Изменить стиль страницы

4

Корсаков встретил Аленцову в гардеробной. Она сняла шапку, стряхнула густо набившийся снег. С мороза, с серебристыми снежинками в темных волосах, с высокой прической, она была красива. И сразу как вошла в вестибюль, много мужских взглядов потянулось к ней, как бы между прочим заинтересовавшись входной дверью, будто все они кого-то с нетерпением ожидали.

— Почти опаздываете, голубушка, — сказал Корсаков, помогая ей снять шинель.

— Почти не в счет, — ответила она, смотрясь в зеркало и поправляя прическу. И, щурясь, как все близорукие, оглядела вестибюль.

Он взглянул на ее новый темный джемпер, плотно облегающий грудь, и смутился, как мальчишка.

— Да, не судьба, как говорят.

— Михаил Алексеевич, а вы верите в судьбу?

Он остановился, удивленный ее вопросом, раздумывая, шутит ли она или спрашивает серьезно. Но, уловив ее задумчивый и строгий взгляд, сказал, беря под руку:

— Пойдемте, пойдемте, неудобно опаздывать.

Многие глядели в сторону Аленцовой. Она держалась просто и непринужденно, как и должна держаться каждая женщина, знающая о своих достоинствах. Она оставалась всегда и везде сама собой: дома, на службе, в знакомом или незнакомом ей обществе — независимой и одинаковой со всеми окружающими ее людьми. И это… Пожалуй, это главное, что бросилось в глаза Корсакову, когда он впервые увидел, а потом, присматриваясь, убедился окончательно. Наверно, это и заставило полюбить ее. Она умела сохранять данную ей природой красоту, не подчеркивая ее искусственно, пренебрегая косметикой и безвкусными побрякушками.

Доклады на конференции она слушала рассеянно, глядя по сторонам. «Неинтересно», — подумал он, изредка поглядывая на нее.

Когда закончились теоретические выступления, вышли в коридор, ожидая демонстрация почти безнадежных раненых, которым были сделаны сложные, но удачные операции.

— Скучно? — спросил он.

— Нет, Михаил Алексеевич! Я, признаться, не все поняла. Еще многое мне неизвестно. Но вот некоторые из «новинок», о которых докладывал молодой врач — черненький, с усиками, не запомнила его фамилии, — на мой взгляд, наивные и донельзя примитивные. Вот, к примеру, его «открытие», что новокаиновая блокада действует не на всех раненых, знакомо любой санитарке на фронте. Или еще другое его «открытие»: сильный физически человек в два, а то и три раза легче переносит желудочные операции. Ведь это же дважды два. А разве операции других органов такие люди переносят хуже? Это аксиома. И вообще, откровенно говоря, скучно.

Корсаков глядел на нее улыбаясь.

— Ну, голубушка, вы тогда ничего не понимаете в медицине. Да, да, не глядите на меня так! Ничего! Этому товарищу нужна ученая степень, звание. Право же, вы наивны. Так было и так будет. Всю жизнь мы ходим учиться, все учатся у академиков и профессоров, а лечатся у рядовых докторов и врачей. Пойдемте, пойдемте. Видите, приглашают. Поглядим, что они покажут.

— Только бы не показывали то, что некоторые рассказывали, — бросила она.

— Ну, у вас и характер!

— Неуживчивый.

— Трудно будет жить.

— Другой быть не могу.

— А вы попробуйте. Не усложняйте свою жизнь. Вам наверняка повезет.

— Не могу и не хочу.

— Настырный, настырный характер. Поплатитесь. Верьте моему житейскому опыту. Поплатитесь!

Участники медицинской конференции окружили койку раненого. Ему сделана редкая хирургическая операция. Удалены осколки из черепной коробки. Многие искренне удивлены, расспрашивают хирурга, делавшего эту операцию, записывают в блокноты, просматривают рентгеновские снимки, задают вопросы больному. Но Аленцова ловит себя на мысли, что Корсаков сделал ей более сложную операцию. Она вполголоса говорит ему об этом. Подошел черненький, с усиками новый кандидат, которого критиковала недавно Аленцова. Его все поздравляют. На лице у него самодовольная улыбка. Он подошел к Аленцовой и стал нахально ее рассматривать:

— Разрешите познакомиться, коллега! Я что-то вас встречаю впервые. Вы откуда?

— Оттуда, откуда и вы, — ответила она ему, протягивая руку.

— Кротов, — представился он. И. видя, «то она заинтересована больше обменом мнениями между врачами у койки больного, бросил небрежно: — Ничего особенного! Вот в моем госпитале была операция куда сложнее.

