2

Утро было ясное, безоблачное. После нескольких непогожих дней с дождями и холодами день обещал быть солнечным, радостным для уставших от войны людей. Так казалось и так хотелось всем, кто дни и ночи сидел в окопах. Но тем погожим утром вулкан войны, тайно набравшийся скрытых активных сил, разразился небывалым до сего времени извержением. 6-я армия Паулюса, закончив подготовку к наступлению в Сталинграде, с утра 14 октября начала боевые действия. Атаки обрушились на узкую прибрежную полосу городских кварталов Сталинграда, идущую от переправы в Ерманском районе до завода «Баррикады», где оборонялись войска 62-й армии. Глубина этой обороны составляла от пятидесяти до восьмисот метров. Паулюс бросил в наступление против истощенных непрерывными боями чуйковских войск около тридцати тысяч солдат пехоты, тысячу танков и пятьсот самолетов. Чтобы представить силу удара, достаточно заняться элементарной арифметикой: на каждый метр обороняемых нашими войсками позиций наступало шесть солдат, на каждые пять метров — один танк, а на каждые десять метров — самолет. А метр в военных измерениях — малая величина — это одиночный окоп бойца.

Надо учесть и другое требование военного искусства. Ни мы, ни противник, готовясь к наступлению, не распределяем свою пехоту, танки и самолеты равномерно по фронту. В направлении главного удара концентрируются основные силы, увеличенные от минимально тройного до десятикратного превосходства.

Этот день — 14 октября — был самым тяжелым из всех дней, какие пришлось пережить защитникам Сталинграда. Неумолимо решался главный вопрос: или немцы сомнут и уничтожат все живое и сопротивляющееся, сбросят редкие разрозненные и обессиленные части в Волгу, или мы выстоим и выдержим этот чудовищной силы удар, а значит, победим.

Около восьми часов утра Бурунов сидел за столом. Он услышал нарастающий гул с запада, и тут же земля задрожала, затряслась от множества взрывов.

Бурунов выскочил из блиндажа, когда над его головой со свистом, заставляющим пригибаться, стали падать, увеличиваясь на глазах, темные каплеобразные авиабомбы. Бурунов кинулся обратно в блиндаж, но зацепился раненой ногой и упал. Неподалеку разорвалась бомба, обсыпала его землей, в ноздри ударил кислый, серный запах взрывчатки. Он вскочил в блиндаж, схватил телефонную трубку и попытался вызвать начальника штаба Бурлакова. Но телефон молчал. К нему вбежал Саранцев, по его лицу текли грязные ручейки пота.

— Немцы ведут артподготовку на нашем участке. Видишь, прихватило меня. — Отряхивался он, вытирая лицо платком. — Почти рядом разорвалась бомба. — Из правого уха его текла кровь. По блиндажу, как град по крыше, глухо стучали осколки, скрипели и разлетались во все стороны бревна накатника, и весь блиндаж трясло, как при землетрясении.

Бурунов вызвал радиста и приказал соединить его с командующим. Он не отвечал. Комдив приказал соединить его с командиром полка Коломыченко.

— Товарищ «сотый», — докладывал Коломыченко, — перед фронтом моего полка вижу до тридцати танков с пехотой. Правый сосед вступил в огневой бой с немцами. Идут, как на параде, во весь рост.

— Где ваши противотанковые батареи?

— Я их в овраге спрятал. Дал команду выдвигаться на прямую наводку.

— Докладывайте непрерывно обо всех изменениях обстановки, товарищ «тридцатый», — потребовал Бурунов. — Я буду на своем наблюдательном.

Комдив потребовал связать его с командующим армией. Вскоре он услышал его грубоватый, будто простуженный голос.

— Жив, «сотый»? А я уже потерял надежду. Докладывай.

Бурунов доложил ему то, что знал из доклада Коломыченко.

— А как остальные полки? Какие о них сведения?

— Никаких, товарищ генерал. Пытаюсь установить связь. Прошу вашего распоряжения дать залп «катюш» по прорвавшимся танкам на участке Коломыченко.

К нему подошел Саранцев. В двери стучали ломы и лопаты.

— Пойдем, кажется, откопали нас.

Они вышли из блиндажа.

Неподалеку от наблюдательного пункта им повстречались два наших бронебойщика. Один из них, небольшого роста, с лукавой усмешкой, отрекомендовался Шашиным, другой, высокий, смуглый, худощавый, — Панковым.

— Ну как дела, хлопцы?— обратился Саранцев.

Шашин неизвестно для чего потрогал затвор противотанкового ружья и, усмехнувшись, сказал:

— А дел-то у нас, товарищ старший батальонный комиссар, пока нет. Безработники. Вон, — кивнул он головой в сторону приближающихся немецких танков, — подойдут поближе — начнем работу.

Он сказал это с таким поразительным спокойствием, что и Саранцев, и Бурунов удивились его хладнокровию.

— А не страшно? Гляди, их сколько, — спросил комиссар.

— Страшно-то оно страшно. Да должность наша такая солдатская. Кто же за нас эту работу делать будет?

Саранцев подумал: «Как люди привыкли к войне. Работой ее называют».

— Оно бы неплохо, товарищ комиссар, — сказал второй, — за такую вредную работу хотя бы лишний котелок каши с мясом давать, а то и положенное вот уж сутки не получаем.

— Ох и здоров ты жрать, Никифор, — сказал Шашин и подтолкнул напарника. — Гляди, а то из нас немцы кашу сделают.

Немецкие танки приближались. Расчет приготовился к бою. Саранцев записал себе на заметку фамилии бронебойщиков.

— Ну, хлопцы, ни пуха вам, ни пера.

Шашин, улыбаясь, подмигнул ему: спасибо, мол, за доброе слово.

— Жаль, что вам не до этих смотрин, а то поглядели бы, как из немцев сейчас будут лететь огненные перья и пух черным дымом.

Бурунов, пока комиссар говорил с бойцами, всматривался в поле боя. Большая часть немецких войск скопилась перед позициями полка Коломыченко. «Значит, здесь они наносят главный удар».

Бурунов и Саранцев заторопились на наблюдательный пункт. Он был выбран удачно. Бурунов хорошо видел почти весь участок полка Коломыченко, в центре, где немцы наносили главный удар, и весь правый фланг другого полка. Участок третьего полка закрывали полуразрушенные здания завода. «С ними надо установить более надежную связь», — подумал комдив. Над головой бесконечно шли вражеские бомбардировщики. «Откуда их столько взялось у немцев сегодня?» Они не давали поднять головы и засыпали бомбами, пикируя на наши позиции с завывающим свистом, от которого все внутри холодело.

— Сдельно, видно, работают, — бросил реплику Саранцев. — Премиальные хотят получить от Гитлера.

Комдив не ошибся. Немцы сделали несколько заходов, нанося удар по полку Коломыченко, а затем, в который раз (на этот вопрос не смог бы дать ответа и сам командир полка), перешли в танковую атаку.

Бурунов приказал начальнику артиллерии дивизии весь огонь сосредоточить по немецким танкам, не дав им прорваться к кургану. Но немцы хоть и медленно, но упорно продвигались вперед. Он видел, что танки вклинились на участке полка Коломыченко. «Если им удастся продвинуться хотя бы еще на сто пятьдесят — двести метров, — подумал Бурунов, — они снова разрежут дивизию и выйдут к Волге».

Этой тревожной мыслью он поделился с Саранцевым.

Их разговор прервал радист. Бурунов взял трубку.

— Товарищ полковник, — докладывал Коломыченко, — немецкие танки и пехота прорвались к моему командному пункту. Прошу дать залп «катюш» по мне. Это моя последняя просьба. Иначе немцы выйдут к Волге. Прощайте, товарищи!

Бурунов стоял несколько минут в нерешительности. Он сказал о просьбе Коломыченко комиссару и тут же обратился к командующему армией. Он тоже помедлил и, прокашлявшись, сказал:

— Приказание дам, но, сам понимаешь, и мне нелегко это сделать. Твой Коломыченко — герой, настоящий коммунист.

Бурунов, чуть не втиснув голову в амбразуру, глядел в сторону задымленных скатов высоты. Там были немецкие танки и большое скопление пехоты. Вдруг нарастающий громоподобный гул послышался за спиной, и огненные мосты пролегли из-за Волги. Высоту охватило пламя и заволокли черные тучи земли и дыма. «Это «катюши». Коломыченко погиб. Погиб». Бурунов снял шапку, за ним Саранцев и бойцы-связисты из группы управления. Они стояли, склонив головы, молчаливо и торжественно отдавая почесть всем тем, кто вместе с командиром полка сражался до последней капли крови и принял на себя огонь «катюш». Траурную минуту прервал вызов. Срочно просил комдива начальник штаба Бурлаков.