ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ На левом фланге — головастики. Ревнивец Блондин-брюнет. Четвертый взвод в роли сво

— Смирно! Первая шеренга, два шага вперед шагом — марш! Кругом! Вольно.

Голос у Славичевского хриплый, словно он хватанул какой-то липкой жидкости, и она навсегда застряла в горле. Слушая его команды, хотелось за него откашляться.

Помкомвзвода медленно двигался по живому коридору, вертел в пальцах спецовские пуговицы, внимательно рассматривал ботинки и подворотнички, а в заключение окидывал каждого придирчивым взглядом с ног до головы. Время от времени он отрывисто бросал:

— Почистить ботинки! Пришить подворотничок! Желанов, пуговицы зацвели! Ракович, почему ворот расстегнут?

По мере продвижения Славичевского к левому флангу суровое его лицо все больше смягчалось, все чаще слышались шутки: левый фланг, где сосредоточилась политическая власть и учебная мощь взвода, являлся слабостью Ростика. Удивительно, но факт: «головастики» подобрались почти поголовно мелкого росточка.

— Четвертый взвод, — говаривал по этому поводу Лесин, — подобен раку — движется задом наперед. Только, конечно, не пятится.

Приблизившись к Манюшке, Славичевский вытянул шею и начал принюхиваться.

— Чую запах нечищенных пуговиц Мария. — Он повернул голову, снова потянул носом и скривился. — Фу! Так может смердеть только грязный подворотничок Захарова. Что ж это вы, товарищи комиссары? Пример подавать должны, а вы сами ходите, как… — Он замолчал, не находя слова.

— Что нужно этому оскребышу с подошвы аллаха? — надменно вскинул подбородок Игорь Козин.

Славичевский как раз приблизился к нему.

— У вас сегодня ослепительный подворотничок, господин ханжа. Поэтому и держитесь так заносчиво?.. Постой, постой… А почему это у тебя шея белая, как у лебедя? Ну-ка, расстегни воротник… Так, так… Сколько мела пошло на это художественное оформление? Это ж надо додуматься — намазать мелом верх воротника и шею. Я сперва и не заметил, что нет подворотничка. Ну, что ж… За обман командира придется поработать на кухне.

— Слушаюсь! — гаркнул Игорь радостно, как будто ему объявили о производстве в офицеры. — На кухне готов служить хоть каждый день, ваше высокоблагородие!

Славичевский повернулся к Синилову.

— Э-э, брат, а ты совсем запаршивел. Ботинки грязные, пуговицы позеленели, подворотничка нет…

— Зубы не чищены, — под смех близстоящих подхватил Захаров, — шея не мыта, на ушах пыль.

В другое время Блондин-брюнет обязательно дал бы сдачи, но сейчас молчал с подавленным видом. Славичевский посмотрел на него прищуренным глазом, собираясь, видимо, то ли ругнуться, то ли сострить, но махнул рукой и отошел.

После осмотра класс превратился в гримерную: кто чистил пуговицы, кто пришивал временный подворотничок (полоску чистой бумаги), кто обрезал ногти. Ботинки драили в коридоре.

Обменивались новостями, мнениями, колкостями, остротами.

…— Как подписали договор с Китаем, прямо дышать легче стало. Теперь нам сам черт не брат.

— Может, и так. Но пока дружба в одни ворота. Мы их вооружили, мы им Порт-Артур отдали, а что они нам?

— Ну, ты хочешь сразу все. Дай им стать на ноги.

…— Америка сколачивает западногерманскую армию.

— Знову фрицы замаячили на горизонти, хай им грець!

— Да, и опять их насобачивают на нас.

…— Слушай, цены больше месяца назад снизили, а ты все такой же тощий.

— Цены! Это для гражданских. А нам все равно, что почем, поелику в кармане шансы поют романсы.

— Ну, не скажи. Пирожок на ужин разве тебе не добавили?

— Эй, редкобородый, прошу сюда! — орудуя иглой, крикнул Синилову Козин. — Я намылю тебе шею и стряхну пыль с ушей.

— Себе стряхни, — угрюмо огрызнулся Блондин-брюнет.

Рядом с Козиным усердно трудились другие деятели левого фланга.

— С Ленькой что-то не в порядке, — вполголоса заметил Захаров. — Ходит, как побитая кляча, двоек нахватал. Ты бы, Игорек, разнюхал — вы ведь друзья.

— Не успеет солнце в третий раз взойти над грешной спецухой, как тайна этого субъекта будет в наших руках, — Козин перешел на деловой тон. — Сколько заплатишь, босс?

— Две тысячи таньга, — сказал подошедший Славичевский. Ему нравилось это звонкое словечко, забредшее из какого-то фильма, и он совался с ним в любую щелку.

Через два дня на переменке Игорь с таинственным видом поманил Захарова и Манюшку к открытому окну.