— Я бы не сказала, что эта операция простая, — сказала Аленцова и подошла ближе к койке больного, чтобы отвязаться поскорее от этого самонадеянного, наскоро испеченного ученого мужа.

Корсаков, чтобы помочь ей избавиться от него, взял ее за локоть.

— Пойдемте, Нина Александрова а.

— Михаил Алексеевич, вы знаете, это несправедливо. Столько почестей этой операции, которая не идет ни в какое сравнение с той, что сделали вы мне. Почему так?

— Ничего, ничего, голубушка. Так надо. Нам в ближайшее время тоже предстоит отличиться. Только что мне сказал об этом представитель округа. А вот идемте поглядите, какие чудеса сделали наши коллеги. С того снега вернули. И из состояния паралича — абсолютной неподвижности, сделали его нормальным, жизнедеятельным человеком. Я откровенно восхищен. Преклоняюсь, преклоняюсь.

Он провел Аленцову через ряды впереди стоящих, оставил ее и, подойдя к ведущему хирургу, пожал ему руку, а затем обнял его. «Какой благородный человек», — думала она о Корсакове. Она поймала себя на мысли, что он ей нравится. Но в этот момент она поглядела на больного. В глазах затуманилось. Это был Саша — ее муж. Она провела по лбу. На нем выступили капли пота. Саша глядел на нее, глаза ее суживались. К ней подошел Кротов, взял ее за руку, сказал все так же самонадеянно:

— Во все эти чудеса господа бога я не верю. Пойдемте со мной, я вам покажу рентгеноснимки уникальной операции. Ее делал английский хирург с мировым именем.

Но она резко выдернула руку.

— Прошу вас, отойдите!

Она видела, как Саша привстал на постели, неловко потоптался на месте. И закричал, как безумный:

— Нина, Нина, Ни-ни-на! Ты ли?! Нина!

Все растерялись, пугливо переглядываясь. Ведущий хирург подошел к нему, положил ему руку на плечо.

— Чем вы взволнованы? Что с вами?

Но он небрежно оттолкнул его и, покачиваясь, как пьяный, пошел ей навстречу.

— Товарищи, друзья хорошие мои! Это моя жена! — И, подойдя к Аленцовой, неловко обнял ее и стал целовать. И вдруг смяк, пошатнулся и, схватившись за нее, сел тяжело на койку.

Корсаков бросился к нему, помог ему сесть, а сам смотрел на безмолвную и бледную Аленцову, ничего не понимая. Но, когда она обхватила его голову и прижалась к нему, гладя его по спине, приговаривая: «Саша, Саша! Ну, успокойся! Ну, что ты, Саша. Это я», Корсаков вдруг почувствовал себя безвольным и беспомощным, с трудом управляющим своим телом. Аленцова заметила его подавленность и, гладя мужа по голове, сказала Корсакову:

— Михаил Алексеевич, вам плохо? Что с вами? Присядьте!

— Нет, нет.

Было видно, как он с трудом брал себя в руки.

— Кто он? Чего ему надо?

Вот первые слова, которые она услышала от мужа, и все внутри будто оборвалось. Но, чтобы не привлекать внимания, сказала, обнимая его:

— Это врач нашего госпиталя.

Аленцова вглядывалась в лицо мужа и не находила в нем никаких изменений, кроме шрама на правой скуле и бледности, какая появляется у всех людей от долгого пребывания в больницах. Она поймала себя на мысли, что не испытывает того волнения, какое, представлялось ей, будет при встрече. Казалось, между ними не было разделившего их времени, что вызывает в людях болезненное ощущение разлуки, и будто расстались они только вчера.

— А ты, Нина, все хорошеешь и выглядишь, как в тот счастливый день, когда я с тобой познакомился. Помнишь?

Она кивнула ему. По лицу ее блуждала грустная улыбка.

Участники медицинской конференции ушли смотреть и слушать сообщения о новых успехах в лечении раненых. И ей хотелось быть там. В комнате, где он лежал, было всего две койки. Одна из них была пуста.

Вот встретились, не виделись почти полтора года, а ею овладело такое чувство безразличия, что вспомнить и говорить было не о чем.

Неловкость установившегося молчания разрядил вбежавший Кротов.

— Товарищ Аленцова, товарищ Аленцова. Оторвитесь на минуточку. Такой редкий случай операции вряд ли удастся вам увидеть. Пойдемте, — улыбаясь, приглашал он, кивая головой.