Елена Крюкова ИКОНА ВСЕХ СВЯТЫХ

Пророки, архангелы, Иоанн Креститель,

Кто на Крещенье бил в лицо железным снежком!

За то, что забывала вас, — вы меня прострите!

Я нимбы нарисую вам яичным желтком.

Я ночью прокрадусь сюда. Вот киноварь в банке.

Вот бронза сусальная — для ангелов она.

Допрежь маханья кисти я повторю заклятье:

Все ваши золотые, дорогие имена.

Кого я позабыла? — что ж, не обессудьте:

Какое Время длинное — такая и родня!..

Вы глянете в меня со стен, любимые?.. — нет, судьи!

Хоть не судимы будете — вы судите меня.

Святой мой Николай — родитель мой бесценный…

На кухне спишь, уткнувши лоб в сгиб сухой руки.

В моей крови идут твои отчаянные гены:

Гольфстримом — сурик! Тихий свет индиговой реки…

Тебя пишу одним мазком. Темно и сыро в храме.

Опасно свечи зажигать — увидят меня.

Но первую свою любовь пишу в алтарной раме —

Наощупь, бешено, светло, во мраке, без огня.

Святой Григорий Богослов, ты говорил прекрасно!..

В гобой консерваторский дул. Мне воблу приносил.

Я киноварью плащ тебе малюю — ярко-красный.

И улыбаюсь над собой — ведь плакать нету сил.

Была я дерзкой девушкой. Не верила в Бога.

Святой мой Игорь покупал перцовку и табак.

От наших тел-поленьев свет стоял в жилье убогом!..

А в белой полынье окна — аптека и кабак…

Святой архангел Михаил! Прости мне, если можешь.

Мой грех был. И на свете нет ребенка от тебя.

Но ребра, твой худой живот я помню всею кожей.

Сошел с ума ты. Души врут. Правдивы лишь тела.

Святой целитель Валентин — блатняга в куртке голубой!..

Познавший суд и решетки ржавой вкус!..

В тюрьме немых морщин твои рисую губы.

Но не боюсь. И не люблю. И даже не стыжусь.

А там, в квадрате золотом, кто затаился в синем?..

Иркутский рынок, синий снег — за грозными плечьми…

А улыбка — детская. Святой ты мой Василий,

Благодарю, что в мире мы встретились — людьми.

Но снова в горы ты ушел. Байкал огромный вымер.

Я вздрагиваю, слыша в толпе — прощальный крик!

Псалом утешения мне спел святой Владимир,

Серебряный Владимир, певец, седой старик!

О, как же плакала тогда, к нему я припадала!

О, как молилась, чтоб ему я стала вдруг — жена!..

Но складки жесткие плащей я жестко рисовала,

Швыряла грубо краску там, где злость была нужна.

И на доске во тьме златой толклись мои фигуры —

Неужто всех их написать мне было по плечу?.. —

Бродяги, пьяницы, певцы, архангелы, авгуры,

И каждый у груди держал горящую свечу.

Да что же у меня, однако, получилось?

Гляди — Икона Всех Святых на высохшей доске…

Гляди — любови все мои, как Солнце, залучились!

Я с ними — разлучилась. Лишь кисть — в кулаке.

Лишь эта щетка жесткая, коей храм целую,

Закрашивая камень у жизни на краю!

Икону Всех Святых повешу одесную.

Ошую — близко сердца — только мать мою.