— Товарищи! — трагически зашептал он, схватившись за сердце. — Я потрясен! О небо! — Он вскинул руки и возвел глаза к потолку. — Возьми назад ту роковую тайну, которую ты обрушило на меня! Мое бедное сердце не выдержит. Вы слышите, как оно бьется?

— Слышим: бьется, как телячий хвост, — вставила Манюшка.

— Еще сильнее, друг мой! Итак: подруга нашего чернобелого товарища распрекрасная Александра, ослепляющая своей красотой…

— Слушай, нельзя ли покороче? — оборвал Захаров.

— Короче, ревность, — с ходу перестроился Козин. — Шурка пошла танцевать со своим школьным товарищем, а Блондин-брюнет ей назло пошел провожать другую. БСЛ — большая светлая любовь разбилась на мелкие осколки… Спасите ее! — Он простер к ним руки, потом закрыл ими лицо и, продолжая играть роль, шатаясь, двинулся на свое место.

— Чушь собачья, — сказала Манюшка. — Ерунда на постном масле.

Захаров насмешливо сморщил нос.

— Тебе-то откуда знать, ерунда или не ерунда? Вот видишь, мешает человеку учиться, значит, не ерунда.

К ним подошли Мотко, Очеретян, Славичевский, Трош, Евстигнеев и еще несколько человек.

— Чего вы тут в тайны играетесь? А ну, кажить нам! Мы що, не таки?

Захаров коротко ввел их в курс дела. Трош, выдававший себя за сердцееда, тут же заявил:

— Там что-то больше было с ее стороны. Никогда не поверю, что виноват хлопец!

Славичевский внес поправку:

— Если этот хлопец не такой дурак, как наш Блондин-брюнет…

— Я… ето… видел Шурочку. М-м, конфетка. Вот пока Синилов с нею в ссоре, подобью клинья и женюсь. — Евстигнеев блаженно улыбнулся.

— Не с твоим здоровьем жениться, — осадил его Славичевский. — Еще рыбий жир не весь выпил.

Барон опять завел свою шарманку: мы, мол, всего не знаем, а если копнуть поглубже, то виноватой окажется Шура, потому как во всем и всегда виноваты женщины.

— Кто виноват, кто прав — судить не нам, — подоспел с цитатой Вася Матвиенко. — Ясно, что они… кхе, кхе… — Он, видимо, хотел сказать «страдают», но постеснялся. — В общем, оба хотят помириться, вот и давайте их помирим.

Все одобрительно зашумели.

— Идея! Правильно! В самую точку ткнул Архимед!

Манюшка презрительно скривила губы, но промолчала, видя, что все жаждут оказать благодеяние несчастным влюбленным.

— Через три дня у нас праздничный вечер, — напомнил Захаров. — Надо пригласить ее.

— А если не пойдет?

— О други! — подал голос вновь присоединившийся к заговорщикам Игорь. — Видно, судьба Блондина-брюнета хочет, чтобы я до конца распутал этот трагический узел. Как наиболее достойного среди вас она избрала меня ангелом примирителем. Я так красиво приглашу Александру, чей лик белее луны, а взор ярче солнца, что она не посмеет отказать, клянусь капитаном Тугоруковым!..

Спецшкола готовилась к празднику. Комсомольское начальство всех степеней — от замкомсоргов взводов до секретаря батальонного бюро — проводили заседания и разные мероприятия, а также индивидуальные беседы, чтобы «ликвидировать двоечников как класс», редакторы стенгазет и боевых листков «выколачивали» заметки и ссорились с художниками, «головастики» каждую свободную минуту вдалбливали знания в непутевые головы своих «клиентов», тоскливо и неприязненно думая: «Когда же до него дойдет? Я уже сам и то понял». На утренних смотрах и построениях свирепствовал комсостав, добиваясь идеального строя и движения, беспощадно гоняя нерях. У дверей Ленинской комнаты частенько толпились любопытные: там репетировали знаменитые на весь город певцы — старшина третьей роты Женя Кибкало, спец Иван Хижниченко и фельдшер санчасти Семен Сухой.

Манюшка до одурения «гоняла» Барона. Трош был непоседлив и ленив, старался по возможности подменить зубрежку какой-нибудь байкой. Они у него были весьма похожи одна на другую и, как правило, с трагическими развязками:

— Однажды на пляже (в кино, на танцах, в трамвае, в парке) я встретил девушку. Вы, княгиня, должны поверить мне — это было само совершенство: тонкий и гибкий, как ива, стан, карие (голубые, черные) глаза, подобные вишням (или спелой малине) губы. — Затем шло перечисление других частей тела, и они тоже сравнивались с какими-нибудь садовыми, огородными или бахчевыми плодами. Далее Трош применял один из девяноста трех способов знакомства, каждым из которых, по его словам, владел в совершенстве. События развивались стремительно. За знакомством непременно следовало свидание, затем наступала полоса «объятий и страстных лобзаний», потом финал: девушка совершала предательство или роковую ошибку, чего он простить не мог, хотя и продолжал ее любить, и они разлетались, как в небе самолеты.