4

«Через пятнадцать минут начнется» — эти слова Миронова были главными в первые секунды для каждого, кто присутствовал на его наблюдательном, кто их слышал, думал, стараясь представить себе, как все это будет в действительности.

Как долго, беспредельно долго тянутся эти оставшиеся пятнадцать минут. Но никто сейчас, услышав эти слова от Миронова, не стоит сложа руки в ожидании.

Короткие распоряжения, напоминания, последние замечания летят повсюду быстрокрылыми птицами: по проводам, эфиру, в устных приказах. «Всем, всем, всем!!!» Из батальонов — в роты, из рот — взводам, из взводов — в отделения. И так до каждого солдата. Зашевелилось все, ожило в траншеях, на позициях. Бегут на места солдаты, сержанты. Слышно, как щелкают затворы винтовок, автоматов, как часы маятника, отсчитывают время загнанные в стволы патроны. У орудий и минометов тоже снуют бойцы. Молча, торопливо передают по цепочке друг другу из рук в руки снаряды, мины и складывают их бережно горкой и штабелями подле. Из траншей доносятся приглушенные команды. Командиры, как бы еще раз проверяя себя и своих подчиненных, всматривались в лица бойцов. «Не подведем», — отвечали молчаливо-уверенные, настороженные взгляды.

По телефону, радио текут непрерывно отовсюду на наблюдательные пункты доклады о готовности. Они приходят с переднего края, начиная от командира отделения, и растекаются по глубине наших позиций на десятки километров, устремляясь к командующему фронтом. Вот уже по ходам сообщения идут и идут ближе к переднему краю бойцы-санитары, фельдшеры, медицинские сестры с красными крестами на брезентовых сумках. Винтовки, автоматы то тут, то там появляются на брустверах окопов, позиций и замирают неподвижно в ожидании команды. А кругом, в заснеженной, замершей степи, по-прежнему тишина. Такая мертвая тишина, что слышно стук собственного сердца и дыхание рядом стоящего товарища. Сердца десятков тысяч наших бойцов и командиров бьются сейчас на одинаково тревожной волне, а глава слезятся от напряжения.

Крадучись, из плотных, холодных туч медленно занимается рассвет. Майор Миронов стоит рядом со своим начальником штаба. И одна мысль гнетет его: «Только бы никто, никто в эту минуту ни о чем не спрашивал, ничем не отвлекал ни зрения, ни слуха. Все полны одним желанием, у всех одна мысль — скорее увидеть как же свершится то, чего ждали столько дней недель, месяцев?»

Телефонист судорожно, до боли в руках сжимает трубку, радисты оглохли от напряжения. Они-то будут первыми счастливчиками, кто услышит эту команду: «Вперед!!!» Ждут, извелись все в ожидании заветного сигнала.

Зазуммерили телефоны, будто в воздух выпустили тысячи мышей, и они заполнили его своим писком. Это летят сотни, тысячи радиосигналов. И началось.

* * *

Из глубины, где десятки тысяч бойцов, командиров сейчас пристально всматривались в степь, высоты, овраги — туда, где проходили позиции врага, пронеслись шипение, свист, угрожающий гул, распугивающий тишину. Земля вздрогнула, как от озноба, и забилась в лихорадке, в хаотичном переплясе, огненных вспышках. В воздух ворвалась воющая, стонущая, свистящая симфония взрывов. В небе провисли полудуги огненных мостов «катюш». И насколько может охватить человеческий взгляд, землю окутал густой дым, а ввысь вздымались черные, веерообразные разрывы. Огненные языки мечутся по вражеским траншеям и окопам, будто вылизывают искалеченную землю. Она дрожит и качается, как палуба корабля в шторм, выскальзывая из-под ног. Порой казалось, что земля не выдержит этих ударов, расколется на огромные глыбы и похоронит все живое и мертвое.

Безмолвно, напряженно ожидая, смотрели на разразившийся артиллерийский ураган бойцы и командиры. Пыльно-дымное зарево занавесило горизонт, сеялось в воздухе. Дышать становилось все трудней и трудней. Мелкий песок хрустел на зубах, а в горле першило, саднило, и от кислых угарно-вонючих запахов взрывчатки подташнивало. Но вот разрывы неторопливо скучились и неуклюже поползли дальше, в глубину вражеской обороны. Противник не проявлял ни малейших признаков жизни. Всём, кто наблюдал за разбушевавшейся бурей, казалось, что противника там и не было и что такая щедрая артиллерийская подготовка вовсе ни к чему. И тут огонь, будто натолкнувшись на какую-то, преграду, снова вернулся назад, будто захотел проверить, все ли им сделано как надо, и еще с более яростной силой стал метаться по переднему краю, по позициям врага, расчищая его огненными метлами.

