7. Что будет. Шуршание листьев под ногами

Осень будет теплой, солнечной.

Впрочем, здесь она холодной не бывает, как и зима, не то что там, у нас…

Закончив восхваления и поделив добычу, сенаторы перешли к обсуждению новых насущных проблем.

В этот раз заседали в храме Кастора и Поллукса, старая курия сгорела во время очередного пожара, а новую отстроить не успели. Что ж, хорошо, здесь мне нравилось даже больше, не так официально. Да и братья-Диоскуры, герои Эллады, не слишком походили на грозных илойских богов, с ними можно запросто…

Обсуждали микойские вопросы. В начале я слушал внимательно, но к концу четвертого часа прений стало откровенно скучно. Докладчик ходил по кругу, рассказывая все новые и новые подробности известного дела, ему задавали какие-то вопросы, обсуждали мелочи, высказываясь по старшинству и не очень… Многочасовую болтовню можно было легко свести к простому — илойская казна недополучает львиной доли микойских налогов, из-за участившихся грабежей, со стороны степняков. Или еще проще — орки воруют наши деньги. Конечно, вряд ли кто сомневался, что большая часть тех денег оседает вовсе не в кхайских карманах, но такие вопросы в сенате обсуждать не принято. Сенат предпочитает бороться с внешним врагом.

Меня отправят разбираться со всем этим. Великие войны закончились, Самат покорен, у Илоя больше не осталось реальных врагов. И вот теперь героя надо поскорее сбыть с рук. Тем более такого как я. А Микоя моя страна — кому как не мне? разобраться, навести порядок! Да, кто как не я!

Четвертый час уже. Чем дело закончится, я знал и так, было скучно.

— Потерпи немного, — Аттиан склонился к моему уху, — я знаю, людям, подобным тебе, тяжело выносить всю эту нудную болтовню почтенных отцов, но мы скоро закончим. Вот только проголосуем за Минерву.

— Минерву? — несколько мгновений я ошарашено пялился на него, Аттиан остался доволен.

За Минерву я все-таки проголосовал, точнее за то, чтобы выделить деньги из казны на новую статую в Хатоге, старой что-то там отколола местная шпана.

Я вернусь в Хатогу, и весной мы снова пойдем в степь.

Моя жизнь словно совершила круг. Даже страшно… неужели что-то может вернуться снова…

Как раз успел к обеду домой, хотя сегодня можно было и не торопиться, здесь все тот же шум, те же лица и та же болтовня… мальчишка-кифаред бренчит в уголке, ему все равно.

— У нас гости, милый, — Эдэя поднялась мне на встречу, — хорошо, что ты пришел.

Я знаю, ей тоже надоела вся эта суета, но положение обязывает, нам надо хотя бы иногда устраивать званые обеды. Она говорит, у нас должен быть хороший, правильный, истинно илойский дом, это необходимо для меня, и особенно для наших детей — им будет проще, намного проще, если их будут считать детьми из хорошей семьи. Особенно девочке… иначе… дети… Да, я знаю. Эдэя опускает глаза и кусает губы, никак не решаясь сказать прямо, но я знаю и так. Как бы там ни было, но я все равно тупой дикий варвар, мне раньше не раз говорили эти слова в лицо, сейчас уже предпочитают помалкивать. Она права. Илой гордится мной как воином, но вряд ли когда-либо примет как своего.

Я сажусь, слушаю, даже улыбаюсь, изо всех сил строю добропорядочный вид.

Флавия, наша соседка, оживленно рассказывает Эдэе свежие сплетни. Пожалуй, если я когда-нибудь научусь выносить ее, то никакие сенатские прения мне будут не страшны!

Я подробно узнал у кого на обед были лучшие мурены в кисло-сладком соусе, каких новых рабов вчера привезли Корнелию, и сколько тончайшего, прозрачного косского шелка купила бесстыдница Октавия (ведь еще, небось, собирается его носить!) А заодно выслушал душещипательную историю про браслет, который Флавия давно присмотрела в лавочке на Субуре, мерила чуть ли не каждый день, но все не решалась купить… а как те изумруды изумительно шли к ее глазам! Но вот невестка Флавии, эта выскочка, это стерва — взяла и купила, и теперь нагло щеголяет перед носом свекрови. Впрочем, у нее оказывается дурной вкус, а изумруды слишком крупные, чтобы их могла носить приличная женщина…

Зачем мне все это? Разве этого я хотел?

