*25*

Что-то в развернувшейся в зале суда дискуссии об орбитальной динамике системы Альфы Центавра беспокоило Фрэнка Нобилио, но он никак не мог понять, что именно. Конечно, Фрэнк сам не был астрономом (его диссертация была посвящена истории науки), но студентом он прослушал начальный курс астрономии. Что-то тут не вполне складывалось. В прошлом, когда у него возникал какой-нибудь связанный с астрономией вопрос, он просто задавал его Клетусу Колхауну, но сейчас это было невозможно.

Или нет?

Фрэнк отправился в телекомпанию KCET, лос-анджелесский филиал «Пи-би-эс». Тамошний персонал с готовностью предоставил ему просмотровую с тридцатидюймовым телеэкраном и видеомагнитофоном. Память Фрэнка не подвела: был эпизод как раз на эту тему. Он сидел, потягивая из банки диетическую «пепси».

На экране появился логотип корпорации.

— Эта программа, — произнёс женский голос, — стала возможной благодаря грантам семейства компаний «Джонсон и Джонсон» и ежегодной финансовой поддержке от таких же, как вы, зрителей.

На экране возник крупный план горящего костра, потом камера отъехала, и стало видно, что вокруг костра сидят первобытные люди с нависающими бровями. Из костра взлетели искры, и камера поднялась вверх, следя за их полётом в безлунное ночное небо. Скоро искры пропали, но небо было полно звёзд, и высоко в зените его пересекал Млечный путь. Камера продолжала подниматься, и зазвучал дробный фортепьянный ритм Джерри Ли Льюиса. Скоро камера уже была в небе, и кадр сместился вниз, показывая ночную сторону Земли и солнце, выползающее из-за её изогнутого края. Камера полетела к солнцу, его испятнанное лицо заполнило экран; с поверхности начал подниматься протуберанец. Голос Льюиса громко запел « Благослови же их Господь, огромные шары огня![67]» Протуберанец упал обратно на поверхность солнца, но на фоне космической пустоты остались огненные буквы названия передачи: « ОГРОМНЫЕ ШАРЫ ОГНЯ![68]»

Песня продолжала звучать, пока камера двигалась сквозь космос, мимо раздутого красного гиганта рядом с чёрной дырой, которая высасывала из него материал; мимо двойной звёздной системы; мимо вспыхивающего и гаснущего пульсара; сквозь Плеяды, голубой свет которых рассеивался окружающей их туманностью…

Появился второй титр: С КЛЕТУСОМ КОЛХАУНОМ. Джерри Ли Льюис снова пропел «огромные шары огня!», и заставка закончилась.

После полусекундной паузы появилось изображение самого Клита — будто состоящего из одних неуклюжих конечностей и глупой улыбки. Он стоял в сумерках на дощатом настиле на краю субтропического болота.

Появился третий титр: ПРОГРАММА ТРЕТЬЯ: ПОДАТЬ РУКОЙ.

— Добрый вечер всем, — сказал, улыбаясь, Клит. — Фрэнк почувствовал, как в глазах у него защипало. Боже, как ему не хватало этого человека. В полутёмной комнате это было словно снова встретиться с ним.

— Вы знаете, что я с Юга, — продолжал Клит, глядя прямо в камеру — прямо на Фрэнка. — Из Теннесси, точнее. Но сегодня вечером мы отправились гораздо дальше на юг — почти так далеко, насколько вообще можно забраться на юг, не покидая наших старых добрых Штатов. Мы в национальном парке Эверглейдс на самом кончике Флориды. — На заднем плане на фоне розового неба пролетела цапля; её длинные ноги и шея были лишь немного длиннее, чем у Колхауна. — Мы явились сюда, чтобы увидеть то, что дальше на север уже не увидишь. — Он указал костлявой рукой, и камера проследовала за ней, пока в кадре не показалась яркая звезда, висящая над самым горизонтом между двумя пучками камыша.

— Это Альфа Центавра, — сказал Клит. — Выглядит вполне обычно, но это ближайшая к Земле звезда за исключением Солнца. До неё где-то двадцать пять триллионов миль — рукой подать. Наш ближайший космический сосед.

Фрэнк нажал кнопку быстрой перемотки. Клит безмолвно забегал, словно кистоунский коп[69]. Время от времени его прерывало изображение карты созвездия Центавра. Через некоторое время Фрэнк отпустил кнопку.

— …но Альфа Центавра — это не просто звезда, — говорил Клит. — На самом деле это три звезды, очень близкие друг к другу. Мы называем их Альфа Центавра A, Альфа Центавра B и — ни за что не догадаетесь — Альфа Центавра C. О да, астрономы — прирождённые поэты. — Его лицо пересекла широкая улыбка. — Так вот, из них троих Альфа Центавра C ближе всего к нам, так что иногда мы называем её позамысловатее — Проксима Центавра; «проксима» — это по-латыни «ближайшая». Вот ещё одна вещь, которую вам стоит знать об астрономах — мы так любим пятидесятидолларовые слова[70], потому что для большинства из нас это единственный способ подобраться поближе к пятидесяти долларам. — Он улыбнулся снова.

Картинка сменилась на празднование Марди-Гра в Новом Орлеане; Клит шёл по праздничной ночной улице. Он остановился возле человека в пёстрых одеждах, жонглирующего тремя горящими факелами.

— Конечно, сказал Клит, — когда три звезды оказываются поблизости друг от друга, всё становится гораздо интереснее. — Камера сделала наезд на пляшущие в воздухе факелы, а отъехала уже от камина в хижине Клита в горах — обычный приём в этой передаче. Колхаун сидел за старым деревянным столом. За его спиной виднелась пузатая переносная печка, а на стене висело охо ничье ружьё. На столе стояла ваза с фруктами.

— A и B — крупные звёзды, — сказал Клит. Он взял из вазы грейпфрут. — Представим себе, что это A — большая жёлтая звезда, очень похожая на наше солнце. На самом деле она даже немного больше солнца и где-то на пятьдесят процентов ярче.

Он протянул руку к вазе и извлёк из неё апельсин.

— А вот это пусть будет B — меньшая и более тусклая оранжевая звезда. B примерна на десять процентов меньше нашего солнца, и даже вполовину не такая яркая — как моя кузина Бо. — Клит подмигнул в камеру. Потом он пошарил в вазе с фруктами и отыскал в ней вишню. — И, наконец, C — собственно, это какое-то несчастье, а не звезда, холодный, тусклый красный карлик. Эта бедолага такая маленькая и тусклая, что её никто не замечал до самого 1911 года.

— Так вот, A и B обращаются друг вокруг друга вот так, — он начал двигать грейпфрут и апельсин. — Но расстояние между ними не постоянно. — За кадром послышался визг циркулярной пилы.

— Вы знаете, как я не люблю профессиональный жаргон, но здесь без него не обойтись. — Он повернулся и крикнул куда-то в сторону: — Эй, вы! Прекратите это немедленно, слышите?

Визг пилы стих. Клит снова посмотрел в камеру и улыбнулся.

— Для тел, которые так близки друг к другу — так близки, что можно докричаться — мы, астрономы, используем «эй, вы!» в качестве меры длины. Ну, по правде говоря, это «а.е.», а не «эй, вы!»[71]. «А.е.» — это «астрономическая единица», и она равняется расстоянию между Землёй и солнцем. — Появилась схема, иллюстрирующая сказанное. — Так вот, когда они расходятся на максимальное расстояние друг от друга, Альфа Центавра A (он отвёл вытянутую руку с грейпфрутом в сторону) отстоит от Альфы Центавра B (он вытянул руку с апельсином в другую сторону) на расстоянии тридцати пяти а.е. Это примерно как от нас до Урана.

Он помедлил и заулыбался, будто раздумывая, не пошутить ли насчёт названия этой планеты[72], но потом качнул головой, словно говоря «только не здесь».

— Но когда A и B сходятся на минимальное расстояние (он вытянул руки перед собой), то оказываются всего лишь в двенадцати а.е. друг от друга — доплюнуть можно. Один оборот по орбите занимает у них восемьдесят лет.

Он положил грейпфрут и апельсин на стол и взял вишню.

— Так вот, Альфа Центавра C находится гораздо дальше от A и B. — Щелчком пальца он отправил вишню через всю комнату в открытое окно. — Она болтается в тринадцати тысячах а.е. от двух других. Эта мелкота, возможно, даже не связана с ними по-настоящему узами гравитации, но если и связана, то у неё уходит не меньше миллиона лет на один оборот вокруг двух других по, вероятно, очень вытянутой эллиптической орбите…

Фрэнк нажал на кнопку паузы и какое-то время сидел в темноте, размышляя.