Рушились траншеи, окопы, с треском и грохотом разлетались брызгами щепок накатники блиндажей, укрытий, будто игрушечные, отлетали и кувыркались по земле пулеметы, минометы, орудия.

В бинокль были видны на брустверах траншей и окопов вражеские трупы, они лежали, словно свернутые, пожухлые листья. Так «бог войны» беспощадно расправился с вражеской обороной, расчистив дорогу нашей пехоте и танкам.

Но вот сплошная стена разрывов, удаляясь, ушла за высоты, и только изредка на горизонте вспыхивали ее прощальные залпы. А на брустверах наших позиций засверкали штыки, вылезли тупорылые, стволы автоматов с пузатыми дисками, и, будто выкатываясь волной из траншей, поднялась пехота и пошла, и пошла перекатами через ложбины, бугры, то пропадая в оврагах и балках, то появляясь вновь.

Прошло около часа после начала атаки нашей пехоты и танков, когда стал оживать противник. Редкие ответные выстрелы, автоматные очереди и, наконец, первые артиллерийские разрывы в третьей, четвертой волне цепей наших войск. Но уже поздно. Наша пехота пустила в ход свою «карманную артиллерию» — гранаты.

Все яснее и четче доносятся частые, сухие, будто выстрелы детских хлопушек, разрывы гранат, короткие автоматные очереди, одиночные выстрелы винтовок. Бой как бы на какое-то время ослабевает, замирает.

Майор Миронов вскидывает бинокль, всматривается с беспокойством вперед. Нет. Бой не затих. Он продолжается Просто его обманул слух. В окулярах бинокля промелькнули полу, согнутые фигуры наших бойцов. Было видно как они в ярости сшибаются в рукопашной с врагом. И повсюду на припорошенной снегом земле трупы, трупы убитых, чужих и своих. А вон по овражку наш автоматчик ведет уже змейку пленных румынских солдат. Они идут все сгорбленные, в высоких белых конусообразных овчинных папахах, в коротких, выше колен, шинелях цвета хаки.

— Товарищ майор, — обращается к нему связист. — Вас комдив к телефону просит.

Миронов торопливо идет по узкому ходу, цепляясь за провода, чуть не падает. У телефона стоит Ванин. В руках у него донесения, он протягивает их Миронову. Разговаривая, Миронов быстро читает донесения. «Из первого и третьего батальонов. А почему же нет донесения из второго?»

— Товарищ полковник, первый батальон ворвался на северную окраину хутора Клиновой и ведет бой. Третий обошел хутор слева и вышел оврагами южнее на минометные позиции. Захвачено восемь минометов. Второй? Пока нет сведений. Да, да, товарищ полковник, разрешите? Меняю наблюдательный. На высоту 188.0. Есть. Доложу.

Он отер рукой вспотевший лоб, обратился к Ванину:

— Наблюдательный готов?

— Так точно, товарищ майор! Там уже комиссар. Только что звонил.

— Останьтесь здесь до моего перехода на новый. Разведчики где?

— Лейтенант Миронов прислал донесение. Они впереди третьего батальона. — Ванин расстегнул планшет с картой. — Вот у этих высот. Сообщили, что в оврагах замечено скопление вражеской пехоты.

Майор Миронов спросил:

— А не контратаку ли готовят? Ты давай уточни, чтобы они не ошарашили нас из-за угла. А я пошел. Каменков, — крикнул он, — со мной!

Адъютант Миронова младший лейтенант был убит, когда возвращались с переднего края, при артиллерийском налете.

— Есть, товарищ майор, с вами.

Кузьма Ерофеевич разгладил усы, огляделся по сторонам и спросил:

— Лошадок подавать, товарищ майор?

— Ты езжай за мной верхом, а я пойду вон до оврага. А там видно будет.

Миронов решил заодно поглядеть на места бывших вражеских позиций, можно ли будет там развернуть полковой пункт боепитания и медицинский пункт.

— А где военврач Лиманова?

Ванин пожал плечами.

— Только что тут была.