«Ну, пропали! Пропали ни за грош!» — мелькнуло в голове.

— Павлуша! За спину! — кричит Ява.

Я мигом подскакиваю к нему и прислоняюсь спиной к его спине. И так, занявши «круговую оборону», мы стоим, выставив вперед кулаки. А кольцо все сжимается и сжимается. И уже Будка, размахивая руками перед Явиным носом, орет:

— Разнесу! У-у, разнесу сейчас!

И я уже отталкиваю в грудь долговязого слюнявого детину, который лезет на меня. И вот кто-то больно двинул меня по ноге. Еще миг — и начнется драка. Да нет, какая там драка! Избиение, свалка, конец наш… Я уже, как говорится, кожей чувствую, как меня сейчас бить будут.

И тут вдруг Ява говорит звонким таким голосом, с насмешечкой:

— Ого, как вас много! И все на двоих! Вот здорово!

«Что он говорит? Пришибут же на месте!» — с ужасом думаю я. А Будка со злобой цедит сквозь зубы:

— Ты, гад, поговори! Сейчас ка-ак врежу! — и уже замахивается.

И вдруг:

— Законно он говорит. Всем кодлом — не дело! Ты, Будка, с кем-нибудь с одним из них стукнись. Вот это будет правильно. И честно, и поквитаешься… А мы посудим. Чтоб всё по правилам было.

Это говорит вихрастый малый лет четырнадцати, который стоит где-то сзади, но голова его возвышается над головами передних. И Будка опускает руку. Видно, такое решение ему не нравится, но делать нечего… Он измеряет взглядом Яву, потом меня и недовольно бурчит:

— Ладно. Тогда я вот с этим стукнусь, — и тычет мне пальцем в плечо. — По-моему, этот крепче.

Он брешет: Ява на вид сильней меня, — но никто не спорит.

— Идем к яру, — говорит вихрастый.

И все гурьбой, подталкивая нас, идут к яру. А у меня внутри с каждым шагом что-то с болью рвется и опускается все ниже и ниже.

«И почему же я?!» — пищит в моей душе тоненький овечий голосок. Но я молчу. Я должен молчать. Ведь я же мужчина!

Ява тоже молчит. Я знаю, что он сейчас чувствует. Он чувствует себя виноватым передо мной (ведь он-то как раз и намял Будке ухо, а я только держал). И Ява ужасно переживает, что вынужден драться я, а не он. Да разве он может теперь что-нибудь сделать? Разве он может просить, чтобы дрался он, а не я? Это же, значит, при всех признать меня слабаком, это все равно, что плюнуть в лицо. Нет, он не может этого сделать! Я понимаю. И я умру, но не дам себя опозорить.

Мы спускаемся к яру, продираясь сквозь колючую, покрытую сизой пылью дерезу.

— Вот тут, — говорит вихрастый, и мы останавливаемся.

Небольшая поляна. С трех сторон дереза, с одной — крутой склон. Хлопцы расходятся, встают полукругом у кустов дерезы. И вот я лицом к лицу со своим противником. Несколько мгновений стоим, подавшись вперед и покачиваясь, — примеряемся.

Будка выше меня, шире и, конечно, плотней. Да разве я мог выбирать? Во всяком случае, лучше драться с одним, хоть и более сильным Будкой, чем с десятью.

Вы, наверное, сами знаете, что обычно боишься, пока не начнется драка. А потом уж страх проходит. Вместо него злость, боль и боевой азарт.

Будка размахнулся и, хотя я присел, он все же заехал мне по голове кулаком. И тут меня такая ярость взяла, что я вам передать не могу. Ах ты будка! Ах ты будка деревянная! Собрал целую свору и храбрость свою показывает! А когда был один, сопли по щекам размазывал?! Ах ты клоп несчастный! И я, не помня себя от злости, ринулся в бой. Волчком вертелся я вокруг Будки, тыча кулаками и отскакивая. А он только беспорядочно махал своими «граблями» и топтался на месте.

Хлопцы загалдели:

— Да что ты, Будка?!

— Да бей же его!

— Под дых! Под дых!

— По сопатке!

Но Будка только сопел и размахивал руками, как мельница. Наконец он поймал меня за рубашку, обхватил, и мы покатились по земле.

— Навались на него! Дави! Дави! На лопатки! — подзадоривали Будку.

Но Будка был уже готов. И не он, а я положил его на лопатки, придавил к земле и крепко держал. Наши лица почти касались, мы тяжело отдувались… И скоро побежденный Будка уже не трепыхался. Все! Моя взяла!

— Э, нет! Это не честно! Не по правилам! Недозволенный прием! — слышу я вдруг и чувствую, как меня за штаны сволакивают с Будки.

Поднимаю голову и вижу — тянет долговязый, которого я тогда толкал в грудь. Я хорошо знаю, что я дрался честно и никакого недозволенного приема не было, но я запыхался, и мне не хватает воздуха что-нибудь сказать. Я только с надеждой смотрю на вихрастого. Но он молчит, не вмешивается. И мне сразу становится ясно: положение мое безвыходное. Они — Будкины друзья и, конечно, хотят, чтобы победил Будка. Конечно. Иначе не стоило им затевать этот поединок. Иначе они могли бы просто отлупцевать нас. Моя победа — это позор для них для всех. И они этого не допустят. Хорошо драться можно только тогда, когда есть надежда на победу, а когда этой надежды нет… Я уже на земле, и воскресший Будка уже навалился на меня и со всей злостью за свое поражение тычет меня головой в траву. Что-то кричит, протестуя, Ява, да что он может!..

Бум, бум, бум! Как колокол звенит моя голова. И в глазах темнеет, и мысли путаются…

Как вдруг:

— Ах вы бессовестные! Ах вы бессовестные! Пустите сейчас же! Пустите! Пусти! Ну! Пусти! — пронзительный Валькин голос.

И звон в голове моей сразу прекращается. И Будка слетает с меня на землю. И я вижу над собой чистую голубизну неба, в котором летают белые голуби. И мне становится ясно, что откуда-то здесь взялась Валька, что она столкнула с меня Будку и стоит надо мной, воинственно размахивая руками, и кричит:

— Бессовестные! Бессовестные! Пионеры, называется! Школьники, называется! Бандиты! Вот я все расскажу! Все расскажу в школе! Вот увидите! И родителям вашим расскажу. И твоим, Алик, и твоим, Вовка, и твоим, Эдик. А на тебя, Будка, вообще в милицию заявлю. И тебя в колонию заберут. Вот увидишь! Хлопцы приехали из села в гости к нам в город, а вы их — бить! Да еще всем гуртом! Нечего сказать — гостеприимные хозяева! Бессовестные!..

Вот так крича, она помогла мне подняться и, взяв за руку, повела.

А по пути и Яву прихватила. Наши враги расступились и пропустили нас. Никто даже не пытался нас задержать. Все молчали. И только когда мы прошли, кто-то пронзительно свистнул, и вся ватага, как горох из мешка, сыпанула вниз, в яр. Может, они бы и по-другому поступили, да, наверно, все-таки решили, что Будка со мной вполне расквитался.

Я шел пошатываясь и рукавом вытирая пот со лба.

— Молодец, Павлуша! Ух ты ему дал! Ну и дал же!.. Он только дергался! — восторженно говорил Ява, обнимая меня за плечи. — Ты им всем показал, что такое васюковцы. Молодец!

Мне было приятно это слышать, но брала досада, что Валька этого не видела, что она застала меня уже битым и что она-то вроде бы и спасла меня… Я ей был, конечно, благодарен — кто знает, сколько бы еще этот Будка стучал об землю моей бедной головой? Но в то же время я чувствовал какую-то неловкость и стыд, что меня спасла девчонка. Такую неловкость, как будто она видела меня голого. И все-таки я был доволен. По-честному я все же победил Будку, здорового хлопца, который был крупней меня. И который выбрал меня, считая, что я слабак.

На тропке нас ожидал братишка Микола. Оказалось, это он позвал Вальку, Видел, как нас повели к яру, смекнул, что наши дела дрянь, и побежал за Валькой.

— Ты тоже молодчина, Валька! — сказал Ява. — Одна и не побоялась! Они ж могли и тебя отлупить за компанию…

— Пусть бы только попробовали! Я бы им такой крик подняла — весь город сбежался бы! И думаешь, я царапаться не умею? Пусть бы кто только тронул, его бы мать родная не узнала!

Ява поглядел на нее с восхищением и толкнул меня локтем в бок: смотри, мол, какая дивчина, вот это дивчина! Я кивнул в ответ: да, дескать, молодец дивчина, бог с ней…

Отряхнули меня Валька с Явой, почистили, как могли, но все равно вид у меня был, как будто корова жевала. А делать нечего, Максим Валерьянович давно уже ждет, нужно идти.

Максим Валерьянович шутливо поздоровался с нами («Здравствуйте, милостивые государи!»), потом внимательно посмотрел на меня и неожиданно сделал предостерегающий жест рукой, хоть я и не собирался ничего говорить:

— Ни слова! Все понимаю. Была вооруженная стычка с противником. Пограничный конфликт. Причин не выясняю, но думаю, нечто чрезвычайно важное — дело чести… Требование сатисфакции. Дуэль. Несмотря на трудности, вы вышли победителем. Так?