Зачем ты позволила мне себя сжечь? Чему, черт возьми, ты улыбалась тогда?

Останавливаюсь прямо у двери и понимаю, что стою напротив ее комнаты. Я только что прошел мимо своей спальни. Приказываю себе развернуться и идти к себе, но борьба неравная, и я поворачиваю дверную ручку. Магии здесь уже нет. Так же как и комната оказывается не заперта.

Вхожу. Ничего. Пусто. Реджина выбросила все ее вещи. Эта комната снова безлика. Кровать не застелена и накрыта белым покрывалом в ожидании нового постояльца. Я прохожу внутрь, отмечая детали: на паркете остались пятна от разлитого лака Мелани, у окна все также стоит противное оранжевое кресло, накрытое белым балахоном, но оно все ещё повернуто так, как удобно было мне, когда я провел в нем ночь, наблюдая за ней после панической атаки в больнице. Кровать — немой свидетель нашей страсти: мы занимались на ней любовью в ночь перед аутодафе Мелани, нарушив одно из главных правил Саббата. Уже тогда она решила, что будет делать дальше, а я, дурак, не понял и не хотел ее слушать. А ведь любимая хотела сказать что-то… Возможно, дай ей слово, я сразу бы понял, что она хочет пожертвовать собой и не допустил бы этого. Тупой идиот! Не зря меня накачивают таблетками. Так мне и надо. Я вообще не понимаю, как еще хожу по этой земле.

Я разворачиваюсь и ухожу, с тоской отметив, что шкаф пустой — там уже нет кружевного черного платья моей девочки, сохранившего аромат ее тела и духов.

Может, это и к лучшему.

В моей комнате тоже порядок. Реджина и тут побывала, убрав в ящик комода все фотографии с него и заперев на ключ, который, естественно, забрала себе. Это произошло еще, когда я пытался выброситься из окна. Поэтому не удивился и не разозлился. От комода разило магией Светоча — блокировка: без спроса Реджины туда не залезть.

Комната стала стерильной, пустой и нежилой, ничем не отличающейся от комнат Карцера и моей палаты. Я достаю из кармана таблетки и глотаю их, не запивая. После чего падаю в измождении на свою кровать и засыпаю, каждый раз надеясь, что завтра не проснусь.

Утром, проснувшись в своей кровати, почувствовал радость — удобная, с родными подушками и одеялом, которые сам выбирал и покупал. Я люблю комфортную мебель. Особенно кровати. Всё началось с одного случая. Как-то раз, подначиваемый Стефаном и открывшейся свободой, — мы только что с Мириам поступили в Саббат — тайно сбежал из замка и загулял с Клаусснером и Ганном-старшим. Не помню, что происходило и причину побега. Помню лишь, что было много девиц и выпивки. Я был юный, резвый, с неуемной жаждой жизни — мне казалось, что я могу всё, и я действительно мог всё. Поэтому стоит ли винить безбашенного молодого Оденкирка? В общем, я тогда напился в стельку, парни внесли меня в Саббат, положили на диване в гостиной и забыли. С утра нас ждало наказание от Реджины Хелмак. Для меня был создан личный маленький ад от Светоча: неделю спать в гостиной, «раз мне так удобнее, чем в своей комнате». К слову, диван был непригодный для ночевок, так как был сделан полтора века назад для приема гостей. Неделя кошмара с болями в спине, шее и мышцах, постоянное падение и скатывание с проклятого лежбища ночью. Мириам ходила довольная от моего наказания, я же уже на второй день был готов умолять Реджину изменить свое решение. С тех пор ненавижу неудобную мебель!

Вздыхаю. Благословенное было время, сумасшедшее. Притом, по-доброму сумасшедшее. А не этот апокалипсис, который разворачивается каждый день.

Я рефлекторно кидаю взгляд на тумбочку и не нахожу фотографий. Черт! Боль резко колет в сердце. Мелани… Ее смерть… Зачем посмотрел? Зачем вспомнил? А ведь так всё славно начиналось.

Утро прошло в относительной суете. Когда спустился вниз, меня громко поздравил с Рождеством Стефан, Ной прошелестел по коридору в своей шелковой пижаме, на кухне увидел Курта и Еву, готовящих завтраки не только для себя, но и для Светочей.

— Как спалось?

— Отрубился после таблеток. — Я плюхаюсь за стол и начинаю намазывать на булку масло.

— Ты действительно пьешь таблетки или говоришь нам, чтобы мы успокоились? — Ева садится напротив с дымящейся кружкой кофе и протягивает ее мне. Я благодарно принимаю ее.

— Действительно.

В этот момент Курт ставит на поднос тарелки с едой и выходит с кухни.

— А у него профессионально получается. — Смеюсь вслед уходящему Ганну.

— Конечно. Вспомни, сколько у него девушек было — сколько завтраков доставил в постель.

Мы смеемся с ней, будто как в старые времена.

— Ева, — я решил задать давно мучающий меня вопрос. — Можно тебя спросить кое о чем?

— Ну?

— Ты же видела, что ее сожгут, почему не предупредила меня?

— Рэй, я не машина. Я не могу держать дар постоянно включенным. Накануне будущее было в ее пользу, а Кевин не должен был выжить. — Она накрывает мою руку своей и я чувствую человеческое тепло. Внутри все болит и стонет. Я все еще горю с Мел. Ева смотрит жалостно и шепчет: — Прости меня, что не уследила за этим. Прости, что позволила этому произойти.

Я убираю руку из-под ее. Ощущаю пепельное разочарование. Ева не виновата…

— Тебе не за что просить прощение. Я виноват во всем.

— Ты не виноват, Рэй. Не говори так!

Меня душат слезы, и я выговариваюсь Еве, как когда-то делал Мириам:

— А кто тогда? Кто понесет наказание за произошедшее? Я собственноручно опустил факел. Ты понимаешь? Я ее сжег! А она пыталась мне сказать о своих планах. Я не понял! Дурак, не хотел слушать. Испугался! И вот что теперь? Если бы она сказала, я бы всё понял и не пустил бы ее никуда!

— Если бы, Рэй. Этих «если бы» миллион! И каждое меняет будущее ежесекундно! Ты стойко ищешь виноватого, хочешь мести, но его нет. Впервые нет, Рэй! Нет второго Савова, нет второй Мириам. Мелани сама решила это сделать. Понимаешь? Сама! И ты не хочешь полностью осознать это.

— Тогда скажи мне, почему она это сделала? — Я вскакиваю из-за стола, меня всего трясет. И кажется, плачу.

— Она это сделала ради сестры и Кевина.

— Ради сестры? Варвары? — Я удивлен. Нет, я обескуражен ответом. Даже замираю, шокировано смотря на Еву.

— Да. Варвара ждет ребенка от Кевина, Мелани посчитала, что не имеет права отнимать отца у младенца. Ну, еще она говорила про муки совести, что не сможет жить, осознавая, что лишила сестру и ее ребенка Кевина.

У меня подкашиваются ноги и я бухаюсь обратно на стул. Наконец-то найден ответ на эту головоломку. Но, черт возьми, это не то, что я ожидал! Вместо облегчения, я ничего не чувствую, будто включатель не сработал и я продолжаю стоять в темноте.

— А Кевин знает?

— О чем?

— Что Варвара беременна?

— Нет. Мы ничего ему не говорили. С ним всё сложно. Сейчас вообще, как пророк, я не могу сказать, что будет завтра.

— Почему?

— Ну, во-первых, опять идут непонятные картинки, несвязанные между собой, будущее меняется с невероятной скоростью. Да и Кевин с его случайными всплесками тоже сбивает с толку. — Ева трет лоб, будто голова разболелась, но я не чувствую боли. Просто жест озабоченности. — Не знаю, имею ли право это говорить, но я вижу вот это.

Она хватает меня за руку, и уши внезапно закладывает, ощущение, что я резко быстро падаю куда-то, содержимое моего желудка аж ухает вниз, и поднимается волна тошноты. Перед глазами встает картинка: я стою в лучах закатного солнца и разговариваю с… Мелани?

И снова меня «выдергивает». В ту же секунду я уже сижу за столом на кухне и пытаюсь справиться с накатывающей тошнотой, что даже проступает холодный пот.

— Что это было? — Я жмурюсь и тру глаза. В ушах стучит.

— Мой дар. Я расширила его. Могу, как Ной, транслировать видения. Правда, получается жестко. Всем плохо. Ты вдыхай глубоко и выдыхай медленно, через пару секунд всё пройдет.

Ева заботливо подводит меня к раковине, чтобы умыться. Холодная вода приводит в чувство.

— Ух! Как будто с высоты скинули! — Я резко выдыхаю, чувствуя облегчение.

— Стеф бесится, когда я так делаю.

— Я понимаю его! Если бы не так резко, то было бы еще терпимо. А так — ощущение, что я в лобовую атаку пошел!

Ева смеется, но потом снова становится серьезной.

— Итак, ты разглядел его?

— Кого? Себя?