Эдэя нежно гладила мою руку, словно успокаивая — она все понимала. Почти весь вечер она молчала, и все больше слушала, совсем как я… У нас с ней сейчас одна война. Мы ни разу не обсуждали ее, но оба прекрасно знаем за каким холмом притаился враг. Двадцать лет, милая, да… как бы там ни было, но мы научились понимать друг друга без слов. Спасибо тебе.

Ночью я видел, как Эдэя улыбалась во сне.

Эх, знать бы, что ей снится, может хоть тогда я бы смог сделать ее счастливой. Днем улыбка редко касалась ее лица. Эдэя… благородная заложница Корсы, приемная дочь старого цензора Овия Маэны Проба… она ведь никогда не любила меня. Я получил ее так же, как получил Илой — войной, упрямством, силой. Когда же, наконец, она смирилась со своей судьбой? Может после того, как родился маленький Луций, может после того, как я построил новый дом и остался в нем жить, почти на год, вместе с ней… Она смирилась. А ведь почти двадцать лет назад, выходя замуж, Эдэя ненавидела меня точно так же, как до сих пор ненавидит мой старший сын. Марку есть за что ненавидеть.

Я присел рядом на корточки, любуясь, осторожно поправил сбившуюся прядь, и она тут же вздрогнула, хмуря лоб. Я вздохнул, поспешно отдернув руку — не стоит мешать, пусть спит. Во сне ей лучше чем со мной. Сейчас уйду…

У меня и без того хватает забот.

Хотел было встать.

— Олин.

Нет, все-таки разбудил, нарушил ее прекрасные сны. Стало стыдно.

— Олин, — тревога искрой метнулась в темных глазах, — что случилось?

— Ничего. Спи.

Резко поднялся на ноги. Я не умею объяснять, и сам не знаю… А она потянулась ко мне, кажется, хотела что-то сказать.

— Олин…

— Спи.

Я до сих пор не знал как быть. Столько дней, столько бессонных ночей… Пытался найти выход, и не мог. Честнее было бы просто отказаться. Но отказаться мне не дадут…

Да и все равно, я не смогу остаться в стороне. Готов поклясться — Микоя готовится к войне.

Но тогда…

Мне придется воевать против своих. И против ургатов. Против молний небесных! Мне придется вести на верную смерть илойских солдат, которые верят мне, как тот же мальчишка Гай. Вон он, довольный, горячий, уже мечтает о новых подвигах! Он хоть к Плутону в задницу полезет за мной. Как объяснить? Прямо сказать: «не ходи»?

Я еще кое-как сумел объяснить Дэнтеру.

— Это будет плохая война.

— Да ладно, — фыркнул Дэнтер, — еще одна война, мало ли их было?

— Если сможешь, не ходи со мной. Это верная смерть, — сказал я.

Дэнтер долго-долго молчал, обдумывая слова.

— Я всегда верил тебе, Лин. Я понимаю… Может быть ты прав. А может быть это просто детские страхи, а? У нас ведь тоже многие считали, что никто не может победить Самат.

Самат? Смешно! Я скрипнул зубами.

— Может и так, — все настойчиво смотрел Дэнтеру прямо в глаза, мне очень нужно, чтобы он понял. — Только знаешь, для меня было бы лучше эту войну проиграть. Помни об этом.

Он вздрогнул.

Я еще пытался объяснить Аттиану, но он лишь усмехался в ответ.

— Я знаю, Атрокс, — говорил он. — Я все знаю.

— Зачем тебе? Только гробить людей?

Он брезгливо морщился, у него свои планы на этот счет.

Нужно найти какой-то способ… Что-то придумать, отказаться… Я ведь не смогу…

— Хочешь рискнуть? Рискни! — сказал Аттиан напоследок.

На утро, после этого разговора, у ворот моего дома нашли двух мертвых детей. Мальчика, семи лет, и девочку — трех. Похоже, чьи-то рабы… Но нужно быть полным идиотом, чтобы не понять. Эдэя, бледная как смерть, целый день ходила за мной попятам, заглядывала в глаза, все пыталась спросить. Боялась спросить. А я боялся ответить.

Если надо — я пойду. Я сделаю все. И я буду молчать.

Маэна говорил за меня. Тихо, осторожно, умело распуская нужные слухи. Когда человек стар, умен и у него нет семьи — его нечем пугать. А я все боялся, что однажды утром у ворот моего дома найдут Маэну с перерезанной глоткой. Пока обходилось.

Открыто он тоже выступал, говорил, что неразумно гнать легионы на север ради кучки каких-то дикарей. Из Микои все равно не выжать многого, война обойдется дороже победы, это плохо отразится на илойской казне. Его не слушали, Аттиан умел быть убедительным.