— Товарищ полковник, — докладывал он. — Третий полк смят немецкими танками. Немцы захватили заводские здания. Один батальон полка пока продолжает сдерживать. Только что прибыл связной от них, раненый боец, принес донесение. Вас срочно вызывает к себе командующий армией.

— Подготовьте мне карту с последней обстановкой. Виктор Георгиевич, остаешься за меня. Я на командный пункт. Чуйков вызывает.

* * *

Полковник Бурунов, вызванный на командный пункт командующего армией, не ждал для себя ничего хорошего. Он догадывался, что генерал вызывал по поводу захвата немцами нескольких зданий завода. Но что мог сделать он, Бурунов? Третий его полк не отступил ни на шаг, а большинство бойцов и командиров этого полка погибли, защищая до последнего свои позиции.

Пока Бурунов добирался до командного пункта, который размещался в старой, заброшенной штольне в полукилометре от противника на берегу Волги, два бойца из его охраны были убиты, а один автоматчик ранен.

Командующий армией, не отрывая глаз от карты, только кивнул головой в ответ на доклад Бурунова о своем прибытии. Он, как пояснил адъютант, разговаривал с членом военного совета фронта.

Из этого разговора Бурунов понял, что член военного совета фронта интересовался, как можно удержать тракторный завод. Командующий ответил ему:

— Если мы бросим все силы армии на защиту тракторного завода, то это только будет немцам на руку, и завода не удержим, и Сталинград сдадим.

Видно, член военного совета согласился с мнением командующего. Потом он, видимо, спросил, в чем нуждается армия, так как Чуйков сказал:

— Прошу дать, товарищ генерал, побольше боеприпасов, без них армия погибнет и не выполнит задачи. — Поглядывая на Бурунова, командующий докладывал о том, что создались большие трудности в управлении войсками.

«Значит, он хорошо знает обстановку в войсках», — подумал Бурунов. Управлять действительно было очень трудно. Связь беспрерывно рвалась, провода горели, а командные пункты если и имели радиостанции, то и они уничтожались вражеской авиацией и артиллерией. Прощаясь, командующий заверил члена военного совета, что армия задачу выполнит, а сам, все так же поглядывая из-под насупленных бровей на Бурунова, положил трубку и обрушился на него:

— А ну доложи, полковник, как это ты отдал немцам часть заводских зданий на своем правом фланге обороны? Немцы от Волги теперь в одном броске.

Бурунов не мог поднять глаз на командующего. Он знал, что ни третий полк, ни его командир, который сложил голову в этом бою, не виновны в том, что немцы отбили у них несколько зданий завода. Понимал он и то, что вернуть эти позиции нет сил ни у него, ни у командующего.

— Чего же вы молчите? — спросил генерал. — Отдать сумели, а отвечать не можете?

Бурунов с трудом сдерживал себя. Ему было досадно за свою беспомощность, а главное, он не мог согласиться с тем обвинением, которое падало на людей полка. Они почти все погибли. Разве бойцы виновны в том, что противник по их трупам прошел и захватил здания, которые защищали до последнего дыхания, до последней капли крови, пока были живы и могли держать оружие в руках? Уж если кто должен отвечать, так это он, Бурунов. Он часто терял связь с командными пунктами, а с третьим полком ее не было до конца дня. С большими перерывами она поддерживалась только одними связными.

— Товарищ генерал, — хрипло ответил Бурунов, чувствуя, как дрожит его голос. Он прямо смотрел генералу в глаза. — Никто из полка не отступил, и почти все остались там. Погиб и командир полка майор Грайворон. Даже тяжелораненые отказались покинуть позиции, когда я настаивал на эвакуации. Во втором полку, когда немцы прорвались на командный пункт, командир полка Коломыченко вызвал огонь «катюш» на себя. Они сражались честно, по-солдатски и задачу свою выполнили.

Генерал сидел, слушал, подперев голову руками, но в этом месте доклада перебил Бурунова: — Знаю, знаю, полковник! Очень трудно всем нам в эти дни. Враг кидается на нас, как разъяренный зверь. Погибших не виним. Вечная им слава. Но мы не имеем сейчас права отдавать врагу ни одного метра. Держитесь. И ни шагу назад.

У Бурунова выступили на глазах слезы, и он едва сдерживал себя. Генерал был человеком с жестким и твердым характером, с неумолимыми требованиями. Бурунов понимал, что командующего обязывало его положение и та небывалая ответственность, которая легла на его плечи. Но все же он был справедливым, потому что сам здесь, в Сталинграде, был таким же солдатом и находился на передовой, как и все. И это всегда помогало ему почти безошибочно понимать тех, кто сражался под его командованием. Член военного совета армии дивизионный комиссар Гуров молчаливо прислушивался к их разговору.

— А ты думаешь, полковник, нам здесь легче? — спросил Чуйков. — Сегодня, когда в этом пекле было потеряно управление войсками, я обратился к командованию фронта и просил перевести временно некоторые отделы штаба армии за Волгу с условием, что военный совет армии останется здесь, в Сталинграде. И знаешь, что мне ответили, полковник, на это? «Не разрешаем!» Вот оно как.

Дивизионный комиссар погладил бритую голову и добавил:

— И правильно, что не разрешили. И знаешь почему, товарищ Бурунов? Мы беспрерывно получаем тревожные донесения из частей и соединений. И я уверен, что, посылая их, командиры полков и дивизий хотят убедиться, на месте ли командование армии, не ушло ли оно за Волгу.

А если бы мы ушли, это дало бы им моральное право отводить войска в случае вынужденной необходимости. Но мы хорошо знаем, что ни войска, ни мы не имеем права делать ни одного шага назад. Иначе армии грозит гибель, и немцы захватят Сталинград.

Прощаясь с Буруновым, генерал Чуйков сказал:

— Если бы Паулюс сейчас знал наше катастрофическое положение, то ему было бы достаточно бросить всего один свежий батальон для захвата штаба армии со всеми нами. — И, скупо улыбнувшись, добавил: — По-видимому, у Паулюса сейчас нет уже ни одного свежего батальона.

Возвращаясь на командный пункт, Бурунов думал: «Все остальное, что ни случилось бы со мной, какие бы неприятности ни пришлось мне вынести сегодня в бою и во время доклада командующему, — все это сущие пустяки по сравнению с тем, что армия наша все же выстояла против смертельного удара наступающей шестой армии немцев. Выстояла, несмотря на десятикратное превосходство, они не смогли сломить упорство нашей обороны и своей задачи не выполнили.

И главный секрет наших успехов заключается не в «неприступных крепостях», которые мы якобы построили, как болтает об этом геббельсовская пропаганда, а в тех людях, которые защищают Сталинград. Это Коломыченко и Грайворон, Еж и Шашни, Бурлаков и Саранцев, которые сражались сегодня, в самый тяжелый день сталинградской обороны, это те, кто сражался летом на подступах и в самом Сталинграде: Канашов и Миронов, Аленцова и Наташа и многие, многие другие бойцы и командиры — фамилии их не вместит самый объемный алфавитный справочник».

Когда ушел Бурунов, командующий армией и член военного совета долго сидели, совещались между собой. Генерал Чуйков сказал:

— По-моему, Кузьма Акимович, с этого дня мы должны выбросить из своих приказов такие слова, как «отход», «отступление», чтобы никто из наших подчиненных командиров и не подумал, что войска можно отводить на новые позиции.

— А что, Василий Иванович, ты прав! Мы должны просто забыть, что такие слова существуют в военной терминологии. Это придаст еще большую прочность нашей обороне.

Вернувшегося из штаба армии в дивизию Бурунова встретил с радостной вестью начальник штаба Бурлаков. Подполковник Коломыченко не погиб при огневом налете «катюш», а только ранен, но отказался ехать в госпиталь.

На другой день, ранним утром, комиссар Саранцев вошел в блиндаж Бурунова. В руках у него шелестела бумажка.

— Ты обратил внимание, Николай Тарасович, вот на эти слова приказа, полученного из армии: «Сражаться до последней возможности, назад ни шагу!»?

— Да, для меня вчера многое прояснилось после того, как я побывал у командующего армией и члена военного совета.