашу маму, но я сделаю все, чтобы исправить это. Я все исправлю… – он кашлянул. Казалось, в его горле тоже что–то застряло. – Если ты дашь мне второй шанс. Я не заслуживаю этого, но прошу.

Я не дышала. Я поняла это, когда вдохнула с шумом. Мои плечи дрожали, и я хотела убежать, но не могла пошевелиться. Ноги приросли к месту.

Не поздно ли? Все уже сделано – дом уже не наш, мы с Гарри меняли школы, оставляя друзей и все знакомое. Что осталось исправлять?

Я не знала, что он подходил ближе, пока его ладонь не легла на мое плечо. Сначала робко, словно он ждал, что я отойду или отобью его руку. Я не двигалась. Папа впервые за долгое время касался меня с чем–то, похожим на тепло. Я забыла, какими сильными были его руки, и как они придавали мне сил, словно рядом с ним мне ничто не могло навредить.

Я не знала до этого, что скучала по нему. Я так сосредоточилась на злости, предательстве и разочаровании, что закрывала этим суть проблемы – тоску по нему. По настоящему папе.

Я выдохнула, и все внутри расслабилось. Или все стало целым. Я не знала точно.

– Прости, – его голос дрогнул снова, он сжал мое плечо, и я развернулась. – Прости, – прохрипел он, кадык покачнулся. Он медленно обвил меня руками и притянул к себе. Это было нежно и сдержанно, он давал мне шанс вырваться, если я хотела.

Но мои руки обвили его в ответ. Я обняла папу. Он обнял меня.

Я плакала. И он плакал.

Я не знала, простила его или стала меньше бояться будущего, но папа вернулся, и этого хватало. Остальное я могла решить потом.

– Гарри… – я всхлипнула и подняла голову, чтобы посмотреть на него. Его глаза были мокрыми. – Он не может ходить в обычную школу, пап. Ты знаешь это? Он всю жизнь был в частной школе, и у него мозг старшеклассника в теле десятилетнего. Нельзя так с ним. Ты же знаешь?

Папа улыбнулся, и на лице появились морщины. Он побрился, даже немного загорел, но все еще выглядел старым – словно время схватило его и побило, состарило. Он вытер слезу с моего лица.

– Знаю, Финикс. И я это уже решил.

Я выпрямилась.

– Перевел Гарри в частную школу?

– Всего полчаса езды от нового дома. Он переведен, все оплачено. На три года, но за это время я должен встать на ноги.

Я не знала, сколько стоила прошлая школа Гарри, но немало. У семьи было плохо с деньгами, и я не знала, как папа смог оплатить три года вот так.

– Как? – спросила я.

– Я продал свой Мустанг. Даже торговаться не пришлось.

– Продал Мустанг? – я звучала ошеломленно. Папа любил машину, даже спал в ней пару раз. Некоторые люди спасли бы фотоальбомы или питомца из огня, а папа – Мустанг. Я не думала, что он продаст ее. Я думала, что его похоронят в ней.

– Еще даже чернила не высохли на документах, – он говорил, будто это были пустяки, но я знала лучше. Это было серьезно. Он продал самую ценную вещь, чтобы его сын смог учиться в хорошей школе несколько лет.

– Спасибо, – я вздохнула. Гарри будет в порядке. Школа будет другой, но того же типа. Летом он был общительным, так что найдет друзей и там.

– Не за что, – папа смотрел на меня минуту, словно ждал чего–то. Но он мог многого ждать.

– Что? – спросила я.

– Тебя больше ничего не беспокоит? – спросил он. – Никто не тревожит?

Я посмотрела на домик. Мы с мамой не помирились, но хотя бы говорили. Не сразу, но я поняла, что не могу злиться на нее, потому что она рассказала мне правду, когда я так долго от нее этого ждала. Она не была виновата, что правда оказалась горькой.

– Думаю, мама будет в порядке, да? Переезд будет сложным, как и для всех нас, но она сильная. Она будет в порядке.

На лице папы появилось изумление.

– Согласен, но я говорил о тебе.

Я переминалась.

– Ох.

– Вот–вот, – сказал он.

– Да, я переживаю из–за того, что будет, – я кашлянула и смотрела на домик. – Это выпускной год, и все меняется. Нужно многое решить.

– Это выпускной год, и я знаю, как ты много трудилась, – папа потирал подбородок, словно отращивал бороду. – Не справедливо будет менять школу и команды в последний год перед колледжем.

Я прикусила щеку изнутри, а не кивнула. Не справедливо, но в планах на жизнь справедливости было мало.

– Потому, если хочешь, семья Эмерсон готова принять тебя на год, чтобы ты закончила школу, – папа вскинул руки, словно сообщил, что я выиграла в лотерее, но я видела, что его радость была наигранной. Он не хотел, чтобы я покинула семью на год раньше, чем мы планировали.

Я минуту обдумывала это. Я могла провести год в той же школе, со своими друзьями, со своей командой. Я могла закончить одну из лучших школ штата, как и планировала. Я могла сохранить это… но покинуть при этом семью.

Они будут близко, но как можно не ужинать после школы с Гарри? Не ощущать запах кофе мамы по утрам, не засыпать от звука новостей из спальни родителей? Я буду скучать по этому? Их стоило бросить, чтобы остаться в той школе?

В начале лета я бы не сомневалась ответить. Я сказала бы да. С Гарри попрощаться было бы сложнее всего, но до остального мне не было бы дела.

Одно лето все изменило. Или изменило меня.

– Ты уже говорил с семьей Эмерсон об этом? – слеза покатилась по моей щеке. Столько всего свалилось, а еще даже солнце не встало.

– Я не могу тут ничего говорить, – папа кивнул на домик. – Это была идея твоей мамы.

– Мамы?

– Хорошая идея, да?

Ком в горле стал вдвое больше. Я кивнула, не могла выдавить ни слова.

– Это да? – папа ждал.

Я хотела сказать да. Потом хотела сказать нет. Решение было важным, и я не знала, что смогу выбирать, пять секунд назад.

– Я могу подумать?

Папа вздохнул, словно обрадовавшись.

– Конечно. Не спеши. Но постарайся решить до первого дня школы.

Я улыбнулась.

– Это я могу.

Он обнял меня. Это казалось таким естественным, словно так всегда было. Я обвила его рукой.

– Что насчет пробежки? Становится все светлее, – он посмотрел на горизонт, где уже подумывало проснуться солнце.

– Повезло, что день простой, – я вытянула руку над головой, потянулась, повторила с другой рукой.

– Не думай, что легко обгонишь меня, – он указал на свои кроссовки, которые были в моде лет десять назад. – Я был быстрее всех в школьной команде. Мой рекорд в забеге на милю так и не побили.

Я закатила глаза.

– Потому что ты закончил школу в классе из пятнадцати детей, и только ты был в команде по бегу в тот год.

Он рассмеялся, как бывало утром Рождества и на днях рождения.

– Мелочи.

Я сглотнула ком в горле. Он не пропал.

– Готов? – я указала на дорожку впереди.

Папа стал бежать на месте.

– Всегда готов.

Хоть я все еще печалилась из–за Кэллама, я рассмеялась. Папа снова шутил, вел себя так, словно его семья существовала.

Я побежала, папа двигался рядом со мной. Мы не пробежали далеко, а он уже задыхался. Мы даже не быстро бежали.