— Открой, Генрих!

— Я не мо-о-огу! — слова шли, точно из глубокой бочки.

Немедленно был вызван Макс. Слесарь взломал замок и начали осторожно открывать дверь. Она туго поддавалась — кто-то мешал по ту сторону. Налегли сильнее.

— Не надо… больно… подождите!

Отпустили. Несколько секунд напряженного, недоуменного ожидания.

Аконт чувствовал, что начинает цепенеть. На карте стояла вся его жизнь. Там, в этой аппаратуре, было лучшее, единственно ценное…

Эти мысли прервал голос Макса.

— Попробуем!

Осторожно налегли — дверь легко приоткрылась и застопорилась. Отверстие было достаточным, чтобы просунуть голову.

Аконт побледнел. На полу, окровавленный, лежал Генрих. Видно было по положению тела, с каким невероятным усилием он отполз от двери. И это усилие лишило его сознания.

Кругом все было в порядке.

Был вызван врач. Генриха в бессознательном состоянии отнесли в каюту, игравшую роль лазарета. Аконт осмотрел все приборы — не тронуто.

Кто же закрыл дверь? Почему тело Генриха очутилось у двери? Кто ранил Генриха?

Аконт поручил Максу остаться в лаборатории, слесарю вделать новый замок, а сам пошел к Генриху. Он все еще не приходил в сознание. На голове был продолговатый кровоподтек.

Врач тщательно осмотрел его, нашел, что жизнь вне опасности, но Генрих, по-видимому, не скоро придет в себя.

Закравшееся накануне подозрение получило новую пищу. Сам не отдавая себе отчета, Аконт решил быть осмотрительнее и тщательнее в изолировке всей аппаратуры. Неосторожное обращение грозило неисчислимыми бедствиями всему экипажу.

С этими мыслями он вернулся к Максу и, посовещавшись с ним, решил все включить в прочные футляры.

Присоединение нового аппарата было отложено до следующего дня. Теперь же занялись изоляцией трубок и аппарата.

Генрих не приходил в сознание.

На следующий день в состоянии Генриха наметилось кой-какое улучшение, но сознание к нему не возвращалось.

Каждую свободную минуту Аконт проводил в лазарете. Этот мальчик стал ему очень дорог. Надеяться на скорое выздоровление не приходилось. Как быть?

Словно отвечая на этот вопрос, к нему в коридоре подошел молодой матрос, известный под кличкой «Орел».

Красивый малый, густые черные волосы, нежно-розовое — почти девичье лицо. Из-под черных тонких бровей глядели глубокие черные глаза. Все черты лица были словно точеные.

Поздоровавшись с Аконтом, он осведомился о здоровье Генриха и, узнав, что тот еще не скоро встанет, предложил свою помощь.

Аконт скользнул взглядом по всей его фигуре.

Нет, он благодарит его, но пока в помощи не нуждается.

Орел метнул глазами, раздул ноздри, ничего не сказал и отошел.

Аконт подумал, не воспользоваться ли, действительно, предложением Орла, но вспомнил Генриха, его любовь, преданность, и такая замена показалось ему изменой. Нет, он сам справится, коль скоро аппаратура изолирована.

Аконт сам установил аппарат, укрепил его при содействии капитана и, проделав все процедуры прошлого дня, спокойно закрыл дверь лаборатории и вышел на палубу.

Предстояла трудная задача.

Когда он подходил к приборам, туман вблизи них уже начинал редеть. Зеркала резали два цилиндра. Косое размещение скрестило лучи, и цилиндры вклинились один в другой. Надо было направить их по одной линии.

Капитан и Аконт молча стояли у аппаратов. Минутная стрелка часов, близко поднесенных к глазам, подходила к 3. По подсчетам, заряд каждой волны истощался через 30 минут. Оставалось 15 минут. Надо соорудить приспособление для одновременного вращения зеркал. Две палки могли с успехом выполнить эту роль.

Попросив капитана не отходить от приборов, Аконт направился к себе в лабораторию.

Дверь была открыта. Аконт отчетливо помнил, что он ее запер.

Кто мог это сделать? У кого мог быть второй ключ?

Разрешение этих вопросов он предоставил Максу, которого срочно вызвал в лабораторию; сам же, не теряя времени, вышел на палубу.

Стрелка дошла до 6. Укрепив палки, Аконт начал медленно вращать ими. Цилиндры передвигались с места на место, оставляя след от своего движения в виде туманной вуали, маскировавшей границы цилиндров.

В одном из положений стало заметным, как отдаленный конец цилиндра начал расти. Еще поворот — и рост ускорился. Еще — еще быстрее. Дальше цилиндр начал быстро отступать и не только отдал завоеванное пространство, но как бы обратился в позорное бегство.

Это указало Аконту границы вращения. Он привел зеркала в предыдущее положение — и цилиндр стал завоевывать пространство.

Старый капитан, видывавший виды, стоял как вкопанный. Им овладело какое-то оцепенение, почти молитвенный экстаз.

Три четверти своей жизни он плавает в этой части океана. Он знал, как свою, историю каждого островка; все подводные скалы были у него на учете. Сколько погибло судов — вот в эти безумные туманы. А сейчас открылся горизонт, более, чем достаточный, чтобы вести судно не только ему, морскому волку, но и капитану помоложе.

А сколько тревожных гудков!.. И, как бы в подтверждение своей мысли, он услышал протяжный гудок, точно плач ребенка. Он знал этот призыв о помощи. Призыв, который терзает сердца молодых капитанов и часто заставляет их делать роковые ошибки. Да, это гудок смерти — это весть о гибели. Но он, он не поддастся этому — море своих жертв не уступает.

Иначе реагировал на гудок Аконт. Он оставил рычаги, которыми регулировал положение зеркал, и уставился на капитана.

— Да, это гибель, ответил капитан на его немой вопрос, — это неизбежная гибель.

— Но ведь тут, в этих широтах, другое судно — это «Разведчик».

— Значит, — отчеканил капитан, — гибнет «Разведчик».

— Да! но…??!!

— «Но» должно быть забыто.

В этот момент раздался второй протяжный призыв. Капитан машинально снял фуражку и перекрестился.

— Я на время вас покину, чтобы доложить начальнику экспедиции о гибели «Разведчика».

Аконт остался у аппаратов. Он машинально следил за движением цилиндра, резавшем мглу тумана.

Когда капитан спустился в каюту Макса, он застал там, кроме начальника экспедиции, слесаря и двух матросов. Атмосфера была очень напряженная. Из вопросов, задаваемых Максом, капитан понял, что слесарь в чем-то подозревался.

Как только капитан сел за стол, Макс прервал допрос и в кратких словах изложил капитану историю с трубками, открытой дверью и таинственную историю с Генрихом, еще не пришедшим в сознание.

Слесарь был белее полотна. Все складывалось не в его пользу. Он один был знающим техником. Кому другому были знакомы винтили, муфты и у кого другого мог оказаться второй ключ от двери? Все улики были налицо. Слесарь отрицал свое участие.

Макс и капитан отошли в дальний угол.

За подобные поступки в море, на яхте, могло быть одно наказание — в воду с грузом на шее. Но… но второго слесаря на яхте не было. Его помощник заменить его не мог ни по знаниям, ни по опыту.

Надо было найти исход, который, обезвреживая слесаря, оставлял его знания. Решено было подвергнуть его аресту на все время работы экспедиции, а надзор за ним поручить попеременно Генриху и Орлу.

Это решение объявили ему. Что-то глубоко честное было в том взгляде, каким он обвел Макса и капитана, взгляде, который говорит моряку больше, чем тысячи несомненных улик…

Максу этот взгляд ничего не сказал.

Гибель «Разведчика» Макс принял очень сдержанно; он предпочел такой финал иному. Но в гибели он не был уверен.

Доводы капитана были убедительны для моряка, но на Макса они произвели какое-то смутное впечатление…

Все же эти два события настолько взволновали Макса, что после ухода слесаря он не пошел сразу на палубу, а предоставил капитану, если тот найдет возможным, тронуться.

Ко времени вторичного появления капитана на палубе был очищен отрезок пространства, более чем достаточный для ориентировки.

Аконт указал капитану скорость движения и допустимую скорость поворотов. Приготовились к отплытию.

У руля капитан поместил своего помощника, а сам с телефонной трубкой стал у аппарата.

Через полчаса послышалась команда:

— Тихий ход! Яхта медленно тронулась. Впереди, словно фонарь ночью, освещал дорогу цилиндр. Медленно подвигалась яхта и с той же скоростью аппарат резал туман.