— Поменьше бы ты трепался, Барон, в таких случаях. — Покраснев, Манюшка отошла.

Во время послеобеденного «мертвого часа», встретившись в палатке с Викой, она со столь же жадным любопытством осмотрела и ее. И тоже нашла перемены — подруга явно похорошела и вся как бы светилась: то и дело вспыхивали глаза, занимались румянцем щеки, пальцы начинали теребить платочек, и все время подрагивали в беспричинной на непосвященный взгляд улыбке припухшие (тоже!) губы.

— А он действительно такой, как ты говорила — решительный парень, — сказала Вика, благодарно приобняв Манюшку. — Прямо не отобьешься. Но — не на такую напал, ты не думай. Мы просто погуляли немножко.

«Оно и видно, — подумала Манюшка с насмешливой неприязнью. — Так погуляли, что у бедняги Барона до сих пор, наверно, губы болят».

Помимо неприязни она почувствовала еще и зависть к этой белобрысой притворщице, не очень-то умелой в маскировке. И обиду: свела их, а они перед нею же туману напускают, отгораживаются. А что если вот сейчас взять и напомнить ей, как она «отбивалась» там вчера? Вот уж начнет вилять своими бесстыжими глазами!.. «Эй, Марий, что с тобой? — спохватившись, прикрикнула Манюшка на себя. — Что тебе до них? Не с кем, что ли, целоваться? Вот вернусь в Днепровск, поеду к Коленьке и скажу: „Хватит нам ваньку валять. Пора по-настоящему встречаться, как парню с девушкой“. Вот Вика — тихоня, хлеб двумя пальчиками берет, а как храбро атаковала! А у меня что, духу не хватит